Как мало осталось родных и друзей…
Начала пятидесятых годов…
Зимний день ближе к вечеру, уже багровеет закат. Мы с ребятами бегаем по улице неподалеку от пожарки, как мы называли пожарную часть, в торце которой располагался хлебный ларек, и стережём очередь, ибо вскоре должен подъехать возок со свежим, горячим хлебом, который продавали по карточкам.

И тут мы увидели долгожданную повозку. Раздалось многоголосое детское «ура!». И даже сейчас я с  удовольствием ощущаю этот замечательный вкус. Работают в этом ларьке дедушка и бабушка моего друга Лени Оршанского – Крейна и Зелик, а сам Леня с началом сентября уезжал на весь учебный год в Киев, к матери, которая работала там, в библиотеке Академии наук библиотекарем. Он с огромным удовольствием называл себя «Владимировичем», но мы подозревали, что ещё гораздо приятнее ему было бы при отчестве «Иванович».

Вся одежда у нас – из перешитых отцовских шинелей, и мы ею очень гордились. В нашей когорте, наряду с Леней, были Боря Лившиц, Игорь Лис, Витя Бедулин, Олег Волков, я. На нашей улице Пролетарской периодически к нам примыкали разные ребята: и младше – Яша Щербаковский; и старше – Паша Кривичкин (мой троюродный брат, который проживает в настоящее время в Детройте, США и так же, как и я, работал неврологом), Фима Могиндовид, Марик Мутер.

Многие, как и я, начинали познание языков не с русского языка, а с идиш. Родителям моим – папе Иосифу Менделевичу и маме Хае Исааковне – было, конечно, до меня, но не совсем. Они, как и многие другие учителя, были в первую очередь советскими учителями, а значит, почти каждый день в нашем доме допоздна шёл педсовет. Поэтому моим воспитанием занималась моя любимая бабушка Хана, мать отца. С каждым днём моей жизни я понимаю всё больше и больше её роль в моей жизни. Она могла, как коршун, броситься на мою защиту. Я всегда был накормлен, ухожен. А уж воспоминания о её блюдах – сплошная фантастика: это и поджаристые крепхн из грубки, важнейший атрибут приготовления фаршированной рыбы (гефилте фиш), который я должен был в обязательном порядке продегустировать на количество соли, перца и прочих специй, а уж потом дать обязательную и подробную характеристику ухе после выражения: «Ви ди юлх?» А домашняя курица, после того, как её зарезал шойхет, то есть резник, готовилась в домашней печке, и вкус её был необыкновенный!

В 2019 году умер мой замечательный товарищ и друг детства, генерал, лётчик Комлев Владимир Петрович, который много времени провёл в детские времена у нас в доме. И моя махонькая бабушка, и мой друг, достигший впоследствии высот служебной лестницы, понимали друг друга чудесно.

У моей бабушки была тяжелейшая судьба. Дед Мендл, как и два его брата, работали каменщиками (средний брат Файвл погиб с семьей во время бомбежки в 1941 году; а младший брат, имени которого мы даже и не знаем, в 1923 году уехал в США). В 1908 году у моей бабушки на работе, а именно на изготовлении папирос, появился кашель, и дедушка повёз её в Витебск, где её осмотрел терапевт, и затем ей произвели рентгенографию органов грудной клетки, и на основании всего этого рекомендовали ехать на лечение на воды в Карлсбад, нынешние Карловы Вары. Дедушка сходил в банк, где ему обменяли ассигнации на  5-ти и 10-тирублевые царские монеты, которые имели хождение везде, и 1,5 месяца дедушка с бабушкой провели по тем временам в Австро-Венгрии. После курса лечения вернулись обратно и вновь посетили врача в Витебске – ни кашля, ни изменений в лёгких не обнаружили. А работу бабушка оставила.

У неё родилось двое сыновей: мой отец Иосиф, 1907 года рождения, и его младший брат, бабушкин любимый сын Абрам, 1915 года рождения. Трагедия в том, что она пережила обоих сыновей, и, если Абрам, будучи профессиональным военным, командиром взвода 75-го артиллерийского полка, младшим лейтенантом, погиб в августе 1941 года и считается пропавшим без вести, то мой отец, имея в анамнезе ещё до войны проблемы сердечно-сосудистой системы, добавил дикую артериальную гипертонию во время Второй мировой войны, которую начал 22 июня 1941 года, и с которой вернулся лишь в конце 1947 года. А 14 апреля 1965 года в 9-00 упал на уроке математики в Кортовой школе, где работал вместе с мамой, и умер.

