Полину Михайловну Добровольскую знаю более двадцати лет. Встречался с ней, когда писали с Михаилом Рывкиным книгу «Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто» .
Добровольская вспоминала о своей юности, годах войны. В пятнадцатилетнем возрасте узнала, что такое гетто, на её глазах фашисты убили маму, потом была жизнь под чужой фамилией в оккупации, партизанский отряд.
Полина Михайловна выполняла разные задания командования, но, наверное, самым страшным было наблюдать и свидетельствовать о массовых расстрелах еврейского населения.

– Полина Михайловна, Вы одна из немногих узников гетто, с кем мы имеем возможность встретиться, беседовать. Вы коренная витеблянка и помните город довоенный. Расскажите о детских, юношеских годах.

– Мы жили в Витебске по улице Куйбышева. У нас был свой дом. Мама была домохозяйкой. Отец умер в 1927 году, мне был всего один годик.  Мы получали мизерную пенсию. Мама поднимала нас одна. У меня было три брата и сестра. Я училась в 10-й Сталинской школе. К началу войны мне было уже 15 лет. Я всё помню, как сейчас всё перед глазами. Когда началась война, братьев сразу забрали на фронт. Мама со мной могла эвакуироваться, но пожалела дом, имущество.

– Немцы оккупировали Витебск 9-11 июля. Расскажите об этих днях.

– Сначала летали немецкие самолёты и бомбили. Они летали так низко, что я даже видела лицо летчика. Он улыбался. С самолётов разбрасывали листовки: «Бей жидов и коммунистов, спасай Россию». Мама со мной, наши соседи с улицы Куйбышева побежали на еврейское кладбище и прятались там всю ночь. Когда вернулись обратно, нашего дома и соседних уже не было. Сгорели во время бомбежки. Власти уже не было в городе и люди начали грабить магазины.

У моего брата был друг, жил за Смоленским базаром и мы пошли туда, к нему домой. Я, мама, два племянника и жена моего брата.

Немцы наступали со стороны Барвина. Шли танки. У немцев косыночки были одеты и пряжках ремней надпись «Got mit uns» (Бог с нами – нем.) Они такие наглые были.

Первые несколько дней немцы не трогали никого. А потом началось…

На Больничной, это рядом со Смоленским рынком, был сумасшедший дом. Врачи разбежались, а больные остались. Немцы их выпустили, а потом в упор расстреливали. Как увидят сумасшедшего, сразу стреляют. Или идет цыган, подходят и в упор стреляют. Это всё я видела.

– Когда немцы стали преследовать евреев? С чего все началось в Витебске?

– Недели через две было вывешено объявление, что все евреи должны переехать на другой берег Западной Двины, тот что ближе к железнодорожному вокзалу. Но моста уже не было. Всем надо было собраться на Успенской горке, около здания техникума.  Всем придти, по-моему, к трём или к двум часам дня.

Мама взяла какие-то хатули и мы пошли туда, на берег. Это был кошмар. Там было столько людей, что даже стать негде было. Мы с мамой как-то пристроились на горушке около кустиков.

Ходили немцы, молодые ребята и девушки и забирали вещи у евреев. Некоторые не отдавали. Мама всё сразу отдала.

Потом к берегу подогнали много лодок и начали сажать в лодки стариков, женщин, детей. И тут же немцы и полицаи. На середину реки лодка отплывала, они её переворачивают, если кто-то выплывает, его веслом по голове. Вода была красной от крови. Детей просто бросали в воду. Там такой был шум, такой крик.

Ко мне подошёл какой-то молодой парень и говорит: «Хочешь жить? Пошли со мной». Мама говорит мне: «Доченька, ты хоть одна из нашей семьи останешься. Иди». Я была светленькая, соломенные волосы и косы большие.

– На еврейку не были похожи?

