Расскажу немного о тех, кого знал ближе всех, – о своих родителях. Каждый из них прожил свою долгую – без малого по 90 лет – жизнь, из которых около 60, или две трети, прожили вместе.
Начну с их имен. Все привычно называли их по-европейски – Белла Марковна, Марк Павлович (Марк Палыч).
Но коренные, полученные ими при рождении, имена были другими – еврейскими: Бейля Менделеевна и Мордехай Пинхасович. Советский государственный антисемитизм давил на них, как и на всех, отрывая от корней и понуждая маскировать своё еврейство. Он заставил их вносить поправки в бытование их имён, а в случае отца ещё и в паспорт (26 января 1977 года, на 55-м году жизни, отец сменил отчество, и из Пинхасовича официально стал Павловичем).
Отец
Отец родился из них первым: 6 февраля 1922 года – в Москве, куда Пинхас Полян, его отец и мой дедушка, перебрался ещё в 1915 году, воспользовавшись фактическим демонтажем Черты осёдлости. Он работал служащим в банке и обладал таким почерком, про который, наверное, и говорят с придыханием: каллиграфический (по наследству, увы, не передается). Родом дед был из Паневежиса, а его жена, моя бабушка Эмма, из местечка Долгиново в Белоруссии, где её дед – Эйдельман – был раввином.
Жили они тогда в большой коммуналке на последнем этаже огромного и многолюдного Бахрушинского дома на Болотной площади – того самого, где нынче угрюмо расположилась «Роснефть» со своими коварными колбасками для министров и арабских шейхов.
Наше окно выходило на Фалеевский переулок и смотрело прямо на сквер, за которым в 1930-е годы появился угрюмый силуэт Дома на набережной. Учился отец, как позже и я, в школе № 19 на берегу Москва-реки, а его младший брат Ефим, родившийся на четыре года позже, в школе № 12 за каналом, у начала Большой Полянки.
В августе 1939 года Марк поступил на дневное отделение МВТУ им. Н.Э. Баумана, которое и окончил в марте 1945 года. Во время эвакуации – со 2 апреля 1942 года и по 17 июня 1943 годов – обучался в Ижевске, где судьба впервые и свела его с моей мамой.
На титульной странице его трудовой книжки необычная комбинация профессий: «Фрезеровщик; Педагог». Но эвакуация для студенчества МВТУ именно такой и была – половина времени в аудиториях, половина – у станка, на номерном оружейном заводе.
В самом начале трудовой карьеры отца были Казань и Татарский протезно-ремонтный завод, куда его направили на должность заведующего производством. Проработав в Казани около полугода, он перевёлся в Москву, в Главное управление протезной промышленности Министерства социального обеспечения РСФСР (Главпротез, или главк). В Главке он проработал около девяти лет – в 1946-1955 гг.: сначала главным технологом технического отдела, а затем главным механиком производственно-технического отдела. Именно на эти годы пришлось всё мракобесие и борьба с космополитами
А потом его карьера разложилась ещё на три разных отрезка длиной от 10 до 20 лет каждый. В 1955-1966 он был директором Экспериментального завода Центрального научно-исследовательского института протезирования и протезостроения в городе Реутово. Каждое утро за отцом приезжала бежевая заводская «Победа», останавливалась прямо напротив нашего окна, возле телефонной будки перед входом в нынешний сквер Репина. Увидев её, отец спускался вниз и укатывал на завод, где крутился до самого вечера – довольно изматывающий режим.
Так что все только обрадовались, когда 4 октября 1966 года он снова перевёлся в Москву и – в 1966-1977 гг. – работал в самом ЦНИИППе: сначала руководителем лаборатории экспериментального протезирования, а затем – руководителем отдела научной информации и патентоведения. На этом же отрезке, в 1971 году, он защитил кандидатскую на тему «Исследование элементов движений во фронтальной плоскости при ходьбе здоровых людей и протезированных».
Самый последний период оказался и самым долгим. В 1977-1996 гг. он проработал доцентом Московского государственного института культуры, преподавал информатику и теорию коммуникаций.
30 июня 1996 года он был уволен по собственному желанию, и 2 ноября 1998 года уже был в Германии.
Мать
Белла Марковна (Бейля Менделеевна) Лондон родилась 18 марта 1923 года в Полоцке – некогда гордом славянском городе, а в её время – скромном белорусском городке. Дома, сады, заборы…
Дома её звали Бэбой, а старшую сестру, Римму, родившуюся в куда как менее спокойном 1919 году, – Ривой. Тем не менее, детство сестричек было безмятежным и счастливым.
