В 2008 году Борис Заборов приезжал в Минск. Мы созвонились. Гуляли по городу, потом зашли в кафе, заказали по сто грамм и винегрет с селёдочкой. Борис сказал, что это закуска его молодости. Знакомы были и раньше. Я издавал книгу воспоминаний его мамы. Делал это по рекомендации Леонида Левина. Мы переписывались, чаще с женой Бориса, которая была редактором книги, но иногда и с ним. Узнав, что я собираю старые фотографии и у меня была выставка «Лики забытых предков», Борис попросил прислать ему сканы семейных фотографий столетней давности.

Я предупредил Бориса, что хочу сделать запись нашей беседы на диктофон, потом, вероятно, опубликую в журнале интервью с ним. Он равнодушно посмотрел на диктофон и сказал:
– Ничего нового я тебе не скажу. Наша семья корнями из Лиозно. Никогда там не был. Но хочу приехать и посмотреть. Расскажи мне, что это за место.
В Лиозно я бываю часто, хорошо знаю городок. И подробно рассказал о нём Борису. Он заинтересовался и сказал мне:
– Следующим летом хочу собрать всех своих родственников и привезти в Беларусь. Кто им ещё про это расскажет. А здесь такие красивые пейзажи, может быть, самые красивые в мире. Я и сам до вчерашнего дня здесь на природу выезжал Бог знает когда. А все запахи помню. Вчера под Минском был в Дудутках. Там речка такая маленькая, заросшая. Стоял на берегу. Такой запах кругом! Я детство вспомнил. Ничего подобного в мире нет – только здесь такие запахи у леса, поля, реки.
Планы приехать в Беларусь со всеми родственниками так и остались планами.
Позднее, расшифровывая запись нашего разговора, я любовался словами Бориса. Поэт!
– Сын мой этого никогда не видел, – сказал он. – Его жена – метиска – тем более.
Обязательно съездим в Лиозно. Собираюсь давно. Но когда долго собираешься, обязательно что-нибудь обламывается. Моя бабушка рассказывала, что где-то в здешних местах, недалеко от Витебска, есть деревня Заборье, там жили наши предки и оттуда наша фамилия.
Я посмотрел на карте. В десяти, а то и больше, районах Витебской области и соседней Смоленской есть деревни с таким названием.
– В Лиозно жил мой отец – Абрам Борисович. Деда звали Борух. Меня в честь деда назвали. Так что мне даже по имени положено о нашей родовой памяти заботиться.
У отца было три брата и сестра. Один из братьев его, мой дядя, похоронен в Лиозно. Я получил письмо от одного местного краеведа. Он нашёл могилу моего дяди. Надо обязательно съездить в Лиозно.
После разговора с Борисом я был в Лиозно на том кусочке захоронений, который остался от старого еврейского кладбища. С одной стороны река Мошна, с другой – новые дома и огороды. Могилы дяди Бориса Заборова я не нашёл. Может, не там искал?
– Моему отцу не надо было уезжать отсюда в Израиль. Он был человеком далёким от политики, от всего, что происходило за стенами дома. Для него в жизни существовали только кисти, краски и холст. Знаете, он часто рисовал и даже не задумывался над тем, что рисовал. Для него важен был процесс. Отъездом он разрушил свой мир, а к новому приспособиться не смог.
Если говорить на чистоту, и я такой же.
Наверное, у всех художников, когда они работают, происходят в мозгах одни и те же процессы. Но результаты получаются разные.
Спрашиваете о влиянии отца? Ну если и я, и мой брат Михаил, он живёт в Иерусалиме, стали художниками, значит, или гены сработали, или, знаете, как создаются профессиональные династии, – никто нас не заставлял, сами втянулись.
Мама… Недавно вышла её книга «Воспоминания». Вы же сами её делали. Маме уже за девяносто. Её родными языками были польский и идиш. А книга написана на хорошем русском языке. Нет-нет, жена моя не редактировала этот текст. Хотя она сама редактор. Мама всё же семьдесят лет жила в окружении, которое говорило на хорошем русском языке.
Шагал ведь тоже имеет отношение к Лиозно. Так что у нас есть кое-что общее. И не случайно, наверное, первый мой каталог на Западе издала внучка Марка – Мирьям. (Борис Заборов уехал из Минска в Париж в 1980 году).
