Мы беседуем с Евгенией Игнатьевной Циндель в её уютной новополоцкой квартире. Я знаю историю этого города и поэтому в самом начале беседы спросил: «Первые дома здесь были построены, когда вы уже были состоявшимся человеком. Извините, какой судьбой оказались здесь?»

– Когда построили город, открыли службу быта, я сюда переехала из Полоцка. Я и родилась в Полоцке в 1938 году, и жила там. Приехала сюда работать. И сейчас живу здесь.
– Где в Полоцке, на какой улице жили?
– Громовская, 11. Винзавод рядом с моей улицей. А потом эту улицу переименовали в Кондратенко, и дом уже стал 17-й.
– Кто были ваши родители?
– Отец у меня – русский, а мать – еврейка.
– Как звали отца?
– Отца звали Игнат Маркович Решёткин. Тогда водяная электростанция была в Полоцке, и он работал конюхом. Перевозил разные грузы.
– А мама?
– Мама не работала. Её звали Фаина Фоминична. Девичья фамилия Ткаченко.
– Кроме вас были ещё дети в семье?
– Трое мальчиков: Реня, Миша, Саша и я. Реня умер в детстве.
– Вы младшая?
– До войны была младшая.
– Вы помните, может из рассказов, как началась война?
– Я помню, как прилетели самолёты и сбрасывали листовки. Мы, дети, бегали, и собирали эти листовки. А потом, начали бомбить, и бомба попала в наш огород. У нас свой дом был. Отец и мать нас с братом Сашей схватили и в землянку. Землянка была у соседей. Это как бункер был, и мы там находились. Спустя некоторое время пришли немцы. Это точно я помню, хотя была маленькой. Немцы жили в нашем доме. А нас выгнали.

Почти полтора года семья скиталась, жила то у одних родственников, то у других. Ходили по окрестным деревням, меняли оставшиеся вещи на хлеб, крупу. По ночам выкапывали на полях замерзшую картошку.
К нашему разговору подключилась дочь Евгении Игнатьевны – Светлана Леонидовна Швайкова. Она интересуется историей семьи, и многое смогла дополнить  к рассказу мамы.

– Скажите, соседи знали, кто ваша мама?
– Догадывались, но мы не афишировали. Дедушка и бабушка сами родились не в Полоцке.
– Где?
– Дедушка в Великих Луках. Это Россия, Псковская область. А мама родилась недалеко от Полоцка, в Юровичах.
– Как они познакомились?
– Мама работала на стеклозаводе. Их родственники соединили.
– Родители не возражали, чтобы был брак русского с еврейкой.
– Нет, они очень любили маму.
Отец, не знаю каким образом, остался с семьей.
Нас немцы погнали на вокзал, это я тоже хорошо помню. Отец там девочку увидел. Он эту девочку подобрал и нас начали грузить в вагоны.
– Какую девочку?
– Девочка была еврейской национальности. Просто на вокзале как-то оказавшаяся. Мы в вагоне ехали, и эта девочка с нами была. Я только помню, что её звали Соня. У неё папа спросил: «Как тебя зовут?» и она сказала: «Соня». Она болела, у неё был тиф и Соня умерла. Состав через Польшу шёл, и отец её похоронил в Польше. И даже потом сказал, что если бы его в Польшу отвезти, он вспомнит, где её похоронил.
– А ехали: вы, папа, мама и брат. Брату сколько было лет?
– Брат с 1935 года.

Понятно, что память не может всё восстановить с абсолютной точностью. Тем более, что Евгении Игнатьевне в те годы было 5-6 лет. А прошло с той поры более 75 лет. Она считает, что в Германию их угнали в 1943 году. В документах записано – 16 марта 1944 года. Иногда и в документах бывают неточности. Они оказались в Германии в деревне Обергут, район Фотенбурга (так записано в документах).

