Это редкий случай в моей журналистской практике, когда после двухчасового разговора не чувствуешь ни опустошения, ни усталости. Есть какой-то внутренний подъём, даже чувство радости, что этот разговор состоялся.
У Леонида Финкеля домашний тембр голоса и глаза мудрого человека.
Мы говорили о книгах, писателях, о прошлом, о будущем…
Он неспокойный человек. Наверное, таким был всю жизнь. Всегда что-то проводит, издает, возглавляет, организует…
Диктофон помог восстановить мне разговор во всех подробностях…
Леонид Финкель: «У меня было два деда, очень интересных и совершенно разных. Дед по матери был портным, который шил только мужские брюки. Жил в Полтаве. Во время войны мы с двоюродным братом застали деда, когда он пришивал генеральские лампасы. “Дед – это брюки маршала Жукова?” – спросили мы. Дед молча дулся и ничего нам не отвечал. Потом его наградили за эти брюки бюстом Фрунзе. Дед был шолом-алейхемовский персонаж.
Отец другого деда тоже был из персонажей Шолом-Алейхема, очень напоминал Стемпеню-музыканта. Его звали Мендель. Он был уникальный скрипач-самоучка. Играл на свадьбах. Это был его заработок. Однажды его пригласил очень богатый фабрикант. Сказал, что выдает замуж дочь. И попросил Мендела сыграть на свадьбе. Сказал: “Если ты у меня вызовешь своей игрой слёзы – заплачу в два раза больше. Если не вызовешь слёзы – ничего не заплачу”. Дедушка согласился.
Играл Мендел – все плакали. Только богач сидел, как каменный. Потом, когда дедушка оправдывался перед своей женой, почему вернулся домой без денег, сказал: “Я видел, сейчас у него слёзы потекут. Но я же не могу его при всей мишпохе опозорить, он коммерческий человек, имеет фабрику и плачет. Такого быть не может. И я перестал играть. И положил скрипку”.
Мендел обещал себе, что все его дети будут музыкантами, но не такими самоучками, как он сам, а настоящими.
Дед Лазарь окончил Харьковскую консерваторию, его сестра стала пианисткой, мой отец, прежде чем погиб, окончил Ленинградскую консерваторию. Все были дирижёрами. От деда остался диплом. В 1910 году был его бенефис. В 2010 году я сделал вечер его памяти.
Как я узнал эту историю? Лазарь Финкель начинал в Полтавском драматическом театре дирижёром. Работал вместе с Иваном Семёновичем Козловским. Они были в хороших отношениях. И когда я был в Москве во Всесоюзном театральном обществе, меня познакомили с Козловским. Он был уже в хорошем возрасте. Посмотрел на меня и сказал, что ему моё лицо знакомо. “Ваша фамилия не Финкель?” Я подтвердил. “Так я Вам расскажу про вашего деда”, – сказал Козловский.
Александр Финкель брат деда, был профессором Харьковского университета, автор многих учебников по русскому языку. Он один из авторов уникальной и знаменитой книги «Парнас дыбом» (первое издание в 1925 году). С этой книжицы начинается история советской литературной пародии. Александр – замечательный переводчик сонетов Шекспира. У него шестая в русской поэзии попытка этих переводов. Сегодня многие издания печатают его переводы. Несколько лет назад на Московской книжной ярмарке я нашёл превосходно изданный том, в котором автор переводов сонетов Шекспира – Александр Финкель. Приятно было держать в руках эту книгу.
Я решил отдохнуть от музыки. Но у меня младший внук Асаф способный музыкант. Выступал в США на конкурсе в Чикаго и привёз диплом за первое место. Так же успешно выступал в России в Белгороде, в Великобритании в Лондоне. Так что наш музыкальный род продолжается.
Старший внук программист.
