Шульман Аркадий – главный редактор журнала «Мишпоха». Журнал – лауреат премии имени Чарлза Хоффмана «За лучшее освещение еврейского культурного наследия» (США), Национальной туристической премии Беларуси «Познай Беларусь».
Автор более двадцати книг. Издавался на немецком и английском языках. Статьи, очерки, эссе, рассказы публиковались в коллективных сборниках, журналах, газетах, на интернет-сайтах, которые выходят в Беларуси, Израиле, России, США, Германии и в других странах.
Автор CD-фильмов о художниках и театральных представлений. Участник фотовыставок. Работал над созданием Музея Марка Шагала в Витебске.
Куда смотрит российский орёл
В Витебске на Успенской горке памятник, поставленный в память о солдатах русской армии, воевавших с французами в Отечественной войне 1812 года. Под Витебском шли ожесточенные бои и когда французские войска наступали, и когда отступали.
Такая уж судьба у этого города, что войны не проходят мимо него. Здесь останавливался Петр I во время русско-шведской войны, в губернаторском дворце восседал Наполеон, и Гитлер замышлял сделать под Витебском свою ставку. Слава Богу, не получилось. Но и без ставки фюрера город разрушили так, что вместо домов торчали только печные трубы, да спинки кроватей обозначали места, где жили люди.
Но вернёмся к памятнику русским солдатам. Его поставили на деньги горожан к столетию войны с Наполеоном в 1912 году.
В годы войны гитлеровцы вывозили из Витебска всё, что только могли. Наглости и жадности оккупантов, которая именовалась у них немецкой хозяйственностью, не было предела. В Германию отправляли даже кладбищенские памятники. А те, что не могли поднять, те что приросли к земле, со злости расстреливали из автоматов. А видел такие памятники на кладбищах.
Но вот многометровый памятник русским солдатам, сделанный из гранита, не тронули. Дело в том, что в той войне с Наполеоном Россия и Пруссия были союзниками. Странно, но фашисты считались с собственной историей.
Правда, война не прошла бесследно для этого памятника, выбоины от осколков и пуль на шлифованной поверхности гранита, напоминает о ней.
Наверху памятника – двуглавый российский орёл – символ государства, которое раскинуло свои земли в Европе и Азии. Орёл смотрит одной головой на Европу, другой – на Азию, на восток и на запад. Это традиционная ориентация России, её многовековая политика.
Вот только на памятнике в Витебске, одна голова орла смотрит на север, другая – на юг.
Голые и мокрые
К Олимпийским играм 1980 года, которые проходили в Москве, Киеве, Минске, в белорусской столице решили провести выставку картин художников на тему спорта.
Работы были все как на подбор: крепкие загоревшие ребята и девушки несли флаги спортивных обществ, показывали акробатические этюды, увенчанные пятью олимпийскими кольцами, стояли на пьедесталах почёта, первыми пересекали на соревнованиях финишный створ – выставка, отвечала главной цели, демонстрировала преимущества социалистического строя.
И вдруг старейший витебский художник Толмач принёс на художественный совет картину, на которой была изображена обнажённая пара. Молодые красивые парень и девушка, на фоне безоблачного неба, стоят, взявшись за руки, на их телах блестят капельки воды…
Представляете, 1980 год и вдруг обнажённые тела... Члены выставочной комиссии переглянулись, но никто не хотел выглядеть ретроградом и «заваливать» картину, потому что на ней был не тот сюжет. И всё же пропустить такую работу на выставку, куда могли приехать члены правительства, зарубежные гости – было немыслимо в те годы. И тогда председатель комиссии решил зайти с другой стороны, чтобы достичь нужного результата, он спросил у художника: «Скажите, пожалуйста, какое отношение ваша картина имеет к теме спорта?»
