Роман Михайлович Калинин живёт в Калинковичах Гомельской области. Родился в Наровле, и я думаю, что именно этот небольшой городок в Полесье он считал, и будет всегда считать, куда бы не закинула его жизнь, своим родным.
Человек в возрасте с очень непростой судьбой. После несчастного случая стал инвалидом. Но никогда не опускал руки. Выдержал большое количество операций, на которых настаивал сам.
В одном из писем он написал мне:

 

«Я лет сорок, как уже выпал из жизни. Живу как та лягушка, которая пытается сбить масло из сметаны, чтобы выскочить из посудины. А масло всё не сбивается и не сбивается… Больницы, больницы, операции. 15 лет мне понадобилось, чтобы уговорить врачей, хороших врачей, были среди них и доценты, и профессора, и даже один академик, сделать реампутацию ноги и в ответ: «А вдруг будет хуже?» Нашёлся один профессор, увы, было

поздно. А вокруг шла жизнь. А мне было не до журналов, газет и «пароходов». Нет, когда что-то вроде масла чувствовалось под ногами, я поднимал голову и пытался вернуться к прежней жизни.

Прожив детство на Припяти, я не мог не стать рыбаком, и бывало даже, что жена и не покупала рыбу на базаре, своей хватало! Я строил лодку, покупал мотор, даже рыбачил, до очередного обострения.

Я нашёл себе хобби и вполне успешно его претворял в жизнь. Много лет я оформлял автопавильоны на дорогах мозаикой с белорусским орнаментом

И памятником на Братской могиле, и еврейским кладбищем в Наровле он занялся не потому, что надо было чем-то заниматься. Наверное, чувство долга перед ушедшими поколениями, беспокойная память жила в Романе Михайловиче Калинине всегда.

В ноябре 2021 года, накануне траурной даты, 80-летия уничтожения Наровлянского гетто, я получил от него письмо.

«У Братской могилы в Наровле состоится митинг-реквиум. Мы проводим его каждый год. Интересует ли журнал «Мишпоха» или Ваш журнальный интернет-сайт это событие?». «Конечно, интересует», – ответил я. «Сам не смогу быть в этом году. Впервые. Обстоятельства такие. Но Вам пришлют информацию о событии и фотографии».

Буквально через пару дней я получил из Наровли фотографии и вырезку из районной газеты.

На интернет-сайте журнала «Мишпоха» появилась статья «Памятник в Наровле».

«Памятник на братской могиле, расстрелянных фашистами наровлянских евреев, был поставлен в 1945 году. Это был один из первых в Белоруссии памятников жертвам Холокоста.

Из воспоминаний старожила Наровли Залмана Рахлевского:

«1944 год. Только освободили Наровлю. После возвращения из эвакуации Каплан Галя, Каплан Хана и другие активисты составили список погибших евреев. В нём 153 человека. Указали фамилии, имена и у кого знали, отчества. Инициативная группа в составе Каплан Исроэл-Хаим, Кравец Лейзер, Хейфец Зусь, Кветный Гирш, Бухман Мотл и других решила собрать деньги среди евреев, белорусов, поляков и чехов (живших в то время в деревне Физинки) для установки памятника. Отказов почти не было. Наняли мастера, жителя Наровли, Белоглавка. Памятник открыли осенью 1945 г. в день Йом Кипура.

Помогал в изготовлении и установке памятника Наровлянский райисполком, и конкретно Шульга Алексей Александрович.

Каждый год памятник обновляли. Плита над братской могилой проседала над истлевшими телами, трескалась, мужчинам приходилось подымать её и подсыпать песок.

Летом 1966 года у Абрама Гузмана собрались Борис Рагинский, Шухман Лёня, Шустерман, братья Рахлевские, Райхельсон, Рабинович Семён и другие. Собрали деньги и на них сделали капитальный ремонт памятника. Из деревень Смолегов, Углы, Физинки перевезли к братской могиле останки убитых там евреев.

В 1982 года по инициативе Семёна Рабиновича собрали деньги и установили стелы с мраморными плитами с именами убитых, известных на то время.

Время не щадило памятник на братской могиле.

В 2011 г. по инициативе Анатолия Райхельсона снова собрали деньги и в 2011-2014 гг. провели очередное благоустройство памятника...»

К статье я добавил стихи известного поэта Давида Симановича, родившегося и выросшего в Наровле. Его родственники тоже упокоились в этой братской могиле. Старики в Наровле Симановича по-прежнему называют Додиком. Я был с Давидом Григорьевичем в Наровле в 2006 году. Была встреча с читателями, и переполненный зал библиотеки.