Путёвку в литературу и в Литинститут мне дал Илья Григорьевич Эренбург, и началось это совершенно необычно. Я был рядовым солдатом в стройбате. Это было во Львовской области. В части была замечательная библиотека. Я нашёл там журнал “Новый мир”, на который были гонения, как он попал в военную библиотеку непонятно. Там печатали “Люди, годы, жизнь” Эренбурга. Я прочитал и был убит наповал. Эренбург пишет о Мандельштаме, Мейерхольде, Таирове. Я два или три раза прочитал. Написал письмо Эренбургу. Юношеское письмо. И он ответил. Он всем отвечал, между прочим. Написал, где я могу прочитать в его французских тетрадях об импрессионистах. Это письмо выманил у меня один журналист из военной газеты, обещал вернуть, а потом по почте прислал мне только конверт. Написал: “Письмо Эренбурга прилагается”. А там ничего не прилагалось. А тут в советской печати начали ругать Эренбурга. Я ещё одно письмо написал в “Литературную газету”. Они сделали доброе дело – не выбросили в корзину, это не статья была, а чёрт знает что. Они послали моё письмо Эренбургу. И он мне ответил: “Не думайте, что я очень от критики страдаю. Я привык”.
Как? Журналист номер один во время войны... Мама читала все его статьи... И он привык…
После армии я послал ему что-то из своих рассказов, он выбрал один и написал мне, когда буду в Москве, чтобы обязательно ему позвонил. У нас была одна-единственная встреча, где я спросил: “Можно ли научиться писать?” Он сказал: “Нет. Научиться можно жить”. Посоветовал поступать в Литературный институт. Из всех рассказов выбрал о еврейской семье, который я считал слабым. Он нашёл во мне меня, и этот рассказ потом вместе с другими не просто прошёл творческий конкурс, он стал моей дипломной работой. Правда, после института много неприятностей я имел с этим рассказом.
То, что Эренбург был прав, когда сказал, что “научиться можно жить”, я узнал буквально через несколько месяцев, когда поступал в Литературный институт.
Первый экзамен. Русская литература. Думал, получу пять. Всё-таки литературу я знаю. Иду отвечать первым. Хороший педагог, друг Маяковского. Говорит: “У меня принцип. Я никому не ставлю пятёрки. Никто из абитуриентов, студентов да и преподавателей тоже не знает литературу “на пять”. И ставит мне четыре. Я ушёл убитый. Всё, этого балла мне не хватит. И вдруг вечером звонок в общежитие. Я говорю коменданту, у меня никого нет в Москве, мне никто позвонить не может. “Нет, Вас кто-то к телефону”, – повторил комендант. Звонит этот профессор. “Я когда всех послушал, – говорит он, – понял, Вам надо было поставить пятёрку. Приходите завтра. Я с ректором договорился, мы в его присутствии исправим Вам в зачётной книжке отметку”. Утром прихожу, приехал пожилой профессор, извинился передо мной. И ректора убедил. Я думал, как человека отблагодарить: цветы купить, коньяк. А потом вспомнил, что говорил Эренбург. “Ты поступи, как он. Умей исправить свою ошибку. Признать её”.
Сегодня в моей библиотеке почти все главные книги, написанные об Эренбурге на русском языке. Время с каждым годом делает его фигуру всё более и более крупной. В Израиле о нём превратное представление. Создано оно благодаря Голде Меир и Бен-Гуриону. Он многое предвидел из того, что произошло позже. Его “Хулио Хуренито” – великая книга. Эренбург – и сам человек-книга, значение которого невозможно преувеличить.
Долгое время хотел написать книгу об Илье Эренбурге. И так случилось, что тут, в Израиле, я подружился с его приёмной внучкой, и мы сделали с ней вместе книгу об Илье Григорьевиче.
Сейчас веду курсы мастерства среди наших писателей. В Ашкелоне по средам проходят мои семинары, на которые приезжают прозаики и поэты из разных городов страны… Я говорю им, что одну книгу всегда можно научиться писать – это ещё Горького слова. Чем ярче жизнь, тем лучше книга будет. Но если ты владеешь ремеслом, это совсем другое. Как меня учили. Принёс рассказ на восьми страницах. Мастер смотрит косо на меня. Похвалил и говорит: “Через неделю принеси мне этот рассказ на четырёх страницах”. Я сижу, мучаюсь и проклинаю всё. А потом приношу эти четыре страницы. А он говорит: “Сейчас самое трудное – надо три”. Я говорю: “Как?” А он: “Видишь, это слово лишнее, и это лишнее. Вычёркиваешь, и гармония выстраивается”.
