27 января – день памяти жертв Холокоста 

Более 76 лет прошло с той поры, как было расстреляно Витебское гетто. Но эта тема по-прежнему волнует людей. Каждое поколение ставит акценты на актуальных и больных проблемах своего времени: памяти о конкретных людях и её увековечивании, борьбе с любыми проявлениями фашизма, антисемитизме и расизме, ценности человеческой жизни… 

 

Книгу «Хроника страшных лет. Трагедия Витебского гетто», я написал вместе с историком Михаилом Степановичем Рывкиным и впервые издал в 2004 году. Через пару лет вышел перевод книги на немецком языке. Прошли презентации в Беларуси и Германии. Я думал, тема закрыта, и добавить нечего. Мы собрали всё, что можно было собрать: воспоминания, документы, газетные статьи, фотографии… Но прошло совсем немного времени и ко мне пошли люди, я стал получать письма по электронной почте. (Рывкин М.С. ещё до выхода книги уехал жить в Германии и через несколько лет умер).

Люди рассказывали о своих дедушках и бабушках, родственниках, погибших в гетто. Мне сообщили о дневнике, который вела узница. Правда, записи в нём она сделала по памяти, спустя годы. Я узнал, что на интернет-аукционах внуки и правнуки немецких солдат продают фотографии, сделанные в Витебском гетто. И некоторые даже купил. Папка «Материалы о Витебском гетто» пополнялась практически каждый месяц, и я понял: надо готовить второе дополненное издание книги. Благо, небольшим грантом помог Яд-Вашем и Фонд «Генезис». В 2014 году вышло в свет новое издание. Из уважения к М.С. Рывкину я написал на обложке второго издания его и свою фамилию, фамилии всех, кто принимал участие в издании первой книги и облегчённо вздохнул. Теперь, подумал я, тема точно закрыта.
Но я ошибался. И понял это буквально через пару месяцев. Ко мне снова пошли люди. Я стал записывать воспоминания довоенных витеблян, жителей города, переживших войну в оккупации.
…Пора готовить третье издание книги.

Сегодня мы публикуем воспоминания, документы, фотографии, которые войдут в третье дополненное издание книги «Хроника страшных лет. Трагедия Витебского гетто».

Записано со слов медработницы Косухкиной, спасённой партизанами

…В четверг 10 июля 1941 года немецко-фашистские убийцы вступили в город. Почти сразу они стали вылавливать евреев и комиссаров.
…Многие погибли, защищая женщин. Евреи, которые вовремя не покинули город, попытались спастись от фашистов на лодках и вплавь по реке. С одной стороны Двины мост был разрушен. Фашисты собрали все оставшиеся на берегу лодки, посадили в них людей, чтобы те гребли, а сами расстреливали евреев, кого видели на воде, спасающихся в лодках и вплавь.
В четверг 24 июля фашисты вывели из города 200 евреев и расстреляли. Объявление гласило. «Это ответ на террор, который совершило население против немецких войск».

Начало августа... Фашисты арестовали ещё 600 евреев, мужчин, женщин в возрасте от 15 до 40 лет. Вывели их за город и расстреляли. Во время этой акции были ещё арестованы школьные столярные мастера и им велели взять с собой только бельё.

В конце июля все евреи были переведены на правый берег Двины, вернуться на левый берег, где они проживали раньше, было запрещено. И в это же время фашисты выпустили приказ, что евреи должны пришить к одежде специальный отличительный знак, еврейскую звезду Давида.

Еврейское население, со всем своим имуществом, которое умещалось в руках, заключено было под открытым небом, без крыши над головой, под проливными дождями и в лужах.

… Изо дня в день новые убийства и грабежи.

В начале сентября все витебские евреи были конвоированы в здание Клуба металлистов, который мог вместить не более 1000 человек. Люди там могли разместиться только стоя. Большинство умерло от голода и болезней, а те, кто был силен физически и мог сам передвигаться, был выведен и расстрелян. С июля до конца сентября из Германии привозили специальные группы, которые наблюдали жизнь евреев, их мучения и унижения, фотографировали расстрелы и казни, как работала дикая машина уничтожения.