– Не похожа. И мама была не похожа. Я пошла с этим парнем вдоль реки, как идти в Мазурино. Я так кричала, так плакала. Я была домашним ребёнком, самая младшая, со мной нянчились все родные. А здесь меня куда-то уводят. И вдруг выходит наша учительница по географии Золотова и спрашивает: «Полинка, ты чего так плачешь? Иди ко мне». И взяла меня к себе. А парень ушёл. Чего он хотел от меня, я так и не узнала. А минут через двадцать пришла моя мама. У Золотовой было две дочки. Они говорят: «Мама, что ты делаешь? Они же евреи. Из-за них немцы нас расстреляют. Но она разрешила нам переночевать, а утро мы пошли на то же место на Успенку. Но там уже никого не было. Стояли только лодки. И мама сняла кольца, отдала его лодочнику и нас перевезли на другой берег, к Клубу металлистов (после войны районный Дом культуры). Там был ужас. Я не могу даже найти слов, чтобы рассказать, что там творилось. Не было живого места, где стать, и где лечь. Лежали на земле, на берегу. Одна знакомая говорит моей маме: «Фаня, иди, мы тебе с Полинкой места немного дадим». Дальше, за Клубом металлистов, по берегу Двины были дома. Там жила подруга моей сестры.

А моя сестра уехала с мужем-военным в город Августов, эта Польша – территории, которые присоединили в 1939 году. И её подруга, тётя Маруся, увидела, что всех евреев перевезли на этот берег, стала искать нас и нашла. Она принесла одеяло и маленькую подушечку.

Неделю немцы не трогали евреев. Кушать нам носили соседи. Кому принесут, кому – нет. Я даже не помню, что мы кушали. А через неделю приказали всем нашить на одежду жёлтые латы.  Мама пришила, а я не пришивала.

За клубом металлистов и дальше по берегу, где сейчас поликлиника, было овощехранилище. И там стояли чаны с патокой. И вот вдоль всего берега и в овощехранилище лежали евреи. Дети, старики.

Потом начались облавы. Немцы забирали молодых девушек, лет по восемнадцать. Бесчинствовали больше, конечно, полицаи. Ведь немцы не знали, кто еврей, а кто – русский. А если смуглый, даже русский, значит  – «юда». А светлый – значит русский. Я, бывало, иду по берегу, надо же мне было принести покушать, что-то матери, себе. Немцы меня никогда не трогали. Я старалась, чтобы меня только не видели полицаи.

Маму мою запрягали в оглобли, она что-то возила. Заставляли такой тяжелой работой заниматься. А я ходила по гетто, искала беленьких девочек, чтобы вместе бежать. У меня была одна мысль – бежать. Я понимала, что всё – это конец.

Через неделю начались каждые два-три дня облавы. Пьяные немцы врывались с полицаями, забирали молоденьких девушек. Матери одевали детям платки, мазали их сажей, но ничего не помогало. Один раз ночью мы с мамой лежали на досках в Клубе металлистов, немцы пришли и стали светить фонариком, подошли ко мне, мама меня прижала к себе, а немец говорит «кляйн» (маленькая – нем.) и они пошли дальше.

Через несколько дней была еще одна облава.

Прошло почти полтора месяца, но гетто ещё было не огорожено, и можно было по берегу Двины выходить за его пределы.

Была облава, забрали мою маму, меня и еще человек двадцать. Вывели во двор Клуба металлистов. Там уже была яма.  Мама говорит: «Паша, я тебя очень прошу, детка, ты как-нибудь затрись, чтобы тебя не видели». Я стала за мамой.  Они на выбор подходили и говорили «Ду, ду, ду» (ты, ты, ты – нем.)  Меня не взяли, а маму взяли, всего человек десять и расстреляли в упор. Я видела, как мама упала.

– Там, где РДК сейчас?

– Там, во дворе.

У меня был такой шок. Я даже не плакала и не кричала. Нас отвели обратно в Клуб металлистов. А утром пришла тётя Маруся. Она всё поняла. «Цi жыва ты, Пашэнька?». Я ответила: «Мамы нет». Она: «Немедленно со мной». И мы пошли по берегу.

У моей сестры муж был русский. Я отдыхала летом в деревне Горожанка на Мстиже, там где жили его родители. Это Бегомльский район. Там встречались сестра, тётя Маруся и я.

