Когда она назвала фамилию детей, которых в годы войны спасала их семья, – Фидерак, мне она показалась очень знакомой. Я стал вспоминать, где и когда слышал её.
В 2003 году я писал очерк «Истории спасения» о людях, которые спасали евреев в годы Великой Отечественной войны, но по разным причинам до сих пор так и не удостоены почётного звания «Праведник народов Мира». «История третья» рассказывает о детях из семьи Фидераков, которых спасали Щелкуновы. Эта история была написана на основании письма, полученного от Фаины Александровны Окунь (девичья фамилия Фидерак). Сейчас она живёт в Минске. Насколько я понимаю, публикацию увидели в Яд Вашеме. Вышли на Валентину Андреевну Щелкунову (по мужу Лепёшкину). Её родители и она с сестрой спасали Фидераков. Сотрудники Яд Вашем просили ответить на вопросы, а фактически подтвердить, всё ли верно в воспоминаниях Фаины (Фени) Окунь. Это необходимая процедура для официального присвоения звания.

Письмо за Валентину Андреевну в Яд Вашем написала её двоюродная сестра, очень активная женщина. А сама Лепёшкина только махнула рукой и сказала: «Буду я писать письма».
Это письмо случайно нашло меня. Я приехал в Шумилино вместе с работниками Витебской еврейской благотворительной организации «Хасдей Давид». Именно их просили отправить письмо в Яд Вашем. Прочитав его, с разрешения авторов, в благотворительной организации решили оказывать Лепешкиной посильную помощь: покупать дрова, лекарства. Валентина Андреевна живёт одна: муж умер, дети разъехались. Недавно она вышла из больницы, так что помощь будет кстати.
Мы сидели на кухне. В доме жарко натоплено. Мимо окон постоянно курсирует маневровый тепловоз. От крыльца до железнодорожных путей метров тридцать, а до вокзала станции Шумилино – метров сто.
Я включил диктофон, Валентина Андреевна начала рассказывать.
Готовя эту публикацию и, сравнивая услышанный рассказ, письмо в Яд Вашем и воспоминания Фаины Окунь, я вносил некоторые уточнения, добавления. Но, несмотря на то, что прошло более шестидесяти пяти лет, память уже пожилых женщин абсолютно четко воспроизводила давние события. Рассказы совпадали даже в мельчайших деталях. Я понимал, что это одни из самых запоминающихся эпизодов их жизни.
– Папа мой Андрей Иванович Щелкунов до войны работал в Витебске на железной дороге грузчиком, – рассказывала Валентина Андреевна. – Не хотел вступать в колхоз и отправился на работу в город. Мы жили на хуторе Ферма, в 18 километрах от Витебска.
Мама, Надежда Дмитриевна, тоже не вступала в колхоз до конца тридцатых годов. На хуторе родилась в 1933 году моя младшая сестра Лиза.
Когда стали укрупнять посёлки, нас переселили с хутора в Новую деревню, другое название у неё Новозароново. Мама, это было уже перед самой войной, пошла работать в колхоз. От Новозароново до Витебска 25 километров.
Отца в 1941 году в армию не взяли, у железнодорожников была бронь. Немцы заняли Витебск, и отец ушёл пешком домой в деревню. Мы стали достраивать дом, надо же жить где-то.
В деревне не было немецкого гарнизона и своих доморощенных полицаев не было.
Валентина Андреевна, вероятно, оценивая события всех лет, сказала: «В нашей деревне ангелы жили одни».
Мы знали, что в Новозароново ходили разговоры: «В Леончихиной бане прячутся еврейские ребята». Леончиха – наша соседка, жила через три дома. Её звали Жукова Анастасия Васильевна. Муж был на фронте, в доме жило семеро своих детей.
Настал Покров – православный праздник. Это было 14 октября 1941 года. Как раз в тот день выпал снег. Вообще зима 1941 года была очень ранняя и суровая.
Наш дом стоял третий с краю деревни. Мимо шла дорогу. Смотрю в окно, дети идут, взявшись за руки. Не наши, не местные. Я говорю маме: «Видно это те ребята, что у Леончихи в бане прятались». Но мы слышали, что там трое было, а здесь двое: мальчик и девочка. Идут, трясутся от холода.
Я говорю:
– Мама, давай позовём их в дом, накормим.
– Ну, давай, – согласилась мама.
Из воспоминаний Фаины Александровны Федерак (Окунь) я знал, что до войны эта семья жила в Витебске на одной из Гуторовских улиц.