В среду 8 октября в Витебск прибыла специальная зондеркоманда. Эта команда, в группах по 4 человека, шаг за шагом, человек за человеком искала и расстреливала оставшихся в живых евреев.

В Витебске более 10 тысяч евреев нашли свои могилы. Были погребены и умершие своей смертью, и убитые, старые и молодые, с чемоданами и детскими колясками, беременные женщины и инвалиды. Такую страшную могилу до фашистов мир ещё никогда не видел и не знал.

После того, как могилы расстрелянных были засыпаны, земля ещё некоторое время шевелилась.

…В городе осталось всего восемь медработников и три члена их семей. Четверо из восьми медработников – Свердлов, Фалма, Ноткина и я, Косухкина…

Записал Максим Энтин

Воспоминания жителя Витебска Янкева Шейнина

…Аэродром, который находился за Слободкой, был разрушен немцами с воздуха. Маленькие деревянные домишки Слободки с крышами, покрытыми дранкой, были сожжены ужасным пожаром. Это был последний вздох моей любимой Слободки, где я писал еврейские песни. Там где распевал их слепой Генка в Первом Слободском переулке, теперь я плакал вместе с ним. Были сожжены маленькие домики, которые были здесь ещё со старых времён. В этой разрухе, на виду у всех, с куском разбитого стекла, плакал слепой Генка. Большой пожар не пощадил его "дворца".

Из Слободки потянулись семьи ближе к Соборной площади на большую Могилёвскую улицу. Дети, женщины, старики, которые долгие годы жили там, стали слободскими беженцами, без крыши над головой, с пожитками в руках.

Немецкие летчики бомбили Витебск. Евреи устремились к вокзалу, откуда доносился страшный шум. Вокзал плакал всеми голосами, доносились крики боли. Люди рванулись к вагонам, которые впопыхах формировались и спешно уезжали из горящего Витебска. Женщины молодые, пожилые и дети кричали. Паника охватила всех. К маме с двумя детьми на руках проявили милосердие и запихали в вагон, принадлежащий Красной армии, который ещё не успел отправиться. Когда вагоны были заполнены, более сильные и молодые взбирались на крыши, цеплялись за двери.

Кошмар продолжался. К ночи, когда последние вагоны с частями Красной армии покинули Витебск, ещё не закончились попытки людей уйти из города. Поздно ночью целясь в уходящие военные эшелоны, большая бомба попала в Витебский вокзал, и большое здание похоронило под собой сотни человек.

С первыми лучами солнца на Оршанском шоссе появились немецкие танки. В беде оказались и бедные, и богатые. Тень фашизма нависла над городом.

На Лицейской улице в доме № 62 жил столяр Боным, который всю жизнь проработал в Витебске и все знали его, как добросовестного человека, хорошего столяра, который ремонтировал домишки, вставлял новые оконные рамы, двери, настилал полы. Его жена Фейгэ-Рохэ была хозяйкой дома. Он жил с дочерью Геней, её мужем Нохемом и двумя их детьми. В 41-м году Боныму было 64 года. Его сыновья Фолье и Бенцэ были командирами Красной армии. Все три дочери были замужем.
Вторая дочь с мужем Абрашей и двумя детьми также проживали в Витебске на улице Суворова.