Памятник

Поздняя занялась заря
над просторами стылой земли.
Двадцать второго ноября
семьями их привели.
Под дулами и штыками,
под пулями – к чёрной яме.
Газманы – десять человек;
Штрикманы – десять человек;
…манны, …штейны…
Ещё крепки, женщины,
дети и старики,
чей долог век и короток век.
Приказали: стать по одному…
Стреляли – и было все в дыму.
Фашист-палач кутался в плащ,
орал полицай – звериный рёв:
– Было вам шабес, будет шабаш –
одна могила на сто жидов…
И долго дышал засыпанный ров.
…Памятник над рекой стоит.
Жизнь одна и смерть одна.
Соединили мрамор, гранит
наши и их имена…

Уже потом я узнал, что это стихотворение читают каждый год на траурной церемонии, то в начале митинга, то в конце, как по сценарию написано.

Из телефонного разговора с Романом Михайловичем Калининым я узнал подробности, которые не вошли в статью.

В 2012 году на мемориальных плитах, к спискам погибших, добавлены ещё фамилии сорока человек, чьи имена установили сотрудники Наровлянского историко-этнографического музея. Они нашли женщину-минчанку, которой в 1941 году было 7 лет. Мама Саховская Мира – еврейка, отец – поляк. Маму привели к расстрельной яме назавтра после расстрела. Полицаи и тех, кого они заставили это делать, закапывали расстрелянных. Мира от увиденного сошла с ума.

Девочку Зою увёз отец. Три года прятал её по дальним деревням. Девочку стали звать Зина. Внешне она была очень похожа на еврейку и этого боялись.

В 2012 году спасшаяся дочь Миры Саховской впервые приезжала на траурный митинг в Наровлю.

С этого завязалась наша переписка по интернету с Романом Калининым. Я задавал вопросы о памятнике на Братской могиле, о старинном еврейском кладбище, о людях – его земляках.

Роман Михайлович искренне отвечал и я с интересом читал письма. Надеюсь, что и Вам будет интересно с ними познакомиться.

– Еврейское кладбище располагается на окраине Наровли. (Во всех официальных объявлениях о проведении траурных мероприятий у Братской могилы, пишут о гражданском кладбище на ул. Молодёжной). Немного странно звучит: ул. Молодёжная и гражданское кладбище. Никогда не слышал, но, как говорят про православное (давно закрытое) кладбище в центре города, – гражданское кладбище на ул. Комсомольской?

Когда я первый раз приехал, чтобы оценить состояние памятника на Братской могиле, то в самом начале довоенной части кладбища, в первом ряду у забора ещё стоял бетонный обелиск (плиты уже не было видно под наносами), на котором были нанесены имя, фамилия и дата – 1918. Сейчас этого обелиска уже нет. Сохранить его не удалось.

– Судя по памятнику, захоронения на этом кладбище начались в первые годы XX века. У нас нет точных данных, когда первые евреи поселились в Наровле. Но, думаю, это было в конце XVIII – начале XIX века. Или более старые мацевы (надгробные камни) никто не нашёл, или евреев Наровли хоронили на другом кладбище, в другом местечке.

– За Братской могилой, которая ранее находилась вне пределов кладбища, а потом (по словам старожилов) забор был перенесён так, что Братская могила теперь уже находится на его территории, начинается довоенная часть кладбища. Лет пятнадцать назад здесь вырезали весь лес – судя по оставшимся низеньким пням довольно старый – и осталось ровное место, зарастающее высокой травой. 

На всей остальной довоенной части кладбища сегодня всего лишь несколько заметных надгробий (островок из могил с надписями на древнееврейском, одна из них в металлической ржавой ограде), которые относятся к 1937 году, и ещё один одиноко торчащий обелиск пирамидальной формы из гранита с выбитой надписью на древнееврейском. В дальней части довоенного кладбища видны ещё несколько бетонных обелисков предвоенных или первых послевоенных лет. Они уже установлены на надмогильных плитах.

Все довоенные захоронения были сделаны из бетонных плит без каких-то возвышений. Со временем занесены толстым слоем опадавших листьев и иголок, и виделись как холмики, подымающиеся над поверхностью земли...

Посреди довоенной части кладбища у какого-то холмика однажды я видел букет цветов. Значит, кто-то помнил, кто здесь похоронен...