Во Флоренции галерея Уффици – одна из самых известных в мире. Её основал Казимо Медичи. Там находятся работы титанов Возрождения Леонардо да Винчи, Тициана. Есть портретная галерея известных художников. В 2006 году они купили у меня «Автопортрет». Скромно или нескромно, но как не похвастаться таким достижением! Об этом писали во всех газетах. До этого у живого художника последний раз купили работу в 1956 году. Как Вы думаете, чья это была работа? Марка Шагала. Всюду писали тогда – «работа известного французского художника». Он себя французским не считал.
Борис несколько раз в разговоре подчёркивал, что его биография пересекается с биографией Марка Шагала. И ему не только приятны, но и лестны такие пересечения биографий.
– Я был в Витебске в 1994 году на Первом Шагаловском пленэре. Подарил шагаловскому музею свою картину.
Я хорошо помню этот пленэр, работал на нём. Борис побыл на пленэре, по-моему, один день, а всё остальное время проводил со своим старым другом искусствоведом, художником Олегом Сурским.
– Что там сейчас с музеем? Есть там шагаловские работы? Хочу, чтобы ещё одна моя работа оказалась в этом музее. Это родные для меня места, и я всегда об этом помню.
Потом мы говорили о графике художника.
– С книжной графикой я покончил раз и навсегда, когда уехал из Советского Союза. Ни разу не возвращался к этому. А графикой занимаюсь постоянно. Я много делаю эстампов, офортов. Это моё, – подчеркнул художник.
В Минске похоронен мой младший брат. Он умер, когда ему было всего 7 лет. Обязательно приведу его могилу в порядок. Конечно, много старых друзей. Много встреч. Нам есть о чём поговорить. Выставки в Минске? Может быть…
Персональная выставка Бориса Заборова в Национальном художественном музее Минска открылась в октябре 2010 года.
– Скоро в Париже состоится премьера моего фильма «Сонет». В качестве кого выступаю я? Сценарист, режиссёр, продюсер. В фильме три новеллы: осень, лето, весна…
– Зиму не любите?
– На зиму всё закольцовано в фильме. В главных ролях три женщины: известная французская актриса, молодая актриса и дама, которая никогда не снималась в кино, моя знакомая.
– С художественным миром Вы связаны, с театральным тоже – оформлением спектаклей, с литературным – как книжный график. Сами писать не пробовали?
– К фильму выпустили специальный пригласительный билет на премьеру, и там мой текст.
– На французском языке?
– Конечно… Хотя я пишу по-русски и думаю тоже чаще всего по-русски. Переводят.
В фильме «Сонет» Борис Заборов предстаёт перед нами как философ, стремящийся постичь тайну мироздания. И, конечно, это присутствует и в тексте пригласительного билета. Вот отрывок из этого текста: «…В юности мне довелось познакомиться с гипотезой, предполагающей вселенную как своего рода зеркальную сферу. Если позволить воображению возможность сделать видимым отражение в этом космическом зеркале и при этом двигаться со скоростью, превышающей скорость света, то можно стать живым свидетелем сотворения мира и всей многотысячелетней истории земной жизни.
Эта гипотеза и сегодня остаётся для меня самой волнующей. Фантазия или недоступная разуму реальность – какая разница...
Моя художественная идея и многолетний опыт художника тесно связаны с феноменом отражения. Анонимный мир людей, некогда отражённый и уловленный объективом фотокамеры, живёт в бесконечном множестве семейных альбомов. Я собираю их. Проявленные благодаря чуду фотографии, эти отражения сохранили для нас с бескомпромиссной точностью лица, костюмы, быт людей, давно ушедших. Из своего зазеркального небытия они смотрят на меня с укором, тревожа воображение. Об этом мой фильм».
– У меня есть Ваши журналы, – сказал Борис Абрамович и продолжил тему старых фотографий. – Знаете, я в первую очередь смотрю фотографии. Начало XX века. Семейные фотографии. И мне важно, чтобы люди смотрели в объектив.