Когда фашисты зашли в Витебск, первыми они схватили семьи коммунистов, евреев и командиров Красной армии. На Боныма был донос от соседей и, несмотря на то, что его сыновья не были коммунистами, он был уведён из дома. Его заботило, чтобы не узнали, где его сыновья. Но кто-то сообщил и об этом. И 64-летнего Боныма повесили во дворе его же дома, и на его груди висела табличка с надписью «отец двух евреев, коммунистов, командиров Красной армии». Дочь Хенка от горя рвала волосы на голове, только маме она ничего не сказала из сострадания и та думала, что супруг скоро вернётся, что он задерживается на работе…

Вспоминает Фаина Владимировна Нетеева

Родители родом из Витебска. Папа – русский, мама – еврейка (девичья фамилия Вульфсон). Встретились они после войны в Питере. Общие воспоминания. Женились, появилась я.
И папа, и мама уже умерли.
Бабушку, мамину маму, звали Фаина (Фейга), в память о ней назвали меня. Дедушку звали Залман (Самуил). У меня две сестры, и у всех разные отчества.
Дед и бабушка были врачами. К началу войны, их дети были уже взрослые, и жили в других городах. Три сестры – в Ленинград, брат был призван в армию, после войны жил в Москве.
К началу войны дедушке и бабушке было за 50 лет. Они работали в госпитале. Занимались эвакуацией больных. Сами эвакуироваться не успели. Были схвачены гитлеровцами и расстреляны.

Из рассказа Лилии Романовны Жаворонковой

От довоенной фотографии, с которой смотрят на нас счастливые лица, остались только фрагменты. Их подобрали с пола в тот страшный зимний день 1942 года и с тех пор хранят, самую дорогую реликвию, как память о муже, память об отце
Сначала хранила Матрена Емельяновна Плавник. Прятались кусочки фотографии вместе с хозяйкой в военные годы в лиозненском общежитии льнозавода, потом жили в послевоенной землянке, вырытой на берегу речки Мошна, перебрались в ветхий домик, и только потом переехали в Витебск ко мне, дочери Матрены Емельяновны и Рахмиэла Исааковича Плавника.
– Папа был 1915 года рождения, мама – на год старше его. Они вместе работали на чулочно-трикотажной фабрике «КИМ», папа – мастером вязального цеха, мама – вязальщицей чулочно-трикотажных изделий. На фабрике познакомились и совместно прожили хоть и короткую, но счастливую жизнь. У них родились две девочки, я и моя сестра Лариса. Папа много работал, старался, чтобы в семье был достаток. Кроме основной работы, где его ценили за «золотые руки», он подрабатывал дома. Покупал старые велосипеды, ремонтировал их, красил горячей краской, а потом продавал. Может, и не совсем легальное было занятие, но надо было строить дом. Перед самой войной большой дом на две семьи был почти готов. Отец даже второй раз успел покрасить окна и полы. И началась война.
О том, что будет война в семье хоть и шепотом, но говорили определено.
Перед самой войной папу забрали на воинские сборы. Лагеря стояли в Луге под Ленинградом. Когда он вернулся домой, сказал маме: «Война скоро начнется».
Надеялись, верили, что Красная армия всех сильней, и врага скоро разобьём, и воевать будем на чужой территории.
Но немецко-фашистские войска, несмотря на все обещания, продвигались вглубь страны. И предприятие стали готовить к эвакуации на восток.

Папа срочно отправил маму, нашу слепую бабушку (мамину маму), которая жила вместе с нами, и меня с Ларисой в Лиозно. Сам посадил нас в эшелон. Бабушка была из Лиозненского района, сейчас её деревни уже нет. Состав не дошёл до Лиозно, попал под бомбёжку и мама с двумя детьми (мне было три годика, а сестра и того младше на год) пешком добралась до местечка.
Папа занимался эвакуацией фабрики. Когда всё оборудование было погружено на платформы, он мог уехать вместе с фабричными на восток. Но мы оставались в Лиозно. Он был в полном неведении, что с нами, и пошёл к нам.
У маминой сестры Зинаиды Емельяновны Поддубской, муж был еврей – Владимир Песков. Они работали на льнозаводе и жили в общежитии. И мы поселились там же. Думали, скоро прогонят немцев, и мы вернёмся домой. Но шли недели, месяцы. Меня отдали в деревню за Добромысли к каким-то родственникам мамы. В деревне прожить всё же было легче, сохранялись запасы, картошки, овощей, было молоко.
Отец вместе с Владимиром Песковым засобирались в партизаны. Может, ушли бы и раньше, да партизан в округе не было, а зима стояла лютая. Наконец, довоенный знакомый Пескова – Дмитрий Маковецкий, сказал, что отведёт их в партизаны. Они поверили ему. Маковецкого, он из деревни Зубки, Песков знал не первый год, он был комсомольцем. Но вместо партизан Маковецкий сдал их в полицию.