На послевоенной части кладбища растёт лес. Его, может, тоже срубили бы, да тут памятники уже с обелисками. Боялись их разрушить. В самом начале послевоенного кладбища плиты с  невысокими выступами, на которых размещали мраморные плитки с именами, или строители процарапывали гвоздём по свежему раствору имена усопших. Послевоенные захоронения начали ограждать невысокими оградками П-образной формы (четыре столбика из асбоцементных труб, да труба, или толстая арматура между ними). В шестидесятых годах, уже устанавливали обелиски из бетона с мраморной крошкой, кто побогаче – со вставками из гранита. Позже, чувствуется, пошло увеличение производства чугуна и стали на душу населения в СССР, и вокруг надгробий вырастают металлические ограды – местами простые, местами как забор. Никто не планировал размещение могил и, иногда между оградами невозможно пробраться к тому месту, которое тебе надо.

Дальше к краю кладбища, где заканчиваются захоронения, больше массивных гранитных памятников, но много и простых из бетона с мраморной крошкой, установленных вскоре после захоронения и потому, из-за просадок не успевшей просесть земли, наклонённых и перекошенных. От вида таких наклонённых памятников, стоящих рядом с ухоженными гранитными впечатление о состоянии кладбища понижается. 

В один из варварских налётов на кладбище много медальонов было разбито и сейчас ещё разбитые фотографии бросаются в глаза. Там, где мне потом приходилось реставрировать памятники, я убирал разбитые медальоны и подгонял вместо медальона керамическую плитку со звездой Давида.

Полузаброшенное кладбище было восстановлено стараниями Семёна Михайловича Рабиновича. Мне рассказывали, что в 1982 году он собрал деньги среди наровлянских евреев и произвёл ремонт памятника на Братской могиле, установил вокруг кладбища металлический забор, под его руководством произвели перепись захоронений и пронумеровали все могилы. Был назначен смотритель кладбища, который получал вознаграждение за свою работу. Смотрителем долгое время (до 2015 г.) был Наум Исакович Котик...

–  Как Вы занялись кладбищем?

– Есть такой анекдот: доктор советует больному: «Принимайте грязи». Больной доктору: «А поможет?» Доктор: «Ну, поможет – не  поможет, а к земле привыкнете». Грязи я пробовал в 1999 году на Мёртвом море, грязи были чёрные-чёрные, а когда приехал снова в Израиль в 2004 году, мне показалось, что грязи стали серыми, море маленьким и я решил не рисковать и напрямую привыкать к земле на нашем кладбище.

На еврейском кладбище в Наровле похоронены мои дедушка и бабушка. Дедушка был сапожником, уважаемым человеком, набожным, все к нему уважительно обращались – реб Лейзер. Его имя и фамилия Лейзер Кравец. До самой смерти (уж не знаю, с какого времени точно) он был руководителем еврейской общины. Наверное, то ли мужчин-евреев было тогда мало, то ли, как и я, они были неверующие, но запомнилось, как дед стыдил своего племянника и чуть не силой загонял в дом, где снимали комнату для молений у хромой Ханы, ибо не было миньяна. А ещё дедушка договаривался о приезде резника реб Боруха из Калинкович. Помню, один раз, когда реб Борух по завершению работы пересчитывал деньги (людей пришло мало, да ещё одна женщина устроила скандал, что её курицу зарезали не по правилам и не заплатила), дед достал из кармана свою 25-рублёвую купюру и доложил. Умер он в 1957 году. Во время похорон меня, тогда ещё маленького отправили к соседям, и последнее, что я видел, были голые дрожки, на которых увезли дедушку завернутого в саван. Бабушка умерла раньше, долго болела, я её почти не помню...

Мать уехала сначала в Киев к сестре, потом вместе с ней – в Израиль. Раз в году я приезжал в Наровлю (работал и жил в других городах, последнее время – в Калинковичах) перекрашивал кладбищенский бетон в чёрный цвет, чтобы меньше рос мох, фотографировал и отправлял матери. Потом я решил отремонтировать памятники дедушке и бабушке и поставить гранитные таблички с надписью, ибо процарапанные имена уже не читались. В это же время меня и нашёл одноклассник. Когда я сделал по его просьбе кое-какой ремонт и люди узнали, что на кладбище ещё водятся живые люди, все вспомнили своих родных, оставленных далеко-далеко от их теперешнего дома. Мне начали писать на электронную почту, те, кто меня помнил, те, кто помнил мою мать, особенно те, кто помнил моего деда.

Анатолий Райхельсон меня знал, ибо был одноклассником пасынка деда, и бывал у нас дома. На правах старого знакомого он тут же поручил мне осмотреть памятники его матери, тёти, деда и бабушки – если нужно что-то доделать, но, главное, обследовать состояние Братской могилы, где погребены евреи, погибшие во время Холокоста, и доложить ему. Так что, можно сказать, что мне кладбище «поручили».