Мой дед, Мендель Иосифович Лондон, был опытнейшим наборщиком и работал в государственной типографии. Пусть зарплата была и небольшой – всего 35 рублей, – но на жизнь в своём доме (Коммунистическая, 74) хватало: жили скромно, но хорошо. А бабушка – Лия (Лиза, Елизавета) Мордуховна – была домохозяйкой, вкусно готовила и этим немного прирабатывала: у неё столовалась учительница из музыкальной школы.
Когда Бэба пошла в школу (12 СШ Полоцка), то каждый год приносила похвальные грамоты с профилями вождей марксизма-ленинизма наверху. В 1941 году 20 июня прозвучал последний звонок, выпускники получили на руки аттестаты, а вечером был выпускной бал. Как и многие мальчики и девочки из её класса, она мечтала о высшем образовании и собиралась в Москву. Назавтра, 21 июня, отправила свой аттестат и другие документы для поступления в вуз в Москву, своей старшей сестре Римме, которая уже училась в Инязе и жила в институтском общежитии на Маросейке. Отправила с оказией – с учителем немецкого языка, послав вдогонку следующую и – согласитесь, рискованную – телеграмму: «Встречай немца скорым поездом» (Обошлось!).
А на следующий день уже вся страна встречала «немца» кровью и плотью...
26 июня из Полоцка уходил последний эшелон с военными, к нему прицепили несколько товарных вагонов для беженцев – в них Бэба и уехала с матерью в эвакуацию в Москву. В Полоцке оставался один отец. Эвакуация была ему заказана, да и дежурил он в типографии 26 июня и смог отпроситься только для того, чтобы проводить жену и младшую дочь. Он искренне верил, что немцев вот-вот остановят и погонят.
Последняя весточка от него – эта открытка, полученная старшей дочерью.
«Полоцк, Коммунистическая улица, 74.
Москва, Маросейка, Петроверигский пер., 6/8, к. 207 – Р. М. Лондон.
30 июня 1941 года
Полоцк 30.6. // Дорогая доченька! Последнюю твою открытку от 24 июня я получил, а мама и Бэба 26 июня поехали в Москву и я очень волнуюсь, что их ещё нет у тебя. Я один остался дома. Город в опасности и не знаю, что делать. Около нас упала бомба и был пожар и много жертв. Умоляю тебя, когда получишь письмо, телеграфируй мне сейчас же, приехали ли они в Москву. Они, вероятно, застряли в дороге. // Дядя Мендель уехал внезапно до Москвы. Попытайся у него узнать, приехали ли они. От них ты узнаешь, где мама и Бэба. Папа. // Немедленно телеграфируй, если примут телеграмму».
15 июля в Полоцк вошли немцы, в городе встал гарнизон 201-й полевой охранной дивизии. По линии СД за порядок и за евреев «отвечала» айнзатцкоманда 9.
В начале августа выгородили для евреев два гетто – одно на окраине, другое в центре (в его зону вошли и Коммунистическая улица, и школа № 12), а в середине сентября всех перевели в гетто на кирпичном заводе возле военного городка Боровуха. Датами расстрелов полоцких евреев были – начало августа, 21 ноября и 11 декабря 1941 года, а также (евреи-специалисты и их семьи) 3 февраля 1942 года. Совершенно очевидно, что Мендель Лондон, разделив судьбу остальных полочан-евреев, погиб в одной из этих акций, может быть, в последней.
Страшная, ненавистническая война отняла у Беллы так много – отца и дом, а саму её – счастливую девчонку – превратила в несчастного, часто плачущего человека, которому приходилось теперь самой решать все вопросы бытия.
В Смоленске она отправилась за кипятком и едва не отстала от поезда. Была бомбёжка, после чего маршрут изменили, и поезд, не заезжая в столицу, покатил в Саратовскую область.
С 4 июля по 14 августа 1941 года Белла работала конторщицей колхоза «20 лет Октября» в посёлке-райцентре Кистендей, а затем в близлежащей Дурасовке, куда приехала из Москвы сестра Римма преподавать французский язык. Белла же стала секретарем Дурасовской психколонии и познала с её обитателями все муки и страхи ада. Однажды с двумя сумасшедшими поехала в лес за дровами на телеге, запряжённой двумя быками – «цоб-цобе», но быки не слушались, а у сумасшедших портилось настроение. Было страшно, но опять, слава Богу, обошлось.