Я родился в 1936 году в Полтаве. В годы войны город был совершенно разрушен. В 1947 году мама получила назначение от Министерства лёгкой промышленности в Черновцы, на перчаточную фабрику. Это красавец город, который я до сих пор обожаю. Мне повезло, что я оказался в Черновцах. Отец, Наум Лазаревич, погиб под Вязьмой в первые же месяцы войны, в сентябре 1941 года. На дальних подступах к Москве где-то есть Богородицкое поле. Он там оказался в страшном котле. По документам – пропал без вести. Кто-то сказал, что в Собибор попал, кто-то сказал, что видел убитым. Ищу столько лет, сколько я помню себя, и не могу найти.
Черновцы мне многое дали. Там я женился. Не знал идиша. В семье жены хорошо знали язык. Её родители были учителями идиша. Они пережили трагедию, когда закрыли еврейские школы. Уж там я наслушался. На слух ловлю язык.
Я человек, у которого в душе живёт постоянная боль за культуру, самую разную. Но и совсем неизбывная боль за культуру на языке идиш, за сам язык и всё, что вокруг этого происходит.
Я с одной стороны пессимистически настроен. Чашка, когда она разбилась, её трудно потом склеить. Но идиш и культура идиш – это такая чашка, которая имеет возможность каждый раз лепиться по-новому. Совершенно изумительный язык, с совершенно изумительным юмором.
Когда приехал сюда, у меня было издано три книги. И те, что лежали в столе. Я написал большую повесть о Салтыкове-Щедрине, она рассматривалась в “Новом мире”. Положительную рецензию дал академик Макашин. Но, если Финкель был проходим, сам Салтыков-Щедрин был непроходим для того времен в Советском Союзе. А дело шло к юбилею, и журнал решил отметить его неизданными письмами Салтыкова-Щедрина. Я храню эту рукопись до сих пор, лет сорок прошло. Потом случилась беда с моей повестью “Я из моего детства”. Это была единственная повесть на курсе (моя дипломная работа) о жизни еврейской семьи. Мой руководитель дал повесть на рецензию в противоположные по идеологии журналы “Наш современник”, “Новый мир”, профессору Кирпотину, одному из старейшин Союза писателей СССР. И всюду получил хорошие рецензии. Я хорошо защитился. Затем повесть попала в ужгородское издательство “Карпаты”, которое определило, что автор “льёт воду на мельницу сионизма”. Десять лет из моих рук не брали ни одного рассказа…
Был уверен, что здесь, в Израиле ни одной книги не издам, не напишу. Всё другое, всё незнакомое. С чего начинать, не знаю. Пошёл на биржу труда. Я политехнический закончил, потом литературный институт. Мне было 56 лет. Когда отдал свои документы, девушка всё отодвинула, а литература её почему-то заинтересовала. Спросила про диплом литературного института, что это за профессия.
Я ответил, что книги пишу. Она сказала, что книжки не пишут, их делают в типографии. А потом предложила: “Пойдёшь в археологическую партию работать?” Я ответил: “Пойду”. “Правда, пойдёшь?”, – удивилась она. “Правда, пойду”. Пришёл домой, рассказываю. Сын врач говорит моей жене Раисе, что у отца “крыша поехала”.
Я живу в Ашкелоне. На следующее утро, в половине пятого, я уже был на раскопках в городе, которому пять тысяч лет. Увидел разные черепки, которые были амфорами, другие предметы старины и был совершенно потрясён. Я очень люблю историю. Однажды археолог, профессор Гарвардского университета Барбара, которая вела раскопки, показала мне разрез – 14 слоев добиблейского времени. Они не любят в пояснениях далеко заходить, потому что дальше – всегда политика: Рим, греческий период – для всех хорошо, а вот как начинается арабский – не арабский, много вопросов. Когда она мне показывала раскопки, я в этот момент понял, что нашёл ключ, дверь сейчас откроется, и всё у меня будет нормально. Видимо, я как-то изменился в лице, и она мне что-то сказала. Я тогда совершенно не знал иврита. Были ребята, которые раньше работали в Эрмитаже, они мне перевели. “Знаешь, что она тебе сказала? Эта земля тебя узнала”. Вот на этих словах я держусь всю жизнь в Израиле. И первую книжку я написал о древнем Ашкелоне. Я водил экскурсии. Никогда за это денег не брал. Если мне помогло, то и другим поможет. И это величайшая степень самопознания. И познания своего народа. Когда ты занимаешься историей – и всё видишь: здесь Самсон, отсюда Семирамида, здесь был Александр Македонский, и Ричард Львиное Сердце, и Клеопатра спорила с Иродом. Представляете, какие пласты возникают – совершенно невиданные. Я объявлял экскурсию, и толпа вокруг меня была большая. Считаю, что и сегодня это очень действенный способ самоидентификации.