Моя любимая бабушка дожила до 1971 года. Махонькая, щупленькая она имела сильную волю, являлась хранителем еврейских традиций в семье и её религиозных основ. До сих пор помню, как они вместе с Сейлом Шуром ежедневно молились. Глубоко сожалею, что не умею толком помолиться, не знаю иврита. Как и уверен, в том, что должен был сохранить идиш, на котором могу теперь говорить с большим трудом и с которого начиналась  моя речь.

Моя бабушка в 1955 году уговорила мою маму отправиться на поиски её любимого сына и моего дяди. Они добрались до Москвы, откуда их адресовали в Подольск, где до сих пор находится Главный военный архив Министерства обороны РФ, но, к сожалению, ничего и не нашли. Так что обстоятельства гибели нашего дяди мы толком не знаем до сих пор. А знаем только вот что о его  довоенной жизни: мой дядя, Кривичкин Абрам Менделевич,1915 года рождения, родился вторым ребёнком в семье каменщика и был любимым сыном своих родителей. Окончил семь классов средней школы и поступил в Городокский сельскохозяйственный техникум. После техникума ему предложили пойти учиться на ускоренный курс пограничного училища, что он и сделал. А учитывая, что надвигалась война и, что имели место ещё обстоятельства личного плана, то его отправили служить на  пограничную заставу под Белосток.

Я уже упоминал, что у моей бабушки Ханы Иосифовны Кривичкиной, в девичестве Пейсахович, была тяжёлая судьба, и дедушка Мендл, старший из трёх братьев, также страдал наследственной патологией сердечно-сосудистой системы, а работал при этом очень квалифицированным каменщиком, и две его улицы в Городке ещё можно увидеть и сегодня. Но в 1944 году, после возвращения из эвакуации из Свердловской области, куда их увезла в июле 1941 года моя мама, ровно через месяц, у дедушки, как я теперь понимаю, на фоне стрессовой ситуации (дом был уничтожен фашистами, жить приходилось на первых порах в землянке) наступило серьёзное ухудшение здоровья и он умер.

Ещё хочется рассказать один из эпизодов жизни моей бабушки, перед которой я в неоплатном долгу. В 1959 году я сидел на кухне, и мне приходилось полоскать полость рта, вследствие воспаления, как зашёл мужчина и стал спрашивать мою бабушку – и тут она вошла. У меня до сих пор начинают течь слёзы, когда перед глазами возникает та сцена: бабушка кричала «Лемке, зунеле!», а он упал перед ней на колени и пытался целовать ей ноги. Оказалось, что это дальний родственник, Леня Зайчик, которого она в 1939 году отправила учиться в Ленинград, дав ему какие-то деньги, но, главное, устроив к двоюродному её брату на жильё, а тот уже помог Лене поступить в ФЗУ, которое он успешно окончил и стал высокого класса лекальщиком. Всю блокаду он трудился на заводе и остался впоследствии там жить.

Мой отец – Кривичкин Иосиф Менделевич, 1907 года рождения, – старший сын из двоих детей. Он не очень ладил с бабушкой, был весьма непростым человеком, однако пользовался непререкаемым авторитетом. После окончания семилетней школы закончил Городокский сельхозтехникум и сразу поступил на физико-математический  факультет (двухгодичный) Витебского пединститута. Диплом получил в 1933 году, после чего работал учителем математики и физики. В 1936 году отец был назначен первым организатором и директором  Городокской вечерней школы (школы рабочей молодёжи). История сей школы, несомненно, заслуживает внимания, и не только потому, что её основал мой отец, но ещё и потому, что в ней работала моя старшая сестра, и состав её преподавателей был особенный, на первом месте стоял высочайший профессионализм, независимо от возраста учителя, сей критерий был главным для поступления на работу. Я сам учился в этой школе с 9-го по 11 класс и окончил её с золотой медалью. А пошёл туда по совету отца, потому что в 1964 году Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев издал указ, отдающий преимущественное право поступления в высшие учебные заведения тем соискателям, которые будут иметь минимум 2-х годичный трудовой стаж. И так я стал учеником жестянщика Городокского райпотребсоюза, где великолепным прорабом был Сафонов, а моим учителем жестяного дела стал Семён Бениаминович Должанский, который впоследствии уехал с семьей жить в Израиль. У него я многому научился, как в профессиональном, так и жизненном планах, а также получил разряд жестянщика.

