В прежние времена был период, когда мы ежегодно летом выезжали на гастроли в Германию на open air – это значит, что спектакли проходили на городских площадях, в зелёных зонах дворцов, внутри или у подножия замков и крепостей, где сами стены и башни порой служили декорациями. Там устанавливалась разборная сцена, расставлялись стулья для зрителей, а их порой собиралось по много тысяч и даже десятков тысяч человек. Строилась башня для осветительного и звукового оборудования, которое обслуживалось высококлассными специалистами. Всё это было нам очень интересно и как артистам, и как туристам, ведь благодаря этому удалось посетить массу потрясающих мест и памятников истории.

Жар-птица

Одно из мест запомнилось особенно своей какой-то сказочной красотой. Это был старинный замок с башнями и защитным рвом с водой и лебедями. Внутри за стенами размещался небольшой приземистый дворец какого-то средневекового магната. Территория вокруг дворца была хорошо ухоженной: всюду аккуратные газоны, клумбы с цветами. Было похоже, что кто-то там всё-таки живёт и следит за всем этим.

Нас, как обычно, привезли на точку задолго до репетиции. Отвечали за своевременную доставку труппы водители, а они всегда перестраховывались, ведь дорога – дело непредсказуемое. Как только мы прибыли и расположились в отведённых нам палатках (это такие полевые раздевалки и гримёрки), то побросали вещички и разбрелись, как всегда бывало, по окрестностям поглазеть и пофоткаться. Пошёл и я. Пошлялся по двору, позаглядывал в окна дворца, полюбовался цветочками. Гуляю дальше и вижу пролом в заборе. Я смело шагаю туда и вдруг… попадаю в иную реальность. Меня накрыли с головой резко наступившая тишина, хотя во дворе было довольно шумно, и ощущение безвременья. Я остолбенел – глазам открылась сказочная картина: заброшенный пруд, поросший тиной, на фоне дикого леса, на другом берегу пруда стояло огромное засохшее дерево, абсолютно голое – без листьев и без коры. Оно было светло-серого цвета и, казалось, светилось, оттенённое тёмными зарослями, а на его ветвях сидела райская птица – крупный самец павлина с длиннющим хвостом. Просто мистика какая-то. Придя в себя, я вышел обратно, но снова вернулся, чтобы ещё раз насладиться этим зрелищем. Потрясающе!

Но это только присказка, сказка впереди. В этот вечер мы давали «Набукко» Верди. Роль Абигайль исполняла наша отечественная прима Тамара Глаголева, певица с голосом красивого, глубокого, волнующего тембра.

Спектакль идёт своим чередом. Появляется героиня, поёт, заполняя окрестности своим прекрасным тембром, и вдруг из чащи раздаётся душераздирающий вопль. Это был брачный клич самца павлина. Кто когда-нибудь слышал, как они орут, тот знает, а для тех, кто не знает, скажу, что при всей своей внешней красоте голосом они обладают наипротивнейшим – это как десять ворон каркнут одновременно.

И всё. Теперь, лишь только Тома открывала рот, вместе с ней открывала рот и жар-птица. Причём ни на кого другого самец подобным образом не реагировал. А так как пернатый оказался диким и невоспитанным и угомонить его никто не мог, то Томе пришлось петь с ним дуэтом до конца спектакля. Да, это была высшая оценка вокального мастерства, которую я только знал. Такая не снилась ни Кабалье, ни Каллас. Публика поначалу проявила некоторое беспокойство, но потом смирилась: что уж тут поделаешь – против природы не попрёшь. Мы же, наржавшись за кулисами, продолжили работать как ни в чём не бывало, ведь контракт и артистический долг не может отменить никакая жар-птица.

Закон бумеранга

В былые времена, ещё при Кортесе, мы ежегодно посещали фестиваль в швейцарском городе Золотурн. Продюсером фестиваля был Дино Аричи – замечательный человек и организатор. Благодаря ему нам повезло поработать на одной площадке со многими мировыми звёздами и продемонстрировать перед изысканной швейцарской публикой свой вполне достойный уровень исполнительского мастерства. График работы был довольно плотный, и репертуар непростой. Могли подряд ежедневно давать, к примеру, оперы «Аида», «Отелло», «Трубадур», «Князь Игорь», «Борис Годунов» и другие увесистые полотна, при том что утром обязательно стояла оркестровая завтрашнего спектакля. Но горный воздух и великолепные условия проживания и питания наполняли нас зарядом бодрости и оптимизма для преодоления любых трудностей. Мне повезло также исполнить там ряд сольных партий, будучи партнёром по сцене и великого Джакомини, и Бурчуладзе, и Йохансона, и других знаменитостей.