Глава семьи Александр Федерак был военным, его жена Зинаида работала на одной из фабрик. Росло у них трое детей: Володя – старший, к началу войны школьник младших классов, Феня и Юра.
В сороковом году началась финская компания. Александр Федерак ушёл на фронт и не вернулся. Мать одна поднимала детей. Тяжело было, но она бы сумела поставить их на ноги, если бы не война. Зинаида Федерак погибла во время бомбёжки Витебска. Старший брат Володя, мгновенно повзрослев, взял на себя заботу о младших. Он вывел их из горящего города, и дети стали скитаться по деревням. Кушали, что выпросят, спали, где пустят. Иногда приходилось ночевать под открытым небом.
С июля по октябрь скитались дети. Те, кто их прятал, знали, что за укрывательство евреев им и их семьям грозит расстрел. И Жукова Анастасия Васильевна, знала об этом, но не сообщила в полицию, не прогнала сирот.
– В нашу деревню они заходили со стороны Гришанов, – продолжает рассказ Валентина Андреевна. – Значит, там тоже у кого-то прятались. Мы не расспрашивали, а дети уже понимали, что лишнее говорить нельзя.
Мама поставила на стол еду. Они что-то съели, а хлеб спрятали в свои торбочки. За плечами у каждого из них были небольшие мешочки. В них лежали сырые картофелины и свекла. Хлеб они спрятали про запас. Сидели за столом и всё время держались за руки. Они и после часто так ходили, взявшись за руки. Феня было пять лет, а Юре – три.
Стала мама их расспрашивать, кто они, откуда? Дети вначале молчали и только испугано смотрели на нас. Когда мама сказала: «Вас же было трое, куда делся третий?», они стали рассказывать, что их старший брат Володя довёл их до деревни, а сам повернул в сторону леса, сказал, что пойдёт искать партизан. С тех пор ребята больше его не видели. Феня пыталась разыскать брата после войны, но безуспешно.
Дети покушали и смотрят на маму, отца, а у тех язык не повернулся выпроводить их на улицу, на мороз и снег.
Одеты дети были, не приведи Господь. Ботиночки все сношенные, считайте голыми ступнями по снегу ходили, у мальчика пальтишко чёрненькое, без подкладки. А девочка, даже не помню, в чем была, тряпьё какое-то порванное со всех сторон.
Мама сказала ребятам, чтоб залазили на печку. Нагрела воды и вымыла их. Они мылись, наверное, первый раз за много месяцев.
Так Феня и Юра остались у нас.
Соседи всё знали. Деревня большая была – 35 домов. Говорили: «Жиды, жиды». Но никто не выдал.
Фаина Александровна Окунь вспоминает, что хозяйку дома они называли тётей, а её мужа – дядей. Хозяйские дети стали им сёстрами, вместе шили куклы, делали игрушки.
Деревня Новозароново находилась возле леса. Немцы заезжали сюда не часто и не надолго. Наверное, все-таки побаивались партизан. Но когда они появлялись, хозяева быстренько уводили детей в огород за кусты. Да и сами дети уже всё понимали. Они не выходили за калитку, играли только во дворе. И когда появлялся кто-то незнакомый, мгновенно прятались. У Фени и Юры были тёмные волосы. Надежда Дмитриевна одевала девочке белую косынке, а мальчику шапку, чтобы не привлекать внимания. Но всё же однажды Щелкуновы не успели спрятать детей. И сказали немцам, что это их мальчик и девочка. Те переглянулись и ушли.
Как говорится «В семье не без урода». Был в деревне такой Гривко. Это прозвище. Имя стёрлось в памяти. Он время от времени заходил в дом к Щелкуновым и угрожал, что донесёт немцам. Не потерпит, чтобы здесь прятали еврейских детей. Надежда Дмитриевна, чтобы задобрить Гривко, давала ему сало, другие продукты, самогон.
Но всё же в управе узнали, что Щелкуновы прячут евреев. Управа находилась в деревне Завязье, это в нескольких километрах от Новозароново. Приехал бургомистр Скоринкин с полицаем. Спрашивают:
– Ну, что Дмитриевна, с этими жиденятами делать будешь?
Щелкунова долго молчала, а потом ответила:
– Что хотите, делайте, только не на моих глазах. Чтоб мои глаза это не видели.