После окончания школы я поступил в Витебский государственный медицинский университет, а затем отработал неврологом и психиатром около 50 лет. До сих пор с огромным удовольствием вспоминаю учёбу в вечерней школе, которую основал мой отец, и где вторым директором стала его ученица Раиса Мироновна Берновская (Эпштейн в девичестве) – замечательный человек, директор школы многие годы, химик. Мне она преподала урок в апреле 1965 года, когда прямо на уроке упал и умер мой отец: она пришла к нам домой, попросила всех выйти и долго с ним прощалась. Я после её отъезда в Израиль, переписывался с ней, а дружба моя с её сыном Борисом, который сейчас проживает в Нью-Йорке, США, продолжается. Завучем вечерней школы был учитель – историк, фронтовик Циринский Иосиф Аронович, который, казалось бы, не должен был наушничать, однако он сбегал (другого слова не могу подобрать) в Городокский райком партии при существовавшей государственной политике антисемитизма и доложил, что у нас в доме процветает религиозный иудаизм. Родившемуся сыну, то есть мне, сделали обрезание. А следствием этого, стало то, что отца вызвали в райком и разъяснили прямым текстом, что он или едет директором школы, расположенной в деревне Астровляне, или же, при несогласии, его просто отдадут под суд. Так отец стал в очередной раз директором школы, теперь уже на селе. Но тогда я ничего этого не знал, и двое детей Циринского – Милослав и  Майя, были хорошими друзьями моими. А отец мой стал ходить несколько раз в неделю рано утром в 5-00 пешком из Городка в  Астровляне, около 10 км по дороге, которая сейчас называется улицей Соболевского, а тогда не зря называлась Волковой деревней. Действительно, волков было предостаточно, и всякий раз, направляясь в путь, банка из-под американских лягушачьих консервов наполнялась тлеющими углями (боялись её волки, и не было ни одного случая даже попытки нападения). Отец отработал там 7 лет, а работу учителем в Городке получил по причине того, что стал необходим прораб по строительству школ. И отец прекрасно с этим справлялся, правда, нередко давала себя знать злокачественная гипертония, а средств лечения её было очень мало: это внутримышечные инъекции, раунатин или резерпин в таблетках. Ещё использовали пиявки на затылочную область, которые ему ставила грамотнейшая медсестра Екатерина Николаевна Старовойтова, которой он доверял и которая приходила всегда, в какое бы время суток мама к ней ни обращалась.

Отношения между родителями для меня до сих пор носят характер табу.

Каким же я вижу и вспоминаю отца?! Авторитет его для меня и сейчас непререкаем. Вспоминаются две сцены: отец ехал со своим конюхом на санях, чтобы вернуться раньше, но, проезжая через озеро, не заметил слегка примерзшую полынью, где днём бригада рыбаков осуществляла подледный лов рыбы, и они с санями провалились. Их спасла лошадь. Они добрались до дома, переоделись в сухую одежду, и отец послал маму в новую, только построенную столовую купить три бутылки водки. Тогда я впервые в жизни увидел, как отец употреблял спиртное. Второй эпизод привёл к тому, что я услышал о своём отце достаточно интересного из его фронтовой биографии. В раннем юношеском возрасте меня посетила весьма неинтересная болезнь, которая в советской медицине носила название «Вегето-сосудистая дистония с цефалгическими пароксизмами», а проще её название – мигрень. Смотрели меня разные доктора, проводили обследования, но толком никто ничего не понимал. И тогда мой отец решил свозить меня на приём к заведующему кафедрой неврологии Витебского государственного медицинского института профессору Сосновику И.Л. Мы с отцом нашли дом, где он жил, и поднялись на второй этаж, где была их квартира. Дверь открыла седая женщина и сказала, что приёма сегодня не будет. А потом она как-то странно посмотрела на папу и сказала: «Иосиф, это ты?!  Давненько мы не видели тебя, с самой войны». Потом папа обнимался с профессором, потом меня длительно осматривали. Потом был долгий обед на кухне. Сказать, что у меня наступило улучшение, – это, к сожалению, неправда. Чёткий и точный диагноз мне установил старый невролог из Максимилиановской поликлиники Санкт-Петербурга, куда меня по просьбе папы под Новый 1961 год возила моя покойная старшая сестра Лиза, которая в своё окончила факультет иностранных языков Ленинградского пединститута им. Герцена. Она же познакомила меня там с настоящим театром, где мне врезалась в память изумительная игра корифея советской театральной сцены Народного артиста СССР Черкасова Н. в пьесе «Всё остается людям»…