Как-то недавно еду с Мёртвого моря, спрашиваю у гида: “А чего Вы не рассказываете, какие места мы проезжаем?” Он отвечает: “Это не входит в мои обязанности. Мы вас возим в санаторий”. – “А гражданское чувство?” – «Меня не интересует”. – “Дайте мне микрофон, я, может, хуже чем Вы, но расскажу людям”.
Меня возмущает отсутствие гражданского чувства. Мы можем жаловаться на кого угодно. А что ты сделал? Кеннеди сказал: “Не спрашивай, что сделала для тебя страна, скажи, что можешь ты сделать для страны”.
Так началась моя одиссея. Я считаю её вполне благополучной, потому что заветные свои книги я написал.
Моя мечта написать о Шолом-Алейхеме. Долгое время о нём ничего не издавалось – ни монографий, ни биографических книг. Я решил, обязательно о нём напишу. Смотрю, хорошие идишистские писатели молчат, и я решил работать. Ещё что меня обозлило. Когда было 150-летие писателя, в Киеве сделали прекрасный вечер, открыли новый музей, в Москве открыли памятник, хотя в Москве Шолом-Алейхем никогда не был. А в Израиле – тишина. Тогда Леонид Школьник – журналист, писатель – написал в Кнессет письмо. Неужели не стыдно? Сразу же “Театр идиш-шпиль” организовал вечер, посвящённый Шолом-Алейхему, вынесли торт со 150 свечами, задули их… и снова тишина. На нью-йоркском кладбище я нашёл могилу Шолом-Алейхема, памятник на ней тоже обновить пора. Где наши спонсоры? Я стал искать литературу про Шолом-Алейхема. Прихожу как-то к букинисту на тель-авивской тахане-мерказит (автобусной станции), который хорошо знает меня и оставляет мне Пушкина, Шолом-Алейхема – то, что меня интересует. Он даёт маленькую книжечку на белорусском языке про Шолом-Алейхема. Автор Ури Финкель. Однофамилец. Говорю себе: “Лёня, это знак свыше”. Я сделал книгу про Шолом-Алейхема. Послал заявку в Москву в издательство серии “ЖЗЛ”. Редактору понравилась моя работа. Потом он извинялся: “Директор сказал, книга хорошая, но некоммерческая. Подождём”. Я столько в жизни выстоял очередей, что больше не хочу. Дина Рубина и Саша Каневский написали предисловие. Я сам издал эту книгу. Очень доволен, что сделал это. Через год её перевели немцы безо всякого моего участия.
Всегдашней моей мечтой было написать хорошую книгу об Ашкелоне. Я написал и издал такую книгу – «Будь счастлив, Рим, будь счастлив, Ашкелон”. Есть часть базилики, где сохранилась такая надпись на латинском языке. Ашкелон буквально дышит историй четырёх тысячелетий. Город на берегу Средиземного моря всегда имел особое значение. Его завоёвывали египетские фараоны, скифы, вавилонский царь, римляне. Все приказы, которые Рим издавал, на Востоке читались в двух городах, один из них – Аскалон, так он тогда назывался. Он находился под владычеством мусульман, крестоносцев. Уже в наши дни здесь правили англичане. И наконец 5 ноября 1948 года Ашкелон стал израильским городом».
С любовью пишет об Ашкелоне Леонид Финкель в книге «Будь счастлив, Рим, будь счастлив, Ашкелон». «Пусть простят меня пирамиды Египта, музеи Берлина, мраморные надгробья старой Праги, бульвары Парижа, парки Лондона, небоскрёбы Нью-Йорка – я любовался ими, но сердце моё билось спокойно, а если и учащалось его биение, то не настолько, чтобы пересыхало во рту и кружилась голова. Отчего же всякий раз, стоит мне возвратиться в мой город, сердце раскачивается в груди так, что больно рёбрам и чувство, будто я болен или пьян?
Неужели на моих глазах рождающийся город Ashkelonс с четырёхтысячелетней историей прекраснее красавицы Праги или Москвы, загадочнее Веймара или любимого мною Дубровника?