Тётя Маруся говорит: «Сейчас отведу тебя к своей свекрови в Горожанку». И мы пошли с ней аж туда в Бегомльский район. Сначала по железной дороге шли, потом по лесу.  За Борисов зашли или за Докшицы, уже не помню точно. Стоят два полицая в лесу, и лежит мужчина с большой бородой. Они говорят: «Рабиновича убили. А вы куда?» Я молчу, я же «р» не выговаривала. А тётя Маруся: «Ты что не видишь, что мы идем, там родители живут, в деревне». Она меня привела в деревню Горожанка. Там уже была моя сестра с двумя детьми, пришла из Августова. Тётя Маруся там месяц побыла и назад. Стала я жить в этой деревне. Сестра и я – у свекрови сестры. Сестра решила крестить своих детей, у нас же не было документов, и меня крестили тоже. Мне изменили фамилию. Я стала Жданова Полина Михайловна. Русская.

Я прожила год в деревне Горожанка. Я занималась любой работой, которая есть в деревне. Научилась корову доить, огород пахала, пилила двора. Ходила в лаптях.

Рядом Мстиж, в этом местечке были и полицаи, и немцы. Очень страшные были полицаи Саульский и Амелькин. Один раз приехали на лошадях, заскочили в дом и начали кричать: «Где жиды?» А свекровь моей сестры им в ответ: «Ты што? Яна ж настаўнiца». Полицай в пол выстрелил и они ушли.

Свекровь и сестра пекли для партизан хлеб.  И партизаны приезжали за хлебом. И когда они пришли в очередной раз, я попросила: «Дяденька, заберите меня в партизаны». Так я попала в партизанский отряд имени Чапаева бригады «Дяди Коли». Командир отряда Жуковский. Я месяц была в партизанах. Все делал, что скажут. И стирала, и мыла. Стояли на болотах, училась ходить по настилам, по бревнам. Потом присягу приняла. У нас была больничка, и врачи меня взяли к себе. Стали учить уколы делать, перевязки. Я все освоила и стала ходить с партизанами на задание. И еще была Маша со Слонима, тоже еврейка. Мы с ней и ещё два парня ходили на задания в Бегомль, Борисов, в Докшицы, Мстиж. Ходили в аптеки, доставали лекарства и перевязочные материалы. Питание доставали тоже. Когда расстреливали евреев Бегомля, командир приказал, чтобы мы видели, чтобы видели, как убивают, и докладывали ему. И я присутствовала при этом.

– В Бегомле?

– Да. Ряд живых, ряд мёртвых. Детей так в ров бросали. Женщин заставляли раздеваться. И они, эти женщины, этих бандитов ещё стеснялись. Когда всех расстреляли, мы ушли. А на третий день вернулись, яма ещё дышала.

– Земля ходила?

– Да, земля ходила. Потом я должна была стать свидетелем расстрела евреев в Борисове, но не успела. Мы пришли, их уже расстреляли и закопали. Но как хватали их вещи эти полицаи, это был ужас. Это не люди были, а звери.

Ещё видела, как у нас в деревне Гнюта, сожгли жителей в сарае за помощь партизанам.

У меня, наверное, железное сердце.

В 1943 году нас собрал, наверное, человек двадцать-тридцать дядя Коля.

– Кто это дядя Коля?

– Командир партизанской бригады.

Вас посылаем перейти линию фронта. Это было, наверное, в конце сентября. И мы пошли. Здесь были «Суражские ворота». Ночью шли, днём в лесу. Проводники нас вели. Я растерла ноги и не могла идти. Меня ребята несли на руках. Зайдём к крестьянам что-нибудь покушать, они говорят: «Доченька, оставайся». Но я же знала, что мне нельзя оставаться. Мы дважды попадали в окружение. Один раз переходили озеро – тонули, меня вытащили. Мы шли несколько месяцев. В конце ноября – начале декабря мы подошли к линии фронта. Нас уже было много, очень много. По дороге прибавлялись всё новые и новые люди. Командир сказал: «Наше спасение – лес». Мы идём и вдруг нас начали обстреливать с трёх сторон трассирующими пулями. Командир крикнул: «Кто добежит до леса, тот останется живой». Поверьте, я сбросила с себя всё. И я добежала, и Маруся добежала. Из нашей группы погибли три человека.

– В лесу уже были наши?

– Да, в лесу нас встречали наши. Когда я увидела наших солдат, у меня была истерика. И сразу я подумала, что под немцами у меня осталась сестра с двумя детьми. Но потом я узнала, что она на Мстиже ушла в партизаны.