Но после внезапной смерти отца вопрос моего обязательного поступления в медицинский вуз был решен, поскольку отец всегда хотел видеть меня доктором. После института меня отправили в армию, а когда однажды я имел глупость обратиться к полковнику Мельнику, начмеду военной кафедры, с жалобами на наличие тяжелейших приступов мигрени, мне было сказано, что «советский офицер врач может идти не служить только в одном случае: если принесёт голову в руках». Слава Б-гу, мне не пришлось нести голову в руках, хотя и служба в Восточной Сибири была нелегкой.

Хочу вернуться к вопросу о вечерней школе, которой уже давно не существует, но существует память о её коллективе – достойнейших людях, которые процентов на восемьдесят были евреями. А коллектив кто-то очень точно назвал: «Жиды желтком помазаны», ибо работали там лаборантом Желток и его сестра Маклакова. Математику и физику вели: Дахия Иосиф Давыдович, Усвяцов Михаил Львович, Судаков Петр Львович, Судакова Лина Леонидовна, Пескин Владимир Леонидович; химию вели Берновская Раиса Мироновна, Будняцкая Елизавета Борисовна. Географию вёл завуч Циринский Иосиф Аронович; историю вела Зарецкая Белла Львовна – очень интересное преподавание; иностранные языки вели Ламбак Инна Семёновна – немецкий; Кривичкина Елизавета Иосифовна – английский, немецкий (моя дорогая, ныне, увы, уже покойная сестра), русский язык и литературу вели Норштейн Фира Соломоновна, Ромм Ольга Ефимовна. Преподавание было настолько интересным, что основная масса учащихся старалась не пропускать занятия. А уж какие КВНы, «Огоньки» мы дружно проводили совместно с преподавателями. Мы стали побеждать на областных и республиканских олимпиадах по химии, физике, математике. Школу окончили в 1966 году, и четверо из нас – с золотыми медалями: Алдунин Анатолий Васильевич – в последующем профессор, работал в Московском институте стали и сплавов заведующим лаборатории, и одновременно у него расцвел талант художника, он выставлялся во многих государствах в разнообразных галереях; Ромм Михаил Яковлевич – окончил школу с золотой медалью, затем Витебский мединститут, служил военным врачом и дослужился до полковника; Архипова Алла Евгеньевна – окончила школу  с золотой медалью, затем Витебский мединститут, много лет работала заведующей гинекологическим отделением в Могилеве; Кривичкин Марк Иосифович, то бишь, я – окончил с золотой медалью, затем Витебский  медицинский институт и много лет работал неврологом и психиатром, предварительно отслужив больше двух лет в армии в Восточной Сибири начальником медслужбы. С нами одновременно окончил с серебряной медалью кузнец, который работал в «Райсельхозтехнике» по фамилии Чернов. В нынешнем году мне довелось посетить Городокский районный отдел образования, и было очень печально и неприятно, когда я услышал, что в отделе нет никакого архива, и никого он не интересует.

…Городокский пейзаж 1959 года серьёзно отличается от нынешнего. Там, где сейчас расположено здание «Агропромбанка», находился деревянный дом тогдашнего председателя райисполкома Масько. По выходным дням рано утром крестьяне привозили именно сюда на продажу возы с дровами, а также очень приличные и недорогие домашние продукты.

Если дальше пройти по этой же стороне дороги, то там, где стоит знак «ул. Пролетарская, д.17», располагался мой родительский дом под раскидистой черемухой. Напротив находилось одноэтажное здание редакции местной  газеты, которая  выходила под разными названиями: «Прамень камунизму», а уже впоследствии  «Гарадоцкi веснiк».  Далее с обеих сторон жили преподаватели Городокского сельскохозяйственного техникума, учителя школ. Там, где находится средняя школа №1, находилось длинное деревянное здание райисполкома.

Это – небольшой экскурс в историю Городка.