– Нас привезли и забрали в лагерь. Меня, маму, отца и брата.
– И по-прежнему никто не знал, кто ваша мама?
– Нет.
– Оказались, в каком концлагере? На территории, какой страны?
– Германия. Я помню, что детей отбирали, слабых куда-то отвозили и больше мы их не видели. А таких, которые покрепче были, оставляли здесь. У меня с братом брали кровь для немецких солдат. Я слабая была, а давали только по маленькому кусочку хлеба. После сдачи крови брат брал меня на плечо, и относил в барак.
– В лагерях были деревянные бараки?
– Там окон не было, и не было пола. На земле спали. У кого что было, с себя снимали, подстилали и ложились. Но это было не очень долго.
Потом пришла немецкая семья в лагерь и увидели, что наш отец порядочный и работящий человек, про маму они не знали, что она еврейка, и они забрали нас к себе. И мы там жили. Но нас с братом всё равно забирали и брали у нас кровь. Мы же были зарегистрированы в этом лагере.
– В каком городе или местности эта семья жила?
– Мама называла, но я ничего не помню. Потому что родители, когда закончилась война, не хотели об этом говорить. Эта семья заставляла нас работать. Кровь возьмут у нас, а на завтра заставляли работать, идти на поле и собирать камни.
Эта семья была богатая, но у них не было детей.
Кормили нас очень плохо. Давали по кусочку хлеба на обед и картошку, или ещё что-нибудь и отправляли на целый день в поле. Я если не могла работать, меня били. Привязывали руки к стулу и избивали руки. У меня даже сейчас руки, как у ребёнка. После наказания камни меня не посылали уже, а заставляли брикет носить.
Там чан стоял, в этот чан сносили кости, шарлушки – для нас была еда. И я должна была носить брикет. И я этот брикет приношу, больше не могу идти – меня опять били. А я кусалась, если бьют. Ругаться не умела – кусалась. А за это ещё получала. Такая была жизнь. Потом у нас родился мальчик.
– В вашей семье?
– Да, в нашей семье. В Германии. И этого мальчика, его назвали Миша, хотели забрать. Он был очень красивый.
– Кто его хотел забрать?
– Немка. У них не было детей, и они хотели забрать. И отец мой: или он подрался с ними, или он обругал их. Может, не отдавал ребёнка. И они назначили казнь ему, на такой-то день. Я узнала это от своего брата Саши, потому что мама всё время плакала и плакала. И всё эту немку о чём-то просила. А потом мне уже Саша сказал, что папу хотят повесить на площади – показать, что он виноват. В ночь перед казней пришли американцы и нас освободили. И мой отец остался жить.
– А что стало с Вашими родственниками, которые остались здесь во время оккупации?
– У моей мамы родная сестра была – Аня. У неё были дочки – Тоня, Лина и Хима. Старшая – Тоня, носила соль партизанам. Немцы поймали её. Вывели тётю Аню и сказали, смотри, что с твоей дочкой будет. Тоню распяли на доме. Прибивали гвоздями. Сначала в глаза гвозди вбивали, а потом в другие части тела.
Они все после войны недолго прожили и потихоньку умирали.
– Расскажите про родственников Вашего мужа. Он же с Украины? Как его имя, фамилия?
– Циндель Леонид Львович.
– Как у вас появилась фамилия Циндель?
– Мой папа киевский еврей. Жил на Подоле. Где знаменитый кабельный завод. Там работала вся его семья. Мой прадед был простым рабочим. Но в своё время он сделал какое-то рационализаторское предложение. Это обогатило фабриканта Цинделя. За это тот подарил ему свою фамилию. И об этом есть даже в учебнике истории. Папа Леонида Львовича, когда немцы подходили к Киеву, записался в народное ополчение. Он погиб там в Киеве. Мы через Красный Крест искали, хоть какие-то данные о нём. Ничего не сохранилось. Почти все ополченцы, которые были на передовой, погибли. О них ничего не сохранилось.
– Остальные его родственники – Бабий Яр?
– Да. Но Леонид Львович, сестра его, старший брат и мама, успели эвакуироваться из Киева. Мама Леонида Львовича служила у артистки Улановой. Они в Туркменистане оказались в годы войны, и она там служила у неё.
– Кто освободил концлагерь? Как вы возвращались домой?
– Американцы.
– Что дальше произошло?
– Дня через два-три нас погрузили в вагоны. С нами был мальчик Миша.
– Сколько было Мише?
– Может, месяца два… Мы приехали опять же в Полоцк на вокзал.

Семья вернулась домой 21 сентября 1945 года. Пришли в свой дом. Он сохранился. Но в доме жили чужие люди – китайская семья.

– Этот китаец у нас на рынке много лет торговал, делал игрушки, веера, фонарики.
Он нас пустил жить, но сказал, что это его дом.
Потом мы через суд доказывали, что это наш дом.

На этом послевоенные мытарства семьи Игната Решёткина не закончились. По доносу соседа его арестовали. Не был мобилизован в армию, оставался на оккупированной территории, да потом ещё и в Германии оказался. Как остался жив?
Просидел он чуть меньше года, пока шло следствие. Дочка носила в тюрьму передачи. Вспоминает, как просилась, чтобы её бесплатно перевезли на пароме через Западную Двину, как с передачи, которую отправляли отцу, отламывала и съедала кусочки хлеба. Игната Решёткина выпустили, не найдя в его поступках никакого преступления, а соседа, доносившего на него, посадили надолго – за службу в полиции.

Вот такая семейная история Евгении Игнатьевны Циндель.
Остаётся только добавить, что её муж Леонид Львович Циндель был военным музыкантом, служил в Полоцке. Они вместе прожили сорок лет, как говорится душа в душу. Евгения Игнатьевна работала заведующей Бюро бытовых услуг в Новополоцке. Одна дочь сейчас живёт в Москве, другая рядом – в Полоцке. Уже взрослые внуки, у них свои семьи.
И ещё об одном хочется сказать, от мамы к дочерям передается умение просто волшебно готовить любые блюда: и еврейской кухни, и белорусской, и выпекать хлеб, булки. И это не только украшало праздничные столы, но и помогало выжить в трудные годы. 

– Ваша мама пекла хлеб. Это у вас семейное. А мама у кого научилась?
– Наверное, у своей мамы научилась. Она не только хлеб пекла. Делала сыры, и пекла булки великолепные. Мы с мамой разносили булки, в основном евреям. После войны. По Полоцку. Выпекали, что-то зарабатывали, а ещё дома оставался хлеб. У мамы чутьё было. И это передалось мне. Спрашивают, скажите как вы это делаете, я не могу ответить, потому что не знаю, иногда чуть больше, или чуть меньше надо положить, это чувствовать надо…

С Евгенией Циндель беседовал Аркадий Шульман