Нас принимала подполковник, женщина. Хотели, чтобы мы с Марусей отдохнули недельку, взяли листовки и то, что надо, и вернулись обратно в отряд. Но женщина-подполковник сказала: «Мы отправим их в Москву, а там ими распорядятся». Они посадили нас грузовик, и я приехала в Москву. В Штабе белорусского партизанского движения нас встретил его командир Пономаренко. Нам выдали документы. И меня, Машу отправили в город Стерлитамак учиться на радиста-оператора. Это были ускоренные курсы, чтобы я могла вернуться в отряд. Но была медкомиссия, и меня комиссовали – обнаружили туберкулёз легких. Меня перевезли в Уфу, и я долго болела. В госпитале лежала. Потом, после госпиталя я пошла учиться в школу медсестёр.

В 1945 году я вернулась в Витебск. Устроилась работать в роддом. Моя сестра уже была здесь.

В 1947 году я вышла замуж, а в1948 году у меня родилась дочь Любочка. И в 2008 году она ушла. Самое страшное, что я пережила – это ушла моя дочь от меня, она умерла.

Я хочу обратиться к нашей администрации, нашему правительству. Знаете, что пережили люди, сколько в душегубках задушили, сколько изнасиловали, сколько убили. На месте Витебского гетто памятник надо поставить. Здесь погибли тысячи людей, тысячи детей. Здесь убили мою маму. Очень прошу. Очень. Поставить памятник!

Аркадий ШУЛЬМАН

 

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Витебск был захвачен немецко-фашистскими войсками вскоре после начала Великой Отечественной войны: 25 июня 1941 г. начались первые бомбардировки, 9-10 июля было оккупировано правобережье, а на следующий день – и левобережная часть города.

В скором времени оккупационные власти провели принудительную регистрацию еврейского населения Витебска (в том числе и смешанных семей). По городу были расклеены объявления, согласно которым до 20 июля все евреи должны были стать на учёт в комендатуре.

Через несколько дней начались первые расстрелы: 20 и 24 июля было убито несколько сотен мужчин – якобы за неисполнение приказа о регистрации и поджог города.

25 июля фашисты приказали всем евреям в течение 2 дней переселиться на правый берег Западной Двины – на территорию гетто, которая была ограничена современными улицами Комсомольской, Набережной Ильинского, Энгельса и Кирова. При переправе через реку немцами и коллаборантами было убито около 300 человек.

Вскоре гетто было обнесено дощатым забором и колючей проволокой. Фактически единственным зданием на его территории являлся бывший Клуб металлистов: узники ютились не только в помещениях, но и на лестничных площадках, балконах. Остальные нашли прибежище в разрушенных зданиях, под навесами или спали под открытым небом.

Выходить из гетто могли только те евреи, которых под конвоем отправляли на принудительные работы. Правда, первоначально некоторые дети и подростки убегали за пределы гетто и добывали продукты питания.

Вскоре началось поэтапное уничтожение еврейского населения Витебска. Группы узников под разными предлогами вывозили в различные районы города или за его пределы и расстреливали. Массовые казни проходили на территории гетто, на Улановичской горе, в Духовском овраге, в пойме реки Витьба, в Туловском (Иловском) овраге.

Самые большие расстрелы, и фактически ликвидация гетто, произошли в октябре 1941 г. со 2 по 12 октября в десятидневку между еврейскими праздниками Рош-hа-Шона (Новый год) и Йом Кипур (Судный день). Евреев вывозили в сторону д. Тулово и там, в овраге, расстреливали. «Зачистка» гетто была проведена накануне 24-й годовщины Октябрьской революции, в начале ноября 1941 года. Единичные расстрелы узников гетто продолжались до середины декабря 1941 года.

По разным подсчётам, за всё время существования Витебского гетто было уничтожено до 17 тыс. евреев. В воспоминаниях, отчётах военных частей, следователей указываются различные даты и цифры.

Увековечивание памяти жертв началось в 1993 г., когда на территории гетто (возле здания ДК Витебского района, ул. Ильинская Набережная) и возле Туловского (Иловского) рва были установлены памятные знаки. В 2010 году на средства собранные Витебской еврейской общиной, при активной помощи городских и областных властей, возле Туловского (Иловского) рва был открыт мемориал в память об узниках Витебского гетто.

Подробно о Витебском гетто вы сможете узнать из книги Аркадия Шульмана и Михаила Рывкина «Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто» http://www.mishpoha.org/library/18/