Перед тем как поехать на осмотр Братской могилы, я заехал в Наровлянский парк, где на берегу реки стоял памятник погибшим воинам Красной армии. Бетонный солдат, установлен где-то в начале пятидесятых годов, имена – около 35 человек были выбиты на мраморной плите. Памятник недавно был отремонтирован.

Туда подхоронили около 40 белорусов, расстрелянных в 1943 году. Были установлены новые гранитные плиты с их именами. Буквы на обелиске нанесены «золотой» краской. У обелиска было большое количество корзин с цветами, может двадцать, может и больше.

Потом я поехал на еврейское кладбище. Место расстрела погибших в годы Катастрофы было перед кладбищем. Это уже потом территорию кладбища увеличили, и оно вошло в границы кладбища. Братская еврейская могила находится почти на виду с улицы, особенно, когда нет зарослей кустарника, и с деревьев облетает листва. То, что я увидел, меня раздосадовало. Я почувствовал, какую-то несправедливость в том, что опять хорошие слова «ничто не забыто, никто не забыт», всего лишь слова, затёртые  многословным повторением. 

Эти «свыше 100 человек...» которые здесь закопаны – кто? И кто заботится о том, чтобы о них помнили? И я в этом тоже виноват.

Нет, о памятнике помнили, на бетонной плите Братской могилы стояли три или четыре корзины цветов. Их привозила пара ветеранов с представителем администрации района. Они оставляли, уходили и ветер трепал эти корзины. Один раз эта процедура проходила при мне. Я вырубал толстую поросль с могил, перезахороненных родичами из деревень к Братской могиле, да так и забытых потом. Подъехала легковушка, вышла тётя и два ветерана – 3 июля это было. Прошли к Братской могиле по холмикам довоенных захоронений. К Братской могиле тогда никакой дорожки не было и калитки, чтобы пройти туда не было. Потом ветераны подошли ко мне, спросили, чем я занимаюсь в праздник. Когда узнали, что на том месте, где я работаю, находятся могилы перезахороненных, один вспомнил, что ещё кого-то перевезли перезахоранивать в Овруч (Это Украина).

Я решил как-то исправить ситуацию, напомнить уехавшим про оставшихся, организовать в Наровле проведение траурного дня, как это делалось в Калинковичах. Мне хотелось, чтобы у Братской могилы были не казённые венки, купленные за бюджет, а именные, от родственников тех, кто здесь расстрелян, и с указанием и городов и стран, откуда эти люди шлют весть расстрелянным о том, что помнят от них. Начал работу по ремонту памятника на Братской могиле на деньги, собранные и теми, кто был далеко, и теми, кто ещё находился в Беларуси. Мне помогал старший сын, который привлекал своих друзей для выполнения тяжёлых работ (это с помощью его друзей заармировали и забетонировали плиту над могилой, когда надо было быстро сделать и всё, и сразу). Да и младший сын тоже помогал, когда приезжал в отпуск.

– Вы собираетесь уезжать в Израиль. Как говорится «сидите на чемоданах». После Вашего отъезда, кому передадите заботу о еврейском кладбище, о проведении Памятного дня?

– Памятный день будет. Он включен в планы администрации района, это антифашистская пропаганда. Даже если будет какая-нибудь накладка (в каком-то году этот день совпал со 100-летием кондитерской фабрики «Красный мозырянин» и вся культурная рать должна была там присутствовать, нам не привезли звуковую аппаратуру), памятное мероприятие состоится при любой погоде. По крайней мере – возложение венков.

У меня две сестры моей матери погибли в гетто в Горках с четырьмя детьми (это Могилёвская область). До Горок мне не добраться, но пока я жив, тут ли, или в Израиле, к памятнику будут в поминальный день возлагаться венки, один точно, от меня, второй – от всех наровлянцев...  И администрация придёт с корзиной цветов.

Но дело не в администрации, дело в тех евреях, кто забыл...

Как-то я попросил Залмана Рахлевского рассказать, как строился памятник, расстрелянным евреям (раньше история памятника начиналась с Семёна Рабиновича, это было в статье в районной газете), чтобы что-то неказённое мне рассказать на митинге. Залман Рахлевский был директором Советской средней школы в г. Барановичи.  Вторым человеком в его оргкомитете по сбору денег на строительство памятника был мой дед. Это прапрадед моей внучки, которая живёт в Израиле, и я думаю, она каким-то образом тоже будет присматривать за памятником издалека.