Отец за несколько дней до расстрела, буквально, гнал маму в деревню, чтобы она принесла меня, очень хотел меня увидеть. Он ни разу в жизни не повышал на маму голос, не поднимал руку. А здесь кричал на неё: «Вези Лилю домой». Что он чувствовал в те минуты, никто не скажет.
Мама пошла в деревню, когда возвращалась домой через бор, в нескольких километрах от Лиозно увидела возчика. Тот согласился подвезти. Навстречу им ехал другой возчик. Они остановились поговорить, и мама услышала, что «вчера в Лиозно всех жидов постреляли». Она чуть не потеряла сознание.
В общежитие бежала, не чувствуя ног. Увидела пустую комнату. На полу лежала порванная фотография, на которой она сфотографировалась с мужем.

Потом соседи рассказали, что Маковецкий сорвал со стены рамку с фотографией, её мама подарила сестре ещё до войны, бросил на пол и топтал ногами. При этом он кричал: «Развели здесь жидов».

Когда отца вели на расстрел, он не проронил ни слова…
Это было 25 февраля 1942 года…

До октября 1943 года жили под оккупацией. Но детей Рахмиэла Плавника, также как и детей Владимира Пескова не тронули.

Я все годы проработала на фабрике КИМ, там же где до войны трудились родители.

Из воспоминаний Моисея Язмира

4 июля 1941 года мне вручили повестки, чтобы разносить их по Витебску. Над городом летали немецкие самолёты.
Когда я вернулся домой, из семьи уже никого не застал. Они ушли на товарную станцию и погрузились в вагон, подготовленный для эвакуации, и ждали меня.
Из Витебска мы выехали в тот же день. Когда состав стал отъезжать из Смоленска, мы увидели, как налетели немецкие самолёты. Но разбомбить нас не удалось. Одна бомба упала на бензиновый бак на станции, где вспыхнул пожар, и машинист быстро угнал поезд. Через некоторое время мы остановились, ехать дальше было невозможно. Надо было ремонтировать железнодорожную линию...

Из Витебска до Саратова мы ехали восемнадцать суток. По дороге в вагоне умерло несколько детей...
В Саратове нас определили для проживания в Клуб трамвайного парка. Там был большой зал. Но людей набилось больше, чем позволяла площадь. Нас было около, или больше чем сто человек всех возрастов – мужчин, женщин, юношей, девушек, детей. Спали мы на полу...

С фабрики, из Витебска с собой привезли много тканей, а также машины и прочее для постройки новой фабрики. И в течение двух недель мы сумели в помещении саратовского крытого рынка на втором этаже наладить работу фабрики...
Работали по 12 часов и больше. Вся продукция, которую выпускали, была только для фронта...

Из книги Светланы Алексеевич «Последние свидетели»

Вернулись с мамой к себе в Витебск. Дом наш был разбит, но бабушка нас ждала... Приютила нас всех еврейская семья – двое очень больных и очень добрых стариков. Мы всё время боялись за них, потому что в городе везде развешивали объявления о том, что евреи должны явиться в гетто, мы просили, чтобы они никуда не выходили из дома.

Однажды нас не было... Я с сестрой где-то играла, а мама тоже куда-то ушла... И бабушка... Когда вернулись, обнаружили записочку, что хозяева ушли в гетто, потому что боялись за нас, нам надо жить, а они – старые.