Странный народ – евреи, к коим отношусь и сам. А уж, какое удовольствие они получают, когда по каким-то вдруг  причинам начинают считать себя русскими. Правда, иногда жизнь вносит неожиданные коррективы. Осенью 1984 года я ушёл в отпуск, и моя покойная тёща предложила мне поехать к родственникам в Ригу. Она сама им позвонила предварительно, и они согласились принять меня. Со слов тёщи, отец этих рижских родственников по фамилии Поляк в 1912 году приехал из Риги в Витебск, где женился на их будущей матери и увёз её в Ригу. У них родилось трое сыновей: Михаил, Борис и Изя. Во время Великой Отечественной войны мать попала в Рижское гетто, где и погибла. Отец же и дети спаслись. Мне ближе был младший сын Изя, и лишь однажды в 1992 году жизнь свела меня со средним  братом Борисом.

И вот я приезжаю в Ригу, где меня вначале приняли родители Изиной жены, которые жили там до войны. Квартира великолепная, четырехкомнатная. Они показали довоенный рижский телефонный справочник, куда они были внесены. Отец Изиной жены Евы ежедневно, несмотря на погоду, ездил на прогулку на Рижское взморье. Мама же её была добрейшей души человеком и занималась домом, детьми, а впоследствии внуком Рафиком, в котором души не чаяла. Изя после школы окончил Рижский политехнический институт по специальности «теплотехник». Он даже как-то рассказывал, что приезжал в экспедицию по исследованию водных ресурсов Городокского района, ибо планировалась постройка там атомной электростанции, но в планы пришлось внести коррективы, по причине обнаружения разлома земной коры. Но у нашего героя на фоне гибели матери развился биполярный депрессивный синдром, который его периодически беспокоил, и тогда он лежал в постели, глядя в стенку, и так продолжалось около недели. При этом он обладал массой необыкновенных талантов. К примеру, прекрасно знал литературу, в том числе и античную, очень здорово рисовал, и пару акварелей у меня сохранились до сих. А уж музыку понимал и разбирался в ней великолепно. Как-то мы возвращались из ресторана на Рижском взморье поздно вечером, и он напевал весь путь «Волшебную флейту» Моцарта. В другой приезд туда же, в Ригу, он пригласил нас с  женой в кинотеатр, где проходил творческий вечер народного артиста России Казакова М. Так получилось, что мы пришли почти к окончанию вечера, и каково же было наше изумление, когда, увидев друг друга, они стали обниматься с радостными восклицаниями: «Изюша!» «Миша!». Оказалось, что в 1941 году Изя и Михаил Казаков были вывезены во время войны с группой детей работников искусства и культуры и попали в детский дом в Пермском крае, где пробыли всю войну. Назавтра мы были приглашены в ресторан на Рижском взморье в компанию таких  знаменитостей, как народный артист СССР Ростислав Плятт, народный артист России Казаков Михаил, где провели незабываемый день в великолепной компании. В 1992 году мне позвонил домой брат Изи Борис, который жил тогда уже в Израиле (уехал в 60-х), сказал, что ждёт меня в гостинице «Прибалтийской», что приехал в Санкт-Петербург для закупки оборудования и развития обувного производства в Израиле. Мы встретились, и трое суток пролетели очень быстро и врезались в память, потому что это были приятные мгновения, интересные воспоминания.