Что будет с кладбищем? Не знаю. Когда сбор денег на ремонт Братской могилы буксовал (а на памятники родителям, дедушкам и бабушкам деньги давали) я людям говорил так: «Хотите, чтобы памятники Ваших родных стояли долго, смотрите не за своими памятниками, а за Братской могилой».

– Уходит старшее поколение. Думаю, что тех, кто родился до войны в Наровле уже по пальцам пересчитать можно. Люди среднего поколения, молодёжь, помнят ли, знают ли, что здесь жили евреи, кто похоронен на кладбище, кто погребён в Братской могиле?

– Сотрудники Наровлянского историко-этнографического музея включили в ознакомительный экскурсионный маршрут по Наровле и посещение Братской могилы жертв Холокоста.

Про тех, кто ходит на экскурсии. Это, в основном, учащиеся Наровлянского лицея (по старому – ПТУ механизаторов сельского хозяйства), молодые специалисты, которые приезжают в Наровлю по распределению,  дети из школьных летних лагерей. У обелиска на Братской могиле всегда лежат игрушки, их оставляют дети, приходящие к памятнику.  В братской могиле покоится прах более тридцати детей. Экскурсанты подходят и ещё к некоторым памятникам известных наровлянцев, похороненных на кладбище.  

Это памятник очень хорошему врачу Фриде Захаровне Гарцман, которую знали и любили в Наровле. Во время войны она с родной сестрой Дашей попала под поезд, осталась без ног (сестра потеряла одну ногу), но выкарабкалась и вела приём больных, тяжело передвигаясь на двух протезах.

Второй памятник, о котором рассказывает экскурсовод, установлен Семёну Михайловичу Рабиновичу.

Он умер в 2005 г. Я с ним не встречался, кое-что знаю от других людей. В 1983 году он начал сбор денег среди наровлянцев на ремонт памятника на Братской могиле. Летал в Америку к землякам. На собранные деньги заказал (по-моему, в Ленинграде) мраморные плиты с именами расстрелянных, которые и сейчас стоят. Он же организовал установку забора по всему периметру кладбища. Территория большая. Ставить металлический забор никаких денег не хватило бы. Выход нашли такой: из тонкого листового железа (максимум – 1,5 мм) нарезали узких полосок и прокатали их в уголок. Сварили из этого уголка прочную решётку, и она до сих пор стоит. Правда, с тыльной стороны кладбища частично забор разобран. В один из вандальных набегов ломали трубчатые ограждения, разбили чугунную ограду на одной могиле. В общем, добывали металлолом «на пропой». Вандала поймали, судили. Могила моей бабушки тоже пострадала. Меня приглашали на суд, как пострадавшего...

В то же время Семён Михайлович назначил смотрителем кладбища Наума Котика, который занимал эту должность до 2015 года. Наум пронумеровал все захоронения, составил списки погребённых в Братской могиле и захороненных на кладбище.

Увы, время делает своё дело – могилы зарастают мхом, надписи стираются...

Когда появился интернет, по электронной почте меня разыскал одноклассник, с которым мы расстались 50 лет назад, когда нам было по 14 лет. У него на этом кладбище покоятся мать, дедушка и бабушка. Каким-то образом до него дошло, что вандалы разбили на кладбище много памятников, и его очень интересовало, что с памятниками его родных. Жил он много лет в Америке, уехал из Киева, где работал слесарем-инструментальщиком. Пока жил в Киеве, навещал своих родных, и даже изготовил из бронзовой пластины таблички и выгравировал их имена. Уже были цифровые фотоаппараты, я сделал фото и переслал ему на электронную почту. 

Памятник его матери был разбит на куски и склеен криворукими специалистами ЖЭКа, которые ликвидировали последствия вандализма, так что мой одноклассник ужаснулся. Он попросил заменить памятник матери на новый, и что-нибудь сделать с памятниками бабушки и дедушки.

И вот сижу я у могилы его бабушки, что-то мастерю, а по кладбищу долго ходит пожилая женщина с ребёнком. Через какое-то время подходит ко мне и спрашивает: «Вы не знаете, где могила Фриды Захаровны Гарцман?» На кладбище несколько памятников с такой фамилией, Фриды тоже есть, но откуда женщине знать, что Фрида Захаровна вовсе не Фрида Захаровна, как её все звали, а Фрида Зусевна Гарцман, что и выбито на памятнике, недалеко от которого мы находились.