По городу развесили приказы: русские должны сдавать евреев в гетто, если знают, где они скрываются. Иначе тоже – расстрел. Прочитали эту записочку и побежали с сестрой к Двине. Моста в том месте не было, в гетто людей перевозили на лодках. Берег оцепили немцы. На наших глазах загружали лодки стариками, детьми, на катере дотаскивали до середины реки и лодку опрокидывали. Мы искали, наших стариков не было. Видели, как села в лодку семья – муж, жена и двое детей. Когда лодку перевернули, взрослые сразу пошли ко дну, а дети всё время всплывали. Фашисты, смеясь, били их веслами. Они ударят их в одном месте – те всплывают в другом. Догоняют и снова бьют. А они не тонули, как мячики...

Стояла такая тишина, а может, у меня заложило уши, и мне казалось, что было тихо, всё замерло. Вдруг среди этой тишины раздался смех... Какой-то молодой, утробный смех... Рядом стояли молодые немцы, наблюдая всё это, они смеялись. Я не помню, как пришли мы с сестрой домой, как я её дотащила. Тогда, видно, очень быстро взрослели дети, ей было три года, она всё понимала, она молчала и не плакала.

Из рассказа Александра Блинера

Когда немцы оккупировали Витебск, семья моего деда Роберта Моисеевича Вагенгейма осталась в городе. За годы работы на Полоцком рынке у него появилось много знакомых. Когда объявили, что всем евреям необходимо пройти регистрацию, а потом перебраться в гетто, дед встретил одного человека, какого-то уголовного элемента, и тот сказал ему: «Ты собрался идти в гетто? Кто тебя гонит? Ты не похож на еврея (у деда были светлые волосы, он свободно говорил на немецком и латышском, но самое главное на русском языке говорил безо всякого акцента), не верь им, не иди в гетто». Этот человек забрал у деда документы, и переделал их. Деду вместо еврея написал – латыш, а бабушка вместо Гинды Менделевны стала Евгения Михайловна, русская. Так они остались в Витебске.
Две сестры деда ушли в гетто и погибли там.

Деда никто не выдал и некоторое время он прожил в Витебске. Мама моя, она с 1928 года, и её сестра, она с 1925, ходили в гетто, носили тёткам еду. Когда начались расстрелы евреев, семья ушла из города. Пошли в сторону Полоцка. Остановились в деревне Шаши. Неделю пробыли там, потом перебрались в деревню Росица, это нынешний Полоцкий район, где речка Оболь впадает в Западную Двину. Там семья и зазимовала, в старом заброшенном доме. Дед отремонтировал печку. Бабушка хорошо шила, что-то зарабатывала. Мама с сестрой собирали ягоды, особенно много было клюквы, и обменивали ягоды на другие продукты. Полицейский участок находился в Горянах. Главное было не нарваться на полицаев. Весной распахали огород, собрали кое-что и посеяли. Лето прожили тихо. Осенью запаслись картошкой, овощами. Но к зиме стали наведываться полицаи, интересовались кто, откуда пришли? Было понятно, что надо уходить. Роберт Моисеевич с кем-то договорился и всю семью через замерзшую Двину провели к партизанам в бригаду имени Ленина (комбриг Сакмаркин, комиссар Сипко). Бабушка в партизанах шила, работы у неё хватало, дед и мама с тётей – воевали. В апреле 1944 года фашисты блокировали крупнейшую в Белоруссии Полоцко-Лепельскую партизанскую зону. В течение месяца шли кровопролитные бои. Затем партизанские соединения решили идти на прорыв вражеского кольца. Во время боёв Вагенгеймы потеряли друг друга. Дед попал в руки фашистов и оказался в барановичском гестапо, бабушка – в концлагере в Минске, мама пряталась в болоте и переболела тифом. Где её сестра она не знала. Мама пришла в деревню Бабцы под Бегомлем, там ей сказали, что какая-то девушка прячется на гумне. Так она нашла сестру. А потом уже и тётя заболела тифом. Партизанский командир, в памяти осталось только его имя – Коля, дал лошадь, и тётю перевезли в глухую лесную деревню. Там она и мама дождались Советской армии.