Мы довольно часто не сразу понимаем значения людей, с которыми нас сводит судьба. А когда начинаешь понимать, то уже людей этих нет, и начинаешь ценить каждый момент прошлого общения. Дядю Велю Щедринского я впервые увидел, когда был подростком. Он – прекрасный портной, был женат на бабушкиной племяннице. Его жена, мать тёти Ханы, тётя Бейля, очень часто болела и умерла в начале 60-х годов. Похоронена на Городокском еврейском кладбище. А потом с произошёл чудовищный инцидент: некий человек, тоже портной (по нынешним меркам конкурент), в 1937 году написал на дядю Велю анонимное письмо в отдел НКВД, что непременно означало арест и длительный срок заключения. В эпоху «Большого Террора» так и произошло. Дядя Веля рассказывал мне, что так называемая «тройка» решила присудить ему 25 лет тюрьмы, но печать «25 лет» завалилась куда-то под стол, поэтому просто использовали ту, что нашлась поближе — «10 лет». И его, и ещё нескольких заключённых отвезли на вокзал в Гомеле, где запихнули в вагон, как говорил дядя Веля, «как селёдок в бочке», где можно было только стоять. Дядя Веля оказался в одном вагоне со вторым секретарем Гомельского обкома ВКП(б), который на протяжении совместного пути проводил политинформацию, поэтому спустя много лет у дяди было искажённое сознание: если речь шла о Сталине и его приспешниках, то он просто дрожал, но, как ни странно, положительно отзывался о Карле Марксе, Фридрихе Энгельсе, В.И. Ленине. Он, простой портной, был крайне далёк от «прелестей» советской системы, ни за что ни про что отсидел от звонка  до звонка 10 лет в тюрьме. Причем, в 1942 году местный начальник вызвал дядю и велел за несколько дней сшить новый костюм к празднику Великой Октябрьской революции, который должен был по всем меркам соответствовать его вкусам, что, видимо, и было сделано. Ещё с дядей произошёл интересный случай: у него был старший брат, которого я видел единственный раз в жизни, он был холостяком, и считал себя обязанным помогать всем родственникам (как его звали, я уже не помню, работал он много лет главным бухгалтером Министерства Речного Флота СССР), и в начале 1942 года его арестовали. По странному стечению обстоятельств его поместили туда же, где был в заключение дядя Веля. И там он продолжал выполнять профессиональные обязанности бухгалтера, а за документами раз в неделю приезжал фельдъегерь. Так бы он и сидел в лагере, если бы Сталину внезапно не понадобилась какая-то бумажка с пояснениями к ней, и его вернули из заключения на ту же должность в Министерство с последующими награждениями. Дядя Веля вернулся из тюрьмы в 1947 году и прожил до 96 лет. Они с дочерью Ханой после её выхода на пенсию уехали жить в Мозырь. И здесь выходит интересная история: похороны и дяди Вели, и тёти Ханы взяла на себя одна из моих двух двоюродных сестёр по маминой линии (напомним, что Щедринские – родственники по папиной линии), ныне уже покойная Нина, дочь любимой маминой сестры тёти Миры.

Из всех, несомненно, «главной» сестрой у мамы была тётя Мира, у которой было две дочери: старшая Нина и младшая Элла, и муж – немец, интернационалист, арестованный в 1941 году и погибший через пару лет в «Кемерлаге». Старшая дочь поехала и нашла могилу отца там. Муж старшей сестры служил прапорщиком на космодроме Байконур, но по идейным соображениям в 1975 году вышел из партии, хотя продолжал служить на прежнем месте до пенсии. Я  упоминал, что Нина очень помогла переехавшим из Городка в Мозырь дяде Веле и его дочери Хане. Она же их и похоронила. Вторая младшая сестра Элла живёт в Израиле. Они с мужем Аркадием себя посвятили учительскому труду.

Моя мама родилась в 1913 году. Родители её из многодетной рабочей семьи. Мама рассказывала, как они прятались на чердаке от банды Булак–Булаховича. Она окончила семь классов в  Хойниках Гомельской области, поступила учиться в Витебский еврейский педтехникум, который окончила в 1933 году и была направлена работать пионервожатой в еврейское отделение Прудникского (Городокского района) детского дома. Там, в Прудниках, мама познакомилась с отцом. Когда я смотрю на фото мамы с отцом, я сам себе завидую: до чего же они были красивые! 1 июня 1936 года родилась моя старшая сестра.

Очень нелегкая судьба у моей мамы. Отец уходит на Великую Отечественную войну и поручает маме своих родителей, которых она должна, несмотря ни на что, вывезти из Белоруссии. Не знаю, не понимаю, какие аргументы использовала мама, ведь бабушка с дедушкой категорически отказывались уезжать. Недалеко от Смоленска эшелон разбомбили фашисты, и в результате этого потерялась моя сестра Лиза. Её не было четыре с лишним дня. С той страшной бомбардировки мама поседела и каждую ночь кричала. Потом они добрались до Свердловской  области, где мама пользовалась большим авторитетом и работала на нескольких работах: учитель, счетовод, директор школы. Дотянули до 1944 года и сразу же поехали назад. Возвращение было для дедушки и бабушки шоком, особенно для дедушки. И следствием этих переживаний у него случился инфаркт миокарда. Через месяц дедушка скончался.

Несмотря ни на что, жизнь продолжалась, и мама по-прежнему работала учителем младших классов.