Я спросил, почему она разыскивает этот памятник. Женщина рассказала, что несколько десятков лет назад она приехала из Украины в Наровлю. У неё была желтуха и только Фрида Захаровна вылечила её. Она хотела бы изредка навещать могилу Фриды Захаровны в знак благодарности. Жила она недалеко от кладбища, и через некоторое время вернулась и поставила у памятника букет свежих цветов. Я её в это время и сфотографировал.

Фотографию благодарной пациентки у памятника врачу Фриды Захаровны Гарцман я нашёл в переписке в «ОК» с её племянником. Он мне писал, что приедет в Наровлю, чтобы отремонтировать памятник своему дяди. Гарцманов, по всей Наровле было хоть пруд пруди, кто кому кем приходится, я до сих пор не знаю. Но про Гарцмана Сашу я точно знал, ибо это сын родной сестры Фриды Захаровны – Даши, которая потеряла ногу. Я ему написал, что раз уж он приедет с ремонтными делами, то неплохо было бы, чтобы он довёл до хорошего состояния и могилу своей тёти, ибо к ней и другие люди приходят, и экскурсанты бывают. И приложил эту фотографию. Он приезжал, у памятника Фриды Захаровны уложили полированную плитку по вновь залитой бетонной площадке. Так совпало, что когда он был в отпуске в Наровле, мне что-то там тоже было надо, и мы встретились на кладбище через 60 лет. Кто-то, скорее всего мой сын, сфотографировал нас на ступеньках Братской могилы, после того, как они возложили цветы.

– Наша переписка велась в ханукальные дни. И мы поздравили друг друга с праздником, пожелали побольше светлых дней… И очередное письмо Роман Калинин начал с ханукальных новостей.

– Эх, давно я ханука-гелт не получал! Вчера внучка прислала мне видео из детского сада, где правнучка празднует Хануку (из Израиля), я переслал его сыну, который живёт в России, который помнит, что его бабушка была еврейка, что его дочка и внучка – израильтяне, но не знает праздников еврейских (кроме Песаха), и рассказал ему, что главным ожиданием от этого праздника для меня было получение ханука-гелт. Он спросил, а что это такое? Когда я сказал, что за эти деньги можно было купить настоящий перочинный складной нож, он ответил: «Круто!»

Я вспомнил про Фиму, моего двоюродного брата. Недавно он умер от короновируса в далёкой стране на берегу Средиземного моря. Тоже история с ханука-гелт… Он часто напоминал мне, что где-то в далёком-далёком детстве, я со своим другом Геной, выманили у него «ханука-гелт» (а он был младше меня, дед ему давал денежек больше, чем мне), чтобы купить нитки для проведения телефона между нашими домами. (От дома Гены до нашего метров 200 было расстояние). Увы, телефона не получилось...

…Меня прервал вызов по скайпу. Звонил Абрам Рахлевский, (младший брат Залмана, воспоминание которого о строительстве Братского памятника я всегда вставляю куда надо и не надо). Он, возможно, самый старый наровлянец, которого я знаю. Его брат, долгое время возглавлявший сообщество наровлянцев, уехавших в Израиль и американских наровлянцев, к сожалению, в прошлом году умер. Абрам всё время прожил в Наровле и всё про всех знает. Если кто-то что-то пытается у меня узнать про Наровлю или наровлянцев, я их посылаю к нему.

Пару лет назад кто-то из моих друзей в «ОК» вывел на меня, как на известного в узких кругах спеца по похоронным делам, женщину из Омска, которая искала своих родичей по Наровле. Искала много кого, я её направил к Абраму. В итоге она нашла и могилу родных брата и сестры её деда, рано уехавшего из Наровли, и  могилу тёти, и ещё кучу троюродных родственников, проживающих в Израиле! Ко Дню памяти расстрелянных наровлянцев, она прислала деньги на венок с именной надписью. Израильские братья её собирались приехать в Наровлю и восстановить все памятники, но, увы, короновирус. Брат её деда, Шая Борухович Горовой, был после войны первым директором русской школы в Наровле. В 1946 году он умер.

Третий памятник, к которому подводят экскурсии, одиноко находится на пустынной довоенной части кладбища (по устным рассказам, личным воспоминаниям, легендам, преданиям) называется «Памятник бабушке Шафатинского».

– Меня заинтересовала бабушка Шуфутинского? И я попросил подробнее рассказать об этом.

