Начал писать книгу «Моя родословная». Наверное, пришло время вспоминать. И совершенно случайно в эти же дни в архиве наткнулся на имена и фамилию моих прадедушки и прабабушки. Так иногда бывает, думаешь о чём-то, работаешь над какой-то темой и вдруг кто-то или что-то присылает тебе подсказку. Как-будто прочитали твои мысли, а может быть, именно, прочитали, и решили – правильно думаешь, вот тебе за это премия. Искал в архиве одно, а увидел – другое. Но заинтересовало это так, что оставил обязательные поиски, ради которых пришёл.
Я узнал, что моего прадедушку звали Рогацкин Абрам Евелевич (то, что он был Рогацкин Абрам я знал и прежде, бабушка, жившая с нами, была Песя Абрамовна, а её девичья фамилия – Рогацкина). То, что был Евелевичем, мог бы конечно, догадаться, его сына – дядю Еела я хорошо помню. Евель – Еел, это одно и то же полностью забытое сейчас имя. Детей у нас часто называли в память об ушедших в мир иной дедушках и бабушках.
Хотя у этой догадки был не слишком высокий процент вероятности. Могли в память о дедушке назвать и другого внука. А вот о том, где жили в Витебске Рогацкины, я даже не догадывался. Хотя мог бы кто-нибудь в те, теперь уже далёкие времена, хотя бы обмолвиться об этом. Ведь наш дом на Пионерской улице, где прошло моё детство, стоял недалеко от довоенной Пологой. Но видно не считали нужным об этом вспоминать, жили и жили, чего зря рассказывать…
Я точно установил, что в 1926 году, когда прадеду исполнилось 70 лет, жил он с семьёй по адресу улица Пологая, дом 3. Его жену, то есть мою прабабушку звали Эта Гиршевна, жила она, понятное дело, по тому же адресу, и была на пять лет моложе мужа. Как ни копался в собственной памяти, имени Эта-Этка в ней не нашёл. Не помню, чтобы баба Паша, так на русский манер в доме звали Песю Абрамовну, когда-то рассказывала мне о своей маме.
Вместе с отцом и матерью на Пологой, 3 жили сын Евель Абрамович, 1894 года рождения, с женой Расей Абрамовной. Прочитал и вдруг понял, что в роду у меня сплошные Абрамы и по папиной, и по маминой линии. Так что моё имя было запрограммировано и утверждено в небесной канцелярии задолго до моего рождения. Назвали Аркадий, а подразумевали Абрам. Кто же в 1953 году, после сталинской антисемитской вакханалии, рискнёт назвать сына библейским именем Абрам или Авраам?
Из какой-то невероятной глубины детских воспоминаний всплыл другой адрес, другая точка на жизненном пути семьи Рогацкиных – местечко Колыск. Баба Паша однажды кому-то говорила, что все Рогацкины из Колыска. Со своими сверстницами она обычно говорила на идише, и я рано начал понимать всё, о чём говорили на кухне баба Паша, тётя Рива, Вера Григорьевна, кто-то ещё из уличных соседей. Они заходили на пять минут и оставались у нас на два часа. Наверное, свободного времени хватало. Почему-то все они к тому времени были вдовами. Хотя сейчас понимаю, были ещё совсем не старыми женщинами, кто-то из них приблизился в 60-ти годам, а кто-то только перешагнул эту черту. Их мужья или не вернулись с войны, или умерли молодыми вскоре после Победы.
Мне, мальчишке, тогда очень понравилось это название – Колыск. Наверное, сохранилось в памяти, потому что я слышал уже белорусское слово «колыска» – кроватка для маленького ребёнка. И название, и это слово соединились и нарисовали в детском воображении какой-то образ. Я запомнил его на всю жизнь: Рогацкины из детской кроватки.