Одним из них был итальянец Физикелло. Хороший парень, только немножко нервный, вспыльчивый и капризный. Ну, тенор, что сказать. Вспоминается пара историй, связанных именно с ним.

В завершение фестиваля, по традиции, давали большой гала-концерт. Участвовали в нём и белорусские мастера сцены, и мировые звёзды, включая Физикелло. Дирижёром этого концерта был в тот сезон наш известный маэстро. И вот на оркестровом прогоне выходит репетировать свою арию одна отечественная солистка, поёт и в конце вставляет непредусмотренную фиоритуру с высокой нотой. Маэстро останавливает оркестр и делает ей замечание:

– Это что ещё за вольности такие?

Певица попыталась проаргументировать – это, мол, практикуют многие знаменитые сопрано, но дирижёр был непреклонен и тоном, не терпящим возражений, строго урезонил её:

– Нечего фантазировать, пойте, я вам сказал, то, что написано композитором.

Она расстроилась, конечно, но более возражать не посмела и спела так, как просили, хотя её вариант очевидно был значительно интереснее.

Но, как водится, хорошему человеку обратка прилетает сразу. А наш маэстро, безусловно, был хорошим человеком, просто ему вдруг почему-то захотелось немного повыпе… Ах, простите, посамоутверждаться. Так вот, буквально через несколько номеров выходит Физикелло, поёт свою арию и ввинчивает там, где не надо, какой-то невероятный пассаж. Маэстро, естественно, останавливает оркестр и пытается втолковать итальянцу, что он, дескать, позволил себе немного лишнего. На что тот, незамедлительно вскипев, с бурным южным темпераментом, доходчиво, хоть и не по-нашему, строго урезонивает маэстро:

– Что?! Вы будете ещё меня учить, как надо петь?! Нет, это вы будете играть так, как я вам скажу!

Маэстро расстроился, конечно, но более возражать не посмел и сделал так, как сказал Физикелло.

Самонадеянность

На очередном золотурнском фестивале одним из спектаклей была «Богема» Пуччини. И к моей великой радости, сам Аричи на роль Коллена выбрал меня, а на партии Рудольфа оказался тот самый Физикелло.

С нами в Золотурн также приехала одна девушка-режиссёр, в обязанности которой входили в том числе и вводы иностранцев в наши постановки. Надо сказать, что «Богема», сделанная Исаакяном, отличалась некоторой оригинальностью, например, тем, что зачастую мизансцены не соответствовали содержанию. Дома это проходило незамеченным, так как публика, в основе своей, языками не владела. И вот за день до репетиции режиссёр радостно сообщила нам, что всё будем делать так, как было поставлено изначально. А это, ура!, значительно облегчало работу.

– Прекрасно! Осталось только договориться с итальянцем, – заметил я, зная характер Физикелло.

На что она самонадеянно и бодро заявила:

– Не волнуйтесь, договоримся.

Ну, я как в воду смотрел. На первой же репетиции, когда тенору попытались объяснить мизансценическую задачу (через переводчика, конечно), он несколько призадумался, потом переспросил, потому что язык-то он знал хорошо, и когда ему уже стали впаривать, что у нас, дескать, такая неординарная, оригинальная трактовка, наконец, не выдержал:

– Что?! Почему?! Почему надо петь одно, а делать совсем другое?!

В результате, как и следовало ожидать, дело опять кончилось корсиканскими страстями. Физикелло просто-напросто хлопнул дверью и скрылся в неизвестном направлении.

Пришлось подключать Аричи, и тот его уже уговорил вернуться, но с условием, что всё будет, как он скажет. И вот наша весёлая компания: Марсель, Шонар и Коллен, конечно, да и Мими с Мюзеттой все репетиции и спектакли пробегали за Рудольфом, как цыплята за курицей-наседкой, ловя каждое его движение и импровизируя по ходу, а режиссёру только и оставалось, что стоять в сторонке и грустно вздыхать.

Не рассчитал силу

Эту байку я слышал от корифеев старшего поколения. Ещё при Советском Союзе в наш театр частенько наведывалась с гастролями великая Биешу – на то время лучшая Чио-Сан в мире. Скажу, что женщина она была не хрупкого сложения. Её партнёром в тот вечер оказался замечательный белорусский тенор Михаил Галковский – красавец парень в полном расцвете сил. И вот, после всех свадебных церемоний и нежных любовных дуэтов, новобрачные удаляются в домик, чтобы, наконец, слиться в экстазе. И тут нашему Пенкертону захотелось форсануть, так сказать, усилить мизансцену ещё одним красивым жестом. Напрягши все свои мышцы, он берёт вес – поднимает молодую супругу на руки и несёт ко входу. Приступом, правда, только со второго захода, преодолевает ступеньки, и тут оказывается, что в проём двери-то они не вписываются. Он её и так, и этак пытается ещё пропихнуть туда – бесполезно. Наконец, выбившись из сил, запыхавшийся и вспотевший Пенкертон ставит увесистую Чио на пол и, элегантным жестом предлагая ей проследовать к брачному ложу своим ходом, исчезает в чёрном квадрате злосчастной двери, провожаемый неподдельным весельем публики.