– Про Шуфутинского, так про Шуфутинского... Я услышал про бабушку, когда начал работать на кладбище, от Наума Котик, смотрителя кладбища. Ну, подумаешь, бабушка! У всех есть бабушки... И то, что артист был в детстве в  Наровле, я слышал и раньше. Впервые мне об этом сказал мой двоюродный брат Ефим, который жил в Мозыре, и которого, как и многих других наровлянских детей, привозили на каникулы к бабушкам и дедушкам, да и сами родители проводили свои отпуска на милой Припяти. Приезжали они из больших, как мне тогда казалось, городов – Москвы, Ленинграда, Киева, Воронежа и других. (Мои дальние родичи приезжали из Киева и Воронежа. Я даже не знаю, кто кем кому приходился…) Селились у дедушкиного племянника, отца моего троюродного брата с которым мы ходили в один класс.

Что мне особенно запомнилось, так это то, что в Наровле они накупали штабеля новых книг, которые у них в столицах достать было невозможно. Ну, а нам позволялось читать их вместе с их детьми, абы было тихо. Это были «Всадник без головы», «Айвенго», романы Жюль Верна и ещё много чего.

Так вот, Фима, однажды уже в зрелом возрасте сказал, что он играл с Мишей Шуфутинским в Наровле в футбол. Он младше меня на четыре года и компании у нас были разные. Я, конечно же, сомневался, так ли было или нет. Может, играл, может, забыл, может не с Шуфутинским. Но, однажды, мать тогда ещё была жива, я решил у неё проверить, врёт ли Фима про Шуфутинского. Она сказала, что, правда, привозили его на лето из Москвы к Бушелевым, родственникам его мачехи. Какая степень родства я не интересовался. Как-то при мне упоминалось, что, когда он давал концерт в Мозыре, а там, естественно, были и наровлянцы, его спросили про Наровлю... А потом нашёлся и человек, который был на концерте в Мозыре. Это был Саша Котик, (сын Наума Котик, смотрителя кладбища – он несколько раз помогал при ремонте памятника). Зрители писали и передавали на сцену записки. Саша со своим другом тоже написали. Спросили: «Помнит ли Шуфутинский время, проведенное им в Наровле?». Когда прочитали их записку, в зале раздался смех: «Где Шуфутинский, а где Наровля!» Шуфутинский сказал, что хорошо помнит Наровлю. После окончания концерта, он пригласил наровлянцев за кулисы и подарил им кассеты со своими записями.

Я даже хотел написать ему (чтобы дал денег на обустройство могилы бабушки и на уход за кладбищем). Не дошло дело до написания, адрес не смог узнать…

Каждый приход на кладбище это много-много воспоминаний. Наверное, так бывает у всех.

Вот памятник деда Анатолия Райхельсона – Эльпинер Хаим-Моше Герцлевича. Его дочь Эсфирь и трое её детей появились в Наровле где-то около 1953 года. Я быстро подружился с Осей, их старшим сыном. Я почти всё время пропадал у них, ещё бы, они приехали из Биробиджана, у них были настоящие игрушки, на Новый год дед ставил им посреди зала большую ёлку (на самом деле это была сосна, ибо у нас ели росли только в старом парке, где находилась панская усадьба Горватов). А ещё на ёлку вешали настоящие стеклянные шары, под ёлку ставили большого Деда-мороза. Это ни в какое сравнение не могло идти с игрушками, которые мы сами делали, начиная ещё с детского сада! Особенно запомнились мне цепи, которые склеивали из колечек разноцветной бумаги.

Их дом стоял на берегу реки, в огород по весне заходила вода, приносила кучу всяких полезных вещей. Я был счастлив с такими друзьями. Счастье моё продолжалось около двух лет. Потом приехал их отец, с вечно растрёпанными волосами, неразговорчивый и всегда читающий какую-то книгу на иврите. Он читал и когда просто сидел на скамейке у дома, и когда ел, и даже когда шёл куда-то по улице. Через какое-то время они собрали свои вещи и уехали. Это было зимой. Зима была настоящая, со снегом и морозом под 20 градусов. Я стоял на укатанной санками горке, которая была около их дома, и меня охватило такое тоскливое чувство, что из горла вырвался какой-то звериный рык. (Я потом вспомнил всё это, когда прочитал стихотворение Высоцкого «Он вчера не вернулся из боя...»). Рассказывали, что их отца, работавшего редактором журнала, репрессировали. Он приехал в Наровлю за женой и детьми после реабилитации. Фамилия их была Фридман. С Осей я виделся после этого всего лишь один раз, в 1967 году. Я уже после техникума работал в Ленинградской области, а он учился на физмате Ленинградского университета. Как мы встретились, я, хоть убей, не помню, без телефонов, айфонов и прочих фонов...