Дед в гестапо выдавал себя за латыша, как и было записано в переделанных документах, но немцы поняли кто он и вынесли приговор. Его должны были расстрелять, но, наверное, немцам было не до этого, под Барановичами уже шли бои, и дед дождался освобождения. Его забрали в действующую армию. Возраст у деда уже был солидный. И он служил по своей профессии – мясником на военном мясокомбинате. Бабушку из концлагеря тоже освободили войска Советской армии.

Из воспоминаний Гирша Райхельсона

Часто вспоминаю мой родной город, особенно начало июля 1941-го, когда наша семья и семьи работников фабрики «Прогресс» провели три дня в открытых «телячьих» вагонах на вокзале, так как путь на Оршу был уже отрезан немецким десантом. Многие вернулись домой, и судьбы их известны.
У мамы на руках были три пацана (я – старший) и больная старушка-бабушка. Мы поехали на север, ежедневно подвергаясь бомбардировкам, и остались живы.

Из воспоминаний жителя Витебска Сергея Романовского

До войны мы жили на берегу Двины на улице Успенская набережная. Я 1932 года рождения, так что события 41-го хорошо помню.
Особенно врезалось в память, как фашисты топили евреев. Их сюда привели, может быть, тысячу человек. Посадили на баржу, отпихнули её от берега, поставили на якорь. И кидали людей в воду. Кто уплывал, того шестом притапливали. Это был август-сентябрь 41-го. И такое повторялось несколько раз, может быть, целую неделю. А ещё всё время раздавались выстрелы.

Немцы жили по всей округе. Например, в угловом доме на улице Суворова, который находится за музыкальным колледжем, на первом этаже жили фашисты, а на втором, третьем, четвёртом – население. В доме, где теперь музей Шагала, тоже жили немцы. А в 10-й школе у фашистов был сборный пункт.

Из воспоминаний жителя Витебска Исаака Гуревича

Шура (это моя мама), почему вы сидите, ведь немцы на подходе к городу? Где Соломон (мой отец)? Надо срочно эвакуироваться, – спрашивает у мамы командир Красной армии.
Мама объясняет, что отец ушёл на фронт, а она с детьми, да ещё в положении, не знает, что делать. Командир торопит нас, велит взять немного самых необходимых вещей, помогает разместиться в кузове машины, где уже сидят тётя Галя и два молодых солдата с винтовками. Посадив в кабину маму, сам он залез к нам в кузов. Машина выезжает со двора. Я неосознанно ощущаю какую-то тревогу. По дороге он рассказывает о том, что фашисты на подступах к Витебску.

Приехали на железнодорожную станцию, где на путях стоял товарный эшелон, который должен был отвезти оборудование, работников одного из предприятий и членов их семей, в тыл. Нас посадили в товарный вагон, паровоз дал гудок и состав тронулся. Не доезжая до станции Езерище, началась бомбёжка и пулемётный обстрел. Состав остановился на открытой местности. Часть вагонов горела, люди кричали, плакали, прыгали на рельсы. Взрывная волна вышибла двери вагона. Какая-то сила подняла меня и швырнула на стенку. Я потерял сознание, а когда пришёл в себя, подошёл к краю вагона и, зажмурившись, прыгнул вниз. К счастью, упал на песок между двумя путями. Когда встал на ноги, увидел самолёты с чёрными крестами на бортах, которые со страшным воем пролетали над нами и строчили из пулемётов по бегущим старикам, женщинам и детям…