Спустя много лет, вернее, десятилетий, я узнал, что Колыском евреи называли местечко Колышки в Лиозненском районе. И даже написал об этом местечке книгу «Откуда есть пошли Колышки». До войны там ещё жили Рогацкины. С одним из них лет 15 назад я встретился в Лиозно, где он обосновался в послевоенные годы. Пытался найти какие-то родственные связи, но бесполезно. Мой собеседник только повторял: «Я тогда был мальчишкой, а остальные погибли в гетто». Зато местные власти, узнав о моих попытках найти родственников у них в районе, с тех пор стали меня именовать не иначе как «земляком» и приглашать на разного рода торжественные мероприятия.
Баба Паша родилась в последний год 19 века. Думаю, что где-то в это время семья Рогацкиных перебирается из местечка в Витебск.
Не знаю, сразу ли Рогацкины поселились на улице Пологой, но это их первый адрес, который я увидел в документах архива. Один знакомый, узнав о моих поисках, посоветовал: «Ты ищи их прежний адрес там, где евреи жили. Ваши всегда вместе селились». Хороший совет, правда, не уверен, что он упростит работу – потому что евреи жили компактно по всему Витебску.
Раньше по названию улицы можно было многое рассказать о ней. На Лагерных, летом стояли военные лагеря, Глухая – значит тупиковая, Суражская вела по направлению к одноименному местечку. Когда я был школьником, улицы называли, заглядывая в светлое будущее: Коммунистическая, Комсомольская, или в честь пламенных революционеров: Урицкого, Володарского, Кирова, не говоря уже об улицах и площадях Ленина. С недавнего времени стали регулярно собираться топонимические комиссии, они вносят предложения, обсуждают, спорят… Но в большинстве своём названия улиц остались неизменными с советского времени.
Чтобы проверить соответствует ли через девяносто лет уличный рельеф названию – Пологая, я отправился на 2-ю Краснобригадную, так она называется теперь.
Думаю, с тех пор спуск на улице стал ещё более пологим, стоптали его несколько поколений, но всё равно дореволюционное название подходит гораздо больше, чем пролетарское. О каких красных бригадах идёт речь? Никто из всезнающих витебских краеведов объяснить мне это не смог.
Прадеда и прабабушку я, конечно не помню. Судя по возрасту, они умерли ещё до войны. А вот дядю Еела и жену его тётю Рашку, почему-то так их называли у нас дома, помню. Дядю Еела, как мне кажется, помню хорошо, тётю Рашку – смутно. Её образ вижу сквозь какую-то плотную пелену тумана.
Они жили в центре города, рядом с Каланчой, так в Витебске, коренные жители, когда-то называли Ратушу – высокое, старинное здание. С мостков под часами весь город был виден, как на ладони. А поскольку пожары в Витебске случались довольно часто, на этих мостках дежурил пожарный и смотрел, не загорелся ли чей-то дом. Отсюда и название – Каланча.
Еел и Рашка после войны жили в угловом доме с красивым кованым балконом. В то время там были коммунальные квартиры. Когда у меня приезжие гости просят показать настоящий Витебск, я показываю им эту улицу и кованую решётку балкона. Красота такая, что даже режиссёр Александр Мита, когда снимал фильм о Шагале и Малевиче, «положил глаз» именно на этот уголок города. Правда, иногда туристы с недоумением спрашивают: «Почему эта витебская улица названа в честь комиссара Крылова?» Но, мы снова о названиях…
Однажды тётя Рашка полезла на чердак развешивать бельё, упала с лестницы и сломала ногу. А дальше болезни стали цепляться одна за другой и её не стало.
Дядя Еел жил с дочкой Рахилей и её семьей. Когда стал писать этот очерк, попросил сестру прислать из Израиля фотографию дяди Еела, чтобы освежить в памяти его образ. Там живут внучки дяди Еела. У старшей Эммы уже свои внуки подросли. Имя Эммы созвучно с именем нашей прабабушки. Уж не в память ли об Этке её назвали именно так?