…Этот город, его древняя история спасли мне жизнь. И позже, проводя многочисленные экскурсии по городу, от своих слушателей я слышал то же.
Потом были “Этюды о Тель-Авиве”, написанные совместно с доктором Соней Чесниной, книга переведена в Киеве на украинский язык. Города выстраивались как бы в один ряд – любимый Киев, всегда праздничный для меня Тель-Авив, таинственный Ашкелон…
О Голде Меир… Мы приехали сюда в одно время с главным режиссёром Черновицкого театра народной артисткой Украины Евгенией Золотовой. “Лёня, что мы с тобой будем делать?”, – спросила она. И я брякнул: “Литературный театр исторического портрета”. – “А как это? Артистов же у нас с тобой нет”. – «Но мы же с тобой есть!”
Мы сделали первый спектакль о Зееве Жаботинском. Репетировали во дворе Дома журналистов в Тель-Авиве, в коридорах Дома писателя, нас отовсюду выгоняли, но мы упорно работали над материалом. Выступали всюду, куда только звали. Таскались по автобусам, нас не смущало, сколько нам платят, а платили копейки. Спектакли поздно заканчивались, мы не знали, как уехать обратно. Мне предложили сделать спектакль о Голде Меир. Пообещали, чуть ли “золотые горы” и обманули. Но пьесу я сделал. И, как говорится, выстрелил в точку. Отмечали 100-летие Голды. Собрали в том кибуце, был полный зал. Там были и дети бывших президентов и премьеров. Мы с Женей показали спектакль, и к нам за кулисы пришли дети Голды – Сарра и Менахем. Дочка – учитель английского языка, сын – музыкант. Не знаю, что они понимали в спектакле на русском языке, но хвалили его сильно. А вслед пришла женщина и предложила: “Хотите на фестиваль и гастроли по Украине и Молдове?”. – ”Конечно, хотим”. Мы с двумя пьесами поехали. Сыграли 30 спектаклей: в Киеве, Харькове, Днепропетровске, Запорожье, Кишинёве, Бельцах, а главное – в Черновцах. Женя играла Голду, а я от автора где-то вступал. Возвращаемся домой – пригласили в Берлин, в Нью-Йорк попали. Потом у меня была операция, я не смог дальше выступать. Написал книгу “Иудейская богиня” – о Голде Меир.
Если говорить о современной прозе, то я ценю прозу Светланы Алексиевич. По её книге “У войны не женское лицо”, в своё время сделал пьесу (её превосходно поставил Владимир Воробьёв и также превосходно оформил мой друг художник Бронислав Тутельман). Светлана очень совестливый и думающий человек. Не многие живут, как пишут. Вот Григорий Канович так живёт. Дина Рубина, Саша Каневский...
Сейчас работаю над несколькими книгами. Одна тема, которой посвятил многие годы, – Пушкин. Организовываю Пушкинские праздники, выпустил альманах “Пушкин в Израиле”. Собираю экспонаты Пушкинского музея. Кому это здесь надо? В первую очередь мне. Чувствую, надо людям. Многие выросли на поэзии Пушкина, с детства знают его сказки. Как-то я купил книгу о Пушкине. Она издана в 1937 году в Оренбурге. Время, сами понимаете, какое было. Фамилии тех, кого уже арестовали, зачёркнуты. И таких немало. В оглавлении кое-что пропустили. Открываю – эти страницы вырваны. И так все годы эта книга жила с вырванными страницами. И мы жили в истории с вырванными страницами.
Другая тема, над которой работаю, связана с лагерями ГУЛАГа, сталинскими репрессиями.
Я веду дневник. После Литературного института воспользовался советом учителей. Это очень помогает в работе… Я обожаю читать письма писателей, дневники… Лучше “Писем” Пушкина вообще ничего не знаю… История жизни писателя – это история его книг. Не знаю пока, как это будет называться. Хотя бы избранное опубликовать из этих “Дневников”...
Хочу до конца осмыслить, как мы здесь оказались и что мы здесь пережили. Постоянно воюем между собой. Потому что мы вбили себе в голову, что эта страна должна быть лучше, чем другие. Я понимаю, что это – идеал. Но надо идти к этому.