Когда налёт кончился, какие-то здоровые мужчины хватали лежащих без движения окровавленных людей, оттаскивали их в кювет и присыпали песком. Я увидел лежащую без признаков жизни, окровавленную маму. Возле неё беспомощно метались старенькая бабушка и сестричка Таня. Ужас охватил меня, и я горько заплакал. Двое мужчин стали оттаскивать маму в кювет, убеждая нас, что она погибла. Мы с плачем цеплялись за неё и не давали закопать.
В это время раздался властный голос: «Что здесь происходит?» К нам подошёл привезший нас командир, кобура на его ремне была отстегнута, с ним были два солдата с винтовками через плечо. Он достал из кармана гимнастерки маленькое зеркальце и приложил к маминым губам. Затем, внимательно посмотрев на его поверхность, с просветлевшим лицом сказал мне: «Не плачь, сынок, твоя мама жива, – и, обратившись к мужчинам, строго скомандовал: – Возьмите женщину и её семью в свой вагон, и если будет что-то не так, ответите по законам военного времени!». Он погладил меня по головке и пошёл дальше.
Мужчины бережно подняли маму, перевязали её и отнесли в вагон, помогли разместиться нам. Дорогой кормили нас и хорошо относились. Мама пришла в сознание только через несколько суток. У неё были осколочные ранения, а у меня долго стоял шум в голове, была рвота. Как потом объяснили, это была контузия…

Наш поредевший состав с оставшимися в живых, опасаясь бомбежек, ехал ночами и через несколько суток прибыл на станцию Ярославль.

Бежал во время расстрела

Иванов Анатолий Иванович – еврей, бежал из гетто во время расстрела, скрывался в белорусской семье, поменял фамилию, чтобы выжить, воевал. Настоящей фамилии, имени и отчества – не знаю.

Из воспоминаний Григория Залмановича Тёмкина

…Началась война. Семьи речников, по-моему, 4 июля погрузили на баржу, и хотели отбуксировать до Велижа. Ночью, когда отплыли, начался проливной дождь, молнии разрезали небо, от них было светло, как днём, гремела гроза. Не знаю почему, но вскоре, мы вернулись в Витебск. Узнали, что отец добровольцем ушёл на фронт. Я с мамой остался вдвоём в доме деда.

9 июля немцы подошли к городу, была слышна артиллерийская канонада. Мама сложила в противогазную сумку буханку хлеба, документы, подарок от дедушки – серебряные часы. Но когда мы уже собрались уходить, противогазной сумки не оказалось, её украл мой ровесник – Нульев Михаил.

Ушли на Сураж, в чём стояли. Ночью увидели на небе отблески пожара – горел город. Ночью нас догнали ехавшие на подводах мой двоюродный брат Айзик (1910 г.р.) с семьей, двоюродный брат Залман (1905 г.р.), Лиза Стерензат с тремя детьми. Мы добрались до Велижа и остановились в каком-то доме на ночлег.

Почему-то взрослые решили, что немцев отогнали от Витебска. Откуда они взяли такую информацию – не знаю. Но, раз так, можно возвращаться домой. Я умолял маму не делать этого, но был в одиночестве, меня никто не слушал. У мамы в Витебске оставалась любимая сестра Злата с тремя детьми, и она хотела вернуться. Дом наш и соседние дома сгорели. Мы с мамой устроились на огороде в землянке, которую с отцом выкопали для бомбоубежища. Я подкапывал картошку. Но пришла соседка и сказала, что огород мы обрабатывали вместе – две семьи, и урожай делим пополам. А так как картошка ещё не созрела, её копать нельзя, мы наносим убыток. Если не прекратим, она пожалуется немцам, и нас расстреляют.

Евреям запретили жить на левом берегу Западной Двины. Мы с мамой пошли на правый берег и в районе пристани нашли своих родственников. Недалеко от моста стояла брандвахта. В ней нашли приют водники.

Немцы объявили, чтобы все евреи старше 14 лет пришли на земляные работы. Собралось человек 300. Их отвели в Мазурино и расстреляли. Там погибли все мои родственники. 

Я с мамой пробыл ещё немного времени на брандвахте. Однажды появились немцы и убили 80-летнего отца жены моего двоюродного брата Залмана, за то, что он не ответил им. (Был глухой).