Передо мной на экране компьютера фотография дяди Еела. Наверное, она относится к середине пятидесятых годов. Располагающие глаза, гладко выбритая голова, двубортный костюм, галстук, рубашка с большим воротничком. Ни дать ни взять – работник советского МИДа (Министерства иностранных дел) 30-х – 40-х годов. Или ответственный банковский чиновник. Должность, которую занимал дядя Еел, конечно же, была гораздо скромнее. Но разве в должности дело.
…Ему шёл седьмой десяток. Почти такой же возраст, как у меня теперешнего. Поскольку я тогда ещё не учился в школе, а в детский сад и вовсе не ходил, то часто крутился на кухне, рядом с бабушкой. Дверь на веранду, недавно пристроенную к нашему деревянному дому, всегда была открыта. На ключ её вовсе не замыкали, а на ночь, если не забывали, закрывали на обычный крючок. Из веранды можно было попасть на кухню. Баба Паша узнавала своего брата по тяжёлым шагам грузного человека, когда он только входил на веранду.
Дядя Еел приходил среди дня. Понятное дело телефоном, хоть у нас дома он и стоял единственный на улице, пользовались в исключительных случаях. Поэтому все визиты были без предупреждения. Да и зачем было предупреждать, если баба Паша весь день была дома или на огороде. Зимой он приходил в чёрном пальто с цигейковым воротником, а летом – в очень свободном и слегка мятом пиджаке. Сейчас такие в моде. В руках обычно была коричневая хозяйственная сумка из кожзаменителя. И прямо с порога дядя Еел спрашивал:
– Вос махс ту, Пешке? (Что ты делаешь, Пешке? – идиш)
Не помню, что отвечала бабушка. Наверное, это не так уж важно. Потому что, какой бы ни был ответ, дальнейшие действия были одинаковые. Дядя Еел ставил на стул сумку, начинал доставать из неё и выкладывать на кухонный стол: рыбу (обычно это был лещ), пару яиц, несколько луковиц, кусок булки. Может быть, что-то ещё, извините, если не всё перечислил – не рискну повторить рецепт бабушкиного приготовления фаршированной рыбы. А готовила баба Паша замечательно. Я помню, как её звали готовить еврейские свадьбы.
Баба Паша всё понимала без слов. И только спрашивала у своего брата:
– Когда ты зайдёшь за рыбой?
Не сомневаюсь, что тётя Рахиля – дочка дяди Еела – тоже умела готовить. Но фаршированную рыбу, он доверял только своей сестре. Конечно, баба Паша делала что-то особенное, её кулинария была настоящим искусством, хотя она, не закончившая ни одного класса школы и не умевшая даже расписываться, вряд ли знала это слово. Но главное, было в другом. У рыбы, которую готовила его сестра, был вкус детства. Наверное, также фаршировала рыбу их мама Этка, и мама мамы, имя которой мы даже не знаем… За этими самыми воспоминаниями дядя Еел и приходил к своей сестре.
Когда моя мама возвращалась с работы и видела на столе тарелку с фаршированной рыбой, которая не была предусмотрена в нашем семейном меню, она, глядя на бабушку, ехидно спрашивала:
– Еел приходил?... – хотя отлично знала, что никто другой придти и принести эту рыбу не мог. – Уже бы сам мог научиться готовить, если не доверяет никому…
– Их вейс?! (Я знаю?! – идиш) – обречёно отвечала бабушка и после её слов можно ставить и восклицательный, и вопросительный знаки одновременно, потому что невозможно было понять, знает она или нет ответ на этот вопрос…
Давно нет на белом свете ни дяди Еела, ни бабы Паши, но их образы хранятся где-то в тайниках моей памяти. И стоит только прикоснуться к этим тайникам, встают и дядя Еел, и баба Паша, и все люди того поколения, как живые перед глазами…
Аркадий Шульман