Знаете, у этих фотографий есть особая прелесть. Пока жил здесь, я не обращал на это внимания. Нет, это не от перемены места жительства. В моём багаже были семейные фотографии, какие-то случайные старые снимки. К сожалению, старой семейной фотографии моей семьи ни одной не сохранилось.
В первое время после переезда я был в поиске, решал, чем заняться дальше. И на глаза попались эти старые фотографии. Трудно восстановить последовательность действий, мыслей, но я стал работать со старой фотографией.
Где нахожу? Чаще всего покупаю на «блошином» рынке.
– Вы интересуетесь, кто на этих фотографиях? Пытаетесь узнать биографии этих людей?
– Для меня главное, чтобы были выразительные фотографии, выразительные лица, глаза. Всё остальное домысливаю сам. Еврейская семья, русская семья, французская… Я обратил внимание, что часто старые фотографии стирают национальные признаки.
На старых фотографиях умные лица, осмысленный взгляд… Куда делись эти лица? – Борис Заборов посмотрел на меня и засмеялся. – Люди шли фотографироваться, как на праздник, долго готовились к этому. Было событие… Когда сфотографируемся в следующий раз? Будет ли это?
Своё выступление «Анонимный портрет» на международном коллоквиуме в Париже Борис Абрамович посвятил старой фотографии: «Эти фотографии и дагеротипы, хранящие в дымке ускользающей памяти, отпечатки некогда живой жизни, были семейными реликвиями. Но в пожарах XX века, потеряв владельцев, стали товаром “блошиных” рынков.
Всякий раз, открывая потайную дверцу в этот безмолвный мир, я встречаюсь с устремлёнными на меня глазами, в которых выражение странного ожидания и укора, глазами, которые волнуют и тревожат многочисленными вопросами “По чьей воле и зачем мы оказались здесь? Для какого послания?”... В их сосредоточенном и внимательном взгляде я чувствую призыв к диалогу, интимному диалогу душ. И я принимаю вызов, веду беседу с этим анонимным населением, не имея с ним ни единой конкретной нити связи, кроме той таинственной, которой каждый из нас связан со всем человечеством. Я спрашиваю себя: в чём заключена гипнотическая притягательность старой фотографии? Отчего эти тени, видения на пожелтевших от времени снимках так будоражат моё воображение?
Потерянный или часто забытый мир людей, некогда отражённый и уловленный объективом фотокамеры, сохранил для нас с бескомпромиссной точностью их лица, костюмы и детали быта. Но не только это. Эти старые студийные фотографии сохранили большее. Дело в том, что статичность позы – условие фототехники того времени, и сосредоточенность, с которой фотографируемый замирал в ожидании вспышки, поднимали из глубин его существа душевную энергию, которая, аккумулируясь, застывала во взгляде, в выражении глаз. Через этот взгляд начинаешь ощущать тайну неведомой жизни, словно часть собственной. Ностальгическая тоска, живущая в глубине этих отпечатков, создаёт подобие моста между прошлым и настоящим, по которому осуществляется – и это поразительное открытие фотографии – не только визуальная, но и духовная связь между живыми и мёртвыми.
…В годы учёбы в Академии художеств, да и позже, я работал с живой моделью – как это делали художники на протяжении веков.
Сегодня моей моделью является старая фотография. Эти два опыта позволяют мне утверждать о совершенно различных не только методах в работе, но и ментальных нагрузках сознания.
…Мои профессиональный технический арсенал и метод работы по определению связаны с современным искусством, ибо родились в постфотографическую эпоху, в период осознания феномена, имя которому – фотография.
К тому же, непоправимое одиночество безымянного персонажа, которое я чувствую, глядя на старую фотографию, сродни состоянию человека в современном мире, в котором невероятный прогресс в области коммуникаций оставил ещё в большем одиночестве отдельного человека».
– Какие вопросы, мне часто задают, и на какие вопросы я не люблю отвечать? – продолжил разговор Борис Заборов. – «Что Вы хотите сказать своими картинами?». Кто чувствует, тому не надо объяснять. А если не чувствует, объяснять что-либо бесполезно…
В одном из интервью художник сказал: «Желание понравиться всем уничтожает талант».
Я заметил, как Борис Заборов украдкой посмотрел на часы. Понял: надо прощаться.