Несчастный табурет

У нас в театре работал когда-то один уникальный человек – Олег Гордынец, который обладал редкой красоты басом, был большим, невероятно сильным и добрым. К огромному сожалению, он недавно умер. За свою жизнь Олег выполнил три категории мастера спорта: по борьбе, по пауэр-лифтингу и рафтингу (экстремальный водный туризм). Сплавлялся по рекам Карелии и Алтая, ходил по самым трудным и опасным маршрутам высшей категории сложности. Однажды и я прошёл с ним на байдарке по одной из белорусских рек – очень здорово.

В очередной постановке «Кармен» (на моём веку их было пять) во время куплетов Тореодора мы в таверне, как положено, сидели на высоких табуретах. Табуреты эти, видимо, из экономии, сделали не из прочного дуба или бука, а из дешёвой сосны. Во время исполнения куплетов Эскамилио на определённой фразе по мизансцене мы вскакивали с мест, а потом резко садились. И вот прямо на премьере (а располагались мы у самой авансцены, полуспиной к залу) я вижу, как под Олежкой этот табурет рассыпается буквально в щепки. Получилось очень эффектно. Зал восторженно принял такую «режиссёрскую находку». Но в последующих спектаклях Олежек был уже аккуратней и больше мебель не ломал.

Зона повышенной опасности

Сцена, особенно большая, механизированная – зона повышенной опасности: тонны металла над головами, высоченные площадки, лестницы с лёгкими, ненадёжными ограждениями, ослепляющий свет и прочие удовольствия требуют быть, как показывает опыт, всегда начеку, предельно внимательными и осторожными, какими бы актёрскими задачами ни была занята голова. Но часто разные ситуации возникают не по вине артистов, а из-за ошибок, по недосмотру или из-за нерадивости других служб, либо просто ввиду каких-то непредвиденных обстоятельств. Например, в старом ещё спектакле «Пиковая дама» Чайковского во время сцены бала хор располагался на довольно приличной высоте на абсолютно зыбкой расшатанной конструкции, слепленной из каких-то водопроводных труб. В иные ведь времена всё делалось так – на глазок, без всяких оглядок на запас прочности. И вот артисты в количестве до тридцати человек, и я в их числе, всякий раз рискуя, смело влезали на почти трёхметровую высоту, работали там целую картину, и, слава богу, благополучно. Снизу же было жутковато наблюдать, как это сооружение гуляет и пляшет с таким количеством людей наверху.

Позже что-то похожее приключилось со мной в спектакле «Доктор Айболит». Там, в костюме бегемота, с огромным приделанным пузом и мордой, нависающей на глаза и закрывающей весь обзор, нужно было взобраться через узкий люк на палубу бутафорского кораблика высотой около двух с половиной метров, а шириной всего лишь около метра, встать там на довольно высокую тумбу и во всём этом обмундировании, безо всякой страховки исполнить очень непростую арию, да ещё со всякими мизансценическими манипуляциями, ухитряясь при этом удерживать равновесие, чтобы не бабахнуться оттуда. Но я не знал, что меня ждало впереди ещё большее испытание в тех же обстоятельствах, когда спектакль долго не шёл и деревянная конструкция рассохлась, а крепёж разболтался.

Никто проверить всё это, конечно, не удосужился, а я почувствовал неладное только тогда, когда взгромоздился на тумбу и она заходила ходуном под моими ногами вместе с кораблём. Я пел, честно исполняя свой артистический долг, рискуя здоровьем, а может, и жизнью, еле удерживая равновесие, как эквилибрист в цирке. Будь вестибулярный аппарат послабее – точно бы загремел под фанфары.

Илья АСТРОВ

Илья Астров (Певзнер) уже более тридцати лет солист Большого театра Беларуси. Исполнил ряд ведущих партий, таких как Григорий Грязнов в «Царской невесте» Римского-Корсакова, Ибн-Хакия в «Иоланте» Чайковского, Бартало в «Севильском цирюльнике» Россини, Франка в «Летучей мыши» Штрауса, Коллена в «Богеме» Пуччини и другие.

Постоянный автор нашего журнала. «Тетральные рассказы» И. Астрова публиковались в №№ 40 и 41. В ближайшее время выходит книга рассказов А. Астрова, которая так и называется – «Нескучная книжка».