На правом берегу напротив Песковатик находилось овощехранилище. Туда согнали евреев со всего город. Во время переселения отличился наш сосед Владимир Бойко. Он сажал в лодку женщин с детьми, на середине реки избивал их веслом, они падали в воду, а их вещи Бойко забирал себе. Его расстреляли за мародерство.

За эти недели я усвоил, что если приказывали идти направо – надо было идти налево, если вперед – значит надо назад.

Руководствуясь этими правилами, я нашёл аппаратную кинотеатра «1 Мая», который находился недалеко от вокзала. Там уже прятались семья Лейкиных из Ленинграда, Хая Стерензат – жена парикмахера Льва Стерензата, начальник отделения милиции с женой еврейкой, и какой-то бессарабский еврей, который успел награбить в дни, когда в городе было безвластие, три ящика шоколада.

Те, у кого были какие-то вещи, меняли их на продукты, но у нас не было ничего. Еду можно было найти у солдатской кухни. Остатки отдавали нам. А мы несли её в кинобудку. Заставили поделиться шоколадом бессарабского еврея, а взамен ему давали еду, которую приносили от солдатской кухни.

Начальник милиции сделал из каблука печать. У него были чистые бланки, и он выдавал липовые справки нашим военнопленным, а их было очень много.

Потом появился приказ, чтобы все евреи явились в Клуб металлистов – там было организовано гетто.

Я понимал, что в гетто идти нельзя – это смерть. Надо уходить из Витебска. Я был не очень похож на еврея, но не выговаривал букву «р». Мама совершенно не похожа на еврейку. Но говорила по-русски с таким еврейским акцентом, что сразу становилось ясно, кто она. Тогда мы решили, что мама притворится немой.

25 августа в 5 часов утра по понтонному мосту, мимо немецкого часового, мы перешли на левый берег реки и вышли на Смоленскую дорогу. Ходило много побирушек, но немая женщина с ребёнком вызывали особую жалость и нам подавали милостыню, пускали на ночлег. Мы шли день и ночь. К октябрю вышли к городу Рославль. Оттуда отправились в деревню Соболевка в 25 километрах от Вязьмы.

Пукшанский Самуил Израилевич, погиб в Витебском гетто

3 июля 1941 года Витебский драматический театр вывезли в эвакуацию, и Пукшанского хотели взять с собой. Но он отказался. Сказал, что он человек тихий, мирный, никому не мешает, и остался в городе... Потом стало известно, что когда немцы загнали евреев в гетто, Пукшанского убили одним из первых.

Из воспоминаний Владимира Александровича Ризо

Возле хлебозавода на улице Революционной находилось овощехранилище, куда гитлеровцы загнали еврейских женщин. Помню, как одну из них, раздев догола, фашисты, усадили в лодку и поплыли на середину Двины, где женщину выбросили в воду, ударив веслом, чтобы она утонула. Это было дикое зрелище…

Из воспоминаний Михаила Ароновича Рухмана

Вернулись мы в Витебск после войны в августе 1945 года. Города не было, одни развалины. На месте, где сейчас здание вокзала, стоял маленький кирпичный домик и там приезжавшие проходили санобработку. На месте нашей улицы Винчевского – поле, растёт трава, и остались заржавевшие трамвайные рельсы. Представляете себе эту картину. Никого из довоенных соседей мы не нашли.

У меня до войны были друзья: Мулька, Хаим, Абрам. Никого не встретил. Даже не у кого было спросить, куда делись все люди, где мои друзья. Случайно узнал про девочку Гинду. Я ходил вместе с ней в детский сад. Её мама приехала из эвакуации, приходила к нам домой и рассказывала, что Гинда была на даче вместе с детским садом. Она не смогла её сразу забрать. Когда наконец-то добралась до этой дачи, ей сказали, что детей уже отправили на восток. Куда их отправили и остались ли они живы, никто не знал...

Аркадий ШУЛЬМАН

Фотографии Витебского гетто, купленные на интернет-аукционах (публикуются впервые).