В 1994 году Дина Рубина предложила избрать меня ответственным секретарём Союза русскоязычных писателей Израиля. Эта работа и по сегодняшний день забирает у меня без преувеличения день и ночь. Потому что я имею несчастье быть человеком ответственным, а в наших условиях это очень сложно. Мне надо было прожить здесь столько лет, биться в разные стены, писать президенту, министрам культуры и другим министрам, чтобы понять: Леонид, а чего ты мучаешься, зачем этот репатриантский невроз. Мы недавно проводили отчётно-выборное собрание в книжном магазине на тель-авивской автобусной станции. И корона с моей головы не слетела. И стулья нашли, и собрание провели. Это сюрреализм какой-то.
Мы были вначале в Союзе писателей, который носит имя замечательного писателя Черняховского. Когда началась большая алия, мы все там были: и ивритские писатели, и русские, и пишущие на других языках. Председателем Союза был Эфраим Баух. Он хороший писатель, совершенно замечательно знает и любит иврит, и идиш знает тоже. Но его русские писатели совершенно не интересовали. Его интересовал он сам. А мы на него очень надеялись. В этом доме на Каплан, 6 в вестибюле висел большой стенд, и на нём интересное письмо было из белорусского села Кабаново. Письмо направлялось в Гомель. Это были подписчики, которые слали деньги на создание Союза писателей в Эрец-Исраэле в 1903 году. Погромы идут, а там думают о создании Союза писателей в Эрец-Исроэле. Были такие письма из Одессы, Днепропетровска, Харькова, Прибалтики, всего еврейского восточно-европейского пространства. Они мечтали об этом. И вы берете с нас такую аренду, за то, что мы собираемся один раз в неделю? Я сказал Бауху: “Уходим. Мы не можем больше”.
Был там и музей Черняховского. Я туда недавно заходил. Все экспонаты вынесли в коридор. Ради творчества? Ради чего это? Ради денег.
Я не хотел возглавлять Союз. Нашёл замену, человека с хорошим ивритом. И что? Он в конечном итоге встал и ушёл. Я сказал, что не дам погубить этот Союз, и с большими усилиями мы его восстановили. Сейчас дела пошли в гору, стали книги издаваться…
Издаётся альманах “ЮГ-18”. Каждый выпуск – это сорок, а то и пятьдесят авторов.
Такая судьба эмиграции, даже если называется репатриацией, что фактически одно и тоже. Так Бунин, Цветаева искали лишний стул в кафе.
Иврит – титульный язык. Когда-то боялись любых посягательств на него. Поэтому вели войну против идиша. Налог ввели на идишистские газеты, как на иностранные. И это были люди, которые сами мыслили на идише: Бен Гурион, Голда и вся команда. А сейчас ничего ивриту не угрожает. А русскую литературу не замечают. Я написал президенту страны и получил ответ, что будем рассматривать этот вопрос и решим проблему. До сих пор рассматривают.
А здесь такие писатели! Канович. Мудрейший старик. На юбилей приехала делегация из Литвы на самом высоком уровне: заместитель премьер-министра, министр культуры. Кановича наградили, издали его пять книг. “Пятикнижие” Кановича – цикл его романов и рассказов. Я думаю, что, если бы он жил в другой стране, давно бы стал лауреатом Нобелевской премии. Собралась на юбилей литовская община. Я пригласил всех русских депутатов Кнессета – никто не пришёл. Из ивритских писателей – никто не пришёл. Дина Рубина говорит: “Ивритские писатели – это закрытая община. Они никого не празднуют”. Мы им подарили миллионную аудиторию. Потому что они все переведены на русский язык. А мы никак не можем сделать коллективные сборники – потому что это дорого стоит. А откуда узнают о жизни вновь прибывающих людей? Из литературы. Это мировой опыт. Не из жалоб, которые в муниципалитеты пишут, а из литературы. И это при всей нашей огромной любви к Израилю, поэтому и душа болит.
Я был членом муниципалитета Ашкелона, советником по культуре. Однажды состоялся такой разговор с мэром. Он спрашивает что мне надо. Я отвечаю, что у меня в принципе всё есть, и я не нуждаюсь. Мэр мне говорит: “Так не бывает. Вы подумайте”. Тогда я предложил открыть в городе библиотеку, чтобы те, кто читает на русском языке, не оставались без книг. И мэр согласился со мной, и была открыта библиотека.
Кто спонсор моих проектов? Есть, конечно, понимающие люди. Но главный спонсор своих проектов – я сам. У меня очень хорошая жена, и я многим ей обязан».