Лазарь Вулькович Железняк был председателем колхоза имени кого-то в деревне Вербовичи. В Наровле тогда тоже был колхоз имени кого-то, но Лазарь Вулькович руководил колхозом в деревне Вербовичи. Наверное, партия послала. Из деревни Вербовичи родом мой дедушка. Эта деревня в восьми километрах от Наровли. Я пару раз бывал с дедом в Вербовичах по осени, когда дед на подводе ехал собирать долги. Дед был сапожником и чинил обувь своим землякам в долг. Потом, по примеру деда, этот метод стали применять и в магазинах сельпо. Только у деда этот способ оплаты назывался «на павер», а в магазинах долг записывали в засаленную тетрадь. Так вот, дед одалживал у своего друга Гирша Кветного, который был в наровлянском колхозе имени кого-то сторожем, лошадь и подводу и мы с ним ехали по песчаной дороге за тем, что уже наросло у дедушкиных должников. Надо сказать, что ассортимент долгов был широкий, каждый отдавал, чем мог, ну, и набирался хороший запас продуктов на зиму.

В Наровле каждый месяц 19 числа проводили ярмарки и летом, и зимой. Съезжались со всех ближайших деревень на главную площадь и торговали тем, что у кого было. Мерилом цены тогда ещё было выражение: «Бери! Дешевле грибов!» Ну, летом ещё ничего, а в лютые морозы, постой на базаре до обеда хоть и в кожухе, (а валенки мало у кого были, больше лапти), а ещё до дому часа два ехать. И вот однажды подъезжают к нашему дому несколько саней, вваливаются в дом дедушкины соседи из Вербовичей и говорят: «Мы тут замерзли до чёртиков (говорили, конечно, на белорусском) – так тут Иван и говорит: «А поехали к нашему Лейзеру хоть погреемся на дорогу!» И окружили грубку, которая в это время как раз топилась, которая почему-то (наверное, дед плохо разбирался в проектировании) стояла посреди дома. Пока они грелись, я как заправский ди-джей крутил им пластинки на патефоне...

Так вот в Наровле все держали коров, летом их выгоняли на пастбища в несколько стад, с каждого конца в свою сторону, у всех был навоз и все по весне искали кусок земли, где бы посадить картошку. У председателя наровлянского колхоза с землёй было туго, не выпросишь, а земли вербовичского колхоза были хоть и подальше, но добраться можно было, да и Лазарь Вулькович никому не отказывал: «Сажай сколько хочешь!» Только каждый раз он нарезал участки земли для наровлянцев в другом месте. «Ну, в другом, так в другом! Картошка на навозе и в другом месте вырастет!»

А однажды под осень, когда дед со своим закадычным другом Гиршем, отмечали среди белого дня какой-то свой праздник (откуда мне, пионеру, было знать, что уже наступил еврейский Новый год!), попивая из маленьких рюмочек наливки и настойки, всё лето настаивающиеся на подоконниках солнечной стороны дома, я подслушал их разговор. Колхозник Гирш объяснял сапожнику Лейзеру, какой Лазарь Железняк голова! Оказалось, (и потом через много лет, когда у меня появились свои грядки, я точно в этом убедился), что свежий навоз, конечно, хорошо, но лучше растёт картошка, когда он год полежит в земле и перепреет. Тогда на второй год можно навоз и не вносить. Вот поэтому Лазарь Вулькович и не жалел никому землицы, но и два раза на одном месте сажать не давал. Самому надо. Уж не знаю, на каком месте его колхоз был в районе, но запомнил я это надолго и каждый раз, когда меня спрашивают про Лазаря Вульковича, рассказываю, какой он был голова! А жил он по соседству с нами, только фасад его дома выходил на другую улицу, а рядом с нашим забором пасся его конь, которого он рано утром запрягал в лёгкую повозку и уезжал на работу – восемь километров туда, да вечером – восемь обратно...

– В одном из писем Роман Михайлович написал то, что прочувствовал за все эти годы, и то, что обязан был сказать…

– Я думаю, почему так плохо с памятью у тех, чьи родичи горели в крематориях, почему на призыв каким-то образом поучаствовать в траурном мероприятии отзываются далеко не все, а то и прямо скажем, единицы. Ну, может оно не совсем, такое, каким должно быть по еврейским правилам, а больше сделано по законам СССР, так все уехавшие, вышли из СССР.

– С памятью плохо… В этом я полностью согласен с Романом Михайловичем Калининым. И когда мы в чём-то обвиняем других, может сначала на себя посмотреть надо.

Аркадий Шульман