В 1942 году она перевелась в Ижевск, где в эвакуации находился МВТУ, куда сестра ещё в Москве передала её документы на поступление. Там же она училась и работала лаборантом, выдавала под роспись готовальни.
Устроились жить и работать в общежитии для бывших уголовников: мама – комендантом (всю мамину физическую работу за неё по ночам, – чтобы никто не видел, – делали дочери), сестра – воспитателем, а Белла – библиотекарем. Жили втроём в одной комнатке, и каждый день славили бога, что никого ещё не убили. А утром она уходила в институт на учёбу.
А 17 июня 1943 года Белла вернулась с институтом в Москву, мама и Римма приехали позже. Здесь начались новые невзгоды. Беллу прописали в Москву как студентку, Римму прописала одна родственница – небескорыстно, но прописала. А вот прописать бабушку никак не получалось. А без прописки не было и хлебной карточки, так что какое-то время жили на одну студенческую карточку.
Начальник паспортного стола глумливо так говорил: «А пусть она едет туда, где жила до войны». Это куда же? Туда, где дом сгорел, и где мужа убили?
Белла обратилась в редакцию «Красной звезды» к Илье Эренбургу: тот дал ей номер телефона человека, который ей обязательно помог бы. Но Белла этим так и не воспользовалась, она решила вопрос сама и иначе: она предложила начальнику паспортного стола обновить всю его наглядную агитацию чертёжным шрифтом, тот согласился. Она обновила, а он прописал бабушку Лизу.
Бабушку она поселила у себя в студенческом общежитии. Студенческая жизнь, учёба отнимали все время и силы, но и в посещении театров она себе не отказывала (входной билет тогда стоил 1 рубль). Сидела на ступеньках или стояла, а то и поклонники приглашали – их было немало, в том числе и Марк, мой отец. «Технология» приглашения была такой: позвонить Римме на работу и пригласить Беллу не ранее чем на завтра. Иногда бывало и по два варианта.
Однажды они были с отцом в Большом, давали «Князя Игоря». И вдруг директор театра вышел на сцену и объявил: объявляется перерыв на 45 минут, выходите на улицу – будет салют в честь Победы! Так для них кончилась война!..
Когда отец сделал маме в 1951 году предложение, она согласилась. Переехала в Бахрушинский дом, где ей, да и всем нам, предстояли ещё семь лет в классической, по Ильфу и Петрову, густонаселенной коммуналке, прежде чем мы переехали в полученную отцом квартиру на Ленинском проспекте, точнее, в две комнаты в трёхкомнатной квартире.
Между тем и её трудовая жизнь распалась на несколько отрезков. Из МВТУ она перевелась в Московский автодорожный институт, по окончании которого работала экономистом на автобазе Министерства военно-морского флота, затем ревизором в Контрольно-ревизионном отделе Главмосавтотранса. В 1969-1978 гг. она старший инженер в Главном управлении международных автомобильных сообщений «Совтрансавто». И, уже будучи на пенсии, долго работала оператором Мострансагенства.
В Германии
Выйдя в середине 1990-х годов на пенсию, Марк и Белла Полян решили присоединиться к фрайбургским Полянам, и 2 ноября 1998 года они пересекли границу Германии. Фрайбург и местная община уже ждали их.
Годы, прожитые в Германии, сами они находили, быть может, самыми лучшими в своей жизни. Спокойный и размеренный быт без необходимости что бы то ни было организовывать, добывать и набирать впрок, королевская медицина, ранее не представимые поездки по Германии и европейским странам, – всё это создавало комфорт и ощущение качества жизни, пусть и стариковской. Мама немного, но бойко говорила по-немецки, отец – искренне и старательно учился, но память сопротивлялась: так и не выучился. Совершенно светский в СССР и России, он на старости лет полюбил походы в синагогу, не пропускал, если не болел, ни одного шабата – повторял за кантором или за раввином непонятные слова и фразы и выстраивал какие-то свои, только им двоим и ведомые, отношения с еврейским Б-гом.
2 октября 2011 года Марк Павлович умер, а 30 октября 2012 года – умерла и Белла Марковна. Оба – не дожив по четыре месяца до своего 90-летия.
Их могила из светлого розового песчаника – первая на Фрайбургском еврейском кладбище, где имена выбиты и на русском языке.
Павел Полян