Бургомистр с полицейским переглянулись и ушли. Наверное, решили переложить чёрную работу на других. Но больше ни полицаи, ни бургомистр в доме у Щелкуновых не появлялись. Говорят, в управе секретарём работала женщина, по прозвищу Какчиха. Трудно сказать в силу каких причин, но уберегала она еврейских детей от расправы. Ходили слухи, что и сама Какчиха, имела какое-то отдалённое отношение к евреям.
За бургомистром Скоринкиным охотились партизаны, но он сумел избежать расправы и дожил до прихода Советской Армии. Потом судили, дали большой срок и отправили его отбывать в Республику Коми.
– Зимой 1941 года в деревнях был голод. С осени запасов не сделали, в магазинах ничего не купишь. Стали делить колхозные запасы – жить то надо, – рассказывает Валентина Андреевна. – Старые колхозники получали побольше и картошки, и зерна. Нам выделили немного и на Феню с Юрой дали. Правда, некоторые возникали, что не надо на них ничего давать, кто они нам? Но большинство решило, что на ребят надо выделить продовольствие.
Вот так и жили Феня с Юрой и 1942-й год и 1943-й. С едой легче стало. В 1942 году поделили колхозную землю на наделы, засеяли. Осенью собрали урожай. Так что и с картошкой были, и с зерном. Зерно в 1943 года, когда шли бои возле нашей деревни, отец даже закопал, чтобы оно не сгорело.
Под Новый 1944 год Новозароново освободили. Во время артобстрела снаряд попал в наш дом, снёс кусок стены, сломал печь, но всё же стены и крыша осталась. Отца забрали в Советскую Армию. В это время на деревню обрушилась эпидемия тифа. Заболела мама, мы с сестрой, а Феня с Юрой – остались здоровыми. Как будто Бог их берёг.
В деревне стояли части нашей армии. А линия фронта проходила рядом у деревни Язвино. Весной ожидали большие бои и мирных жителей решили эвакуировать под Городок. Военные выделили лошадей, сказали, что можем взять с собой то, что считаем необходимым. Мы взяли одежду, запасы картошки. Феня и Юра поехали с нами. Сначала нас разместили в районе Городка, а потом отправили дальше на восток, под Велиж. Жили мы в деревне Губа на берегу Западной Двины. Там в колхозе работали, хозяйке, у которой жили – помогали. Сначала она нас принимать не хотела, а когда расставались – плакала. Когда наши войска пошли на запад, нам предложили вернуться домой, а ребят хотели оставить там – в детском доме. Они стали плакать, проситься, говорили, что, если и будут жить в детдоме, то рядом с нами. Поплыли мы на барже до Витебска, а оттуда добирались до дома.
От деревни оставалось всего пять домов и в том числе наш. Видно Бог нам помогал. Поселилось нас пять человек и семья Жуковой с семью детьми. Спали на полу, но все уже ждали Победы, возвращения с фронта мужчин.
В начале 1945 года опять на нас обрушился голод. Мама думала-думала и решили отвести ребят в детдом в деревню Лесковичи. Это недалеко от нас. Феня и Юра хоть и плакали, но пошли на новое место. Они часто из детдома прибегали, а летом целыми днями у нас были.
Вспоминая Лесковичский детский дом, Феня Александровна как сейчас видит перед глазами длиннющий деревянный стол, за которым сидит 50-60 остриженных наголо малышей. На столе большие деревянные миски, по одной на 5-6 детей, и у каждого по деревянной ложке. Дети едят из общей миски овсяный, из непросеянной муки, кулеш. Кто сколько успеет схватить, а кто не дотянется – останется голодным. Потом вместо мисок появились консервные банки. Тяжёлую осень пережили и зиму, весной и летом стало легче…
В детдоме Феня пробыла 11 лет, Юра – 7. Потом его отправили в ремесленное училище.
– В сорок пятом вернулся с фронта отец, – продолжает рассказ Валентина Андреевна. – Он получил тяжёлые ранения и у него сидел осколок в голове. К 1949 году ему стало совсем плохо. Его положили в Минск в институт, и там он вскоре умер.
Феня стала работать на почте в деревне Островно, потом вышла замуж и перебралась в Минск.
Юра уехал работать на Донбасс.
Феня Александровна часто приезжала в гости к Щелкуновым, Валентина гостила у неё в Минске.
Прошли десятилетия. Умерла Надежда Дмитриевна, не стало Елизаветы Андреевны.
Феня Окунь и Валентина Лепешкина уже пожилые женщины, нет сил часто приезжать друг к другу, но они перезваниваются, интересуются делами, считают себя родными людьми.

Аркадий Шульман,

2008 г.