«Как какое? – возмутился художник. – Капельки воды видите у них на коже?» «Видим», – ответили члены выставкома. «Значит, они мокрые?» «Мокрые», – подтвердили члены выставкома. «А если они мокрые, – гордо сказал Толмач, – значит, они только что вышли из бассейна». «Но почему они голые?» – спросил председатель выставкома. «А вы поинтересуйтесь, в чём выступали спортсмены на Олимпиадах в Древней Греции? – с чувством победителя заявил художник. – Они соревновались голыми». «Но туда же не допускали женщин, даже в качестве зрителей». «Вы против прогресса? У нас в стране женщины и мужчины имеют равные права!», – Толмач говорил лозунгами. Он готов был объяснить всё на свете, тридцать лет участвовал в советских выставках и научился разговаривать с чиновниками от искусства.
Но это помогло. Его хорошая картина так и не попала на выставку, посвящённую советскому спорту. Хотя могла бы стать её украшением.
Жёлтый Ленин
Эту историю мне рассказал известный архитектор, лауреат Ленинской премии, один из авторов Хатыни Леонид Левин. В Давид-Городке, есть такой красивый городок на белорусском Полесье, он делал памятник князю Давиду, основателю города. За эту работу ему присудили Государственную премию Беларуси.
Назавтра в Давид-Городок должен был приехать Президент Беларуси Александр Лукашенко, чтобы открыть памятник. Дело близилось к ночи, Левин с председателем райисполкома ещё раз обошли всю площадь. Работы были завершены, мусор вывезен, тротуары вымыты. Можно было идти в гостиницу отдыхать.
Левин с районным начальником пошли по тому пути, по которому завтра должен был пройти Президент страны. На соседней площади стоял памятник Ленину. Памятники или бюсты вождю мирового пролетариата в Советском Союзе были установлены в каждом городе, городском посёлке и даже в крупных селах. В отличие от других республик в Беларуси эти памятники и бюсты не тронули и продолжили стоять на своих местах.
Но после того, как обкомы и райкомы коммунистической партит перестали командовать парадами, на эти памятники стали обращать внимания не больше, чем на все другие. И где-то у вождя пролетариата облупился нос, я такой памятник видел в одном райцентре, где-то обломился козырёк на кепочке.
В Давид-Городке памятник Ленину стоял облезший, как больная кошка. Левин, взглядом профессионального архитектора посмотрел на памятник вождю, и сказал:
– Может, надо покрасить памятник, а то завтра Лукашенко увидит, кто знает, как отреагирует на это.
– Да, конечно, – засуетился председатель райисполкома. – Сейчас же дам указания. А то мы в суматохе последних дней не обратили внимания.
На самом деле на памятник Ленину никто не обращал внимания уже лет десять, но Левин промолчал и пошёл в гостиницу отдыхать.
Он проснулся с первыми лучами летнего солнца, быстро оделся, выпил чай и пошёл к памятнику князю Давиду. Не каждый день приходится открывать новые памятники, причём в присутствии Президента страны.
Проходя мимо памятника Ленину, Левин (извините, что фамилии созвучны, оказалось случайно) остановился как вкопанный. Он не верил своим глазам и стал их протирать кулаками. Памятник Ленину был выкрашен в ярко жёлтый цвет и напоминал огромного цыплёнка, забравшегося на пьедестал. На солнце памятник играл как медная начищенная монета.
И здесь Левин увидел председателя райисполкома, который тоже спешил на площадь.
– Покрасили, – обрадовано доложил он Левину. – Всю ночь трудились, успели.
– Но почему в такой цвет? – ничего не понимая, спросил Левин.
– Другой краски у нас не было, а где её ночью придумаешь. А эта стояла, ей должны были детский городок покрасить.
Вот так на пьедестале оказался ярко жёлтый Ленин.
К деньгам
У входа на Тихвинский рынок сидит баба-голубиха. Накинув военный плащ-накидку, она время от времени разбрасывает семечки вокруг себя, на себя, держит их на открытых ладонях. Наверное, голуби знают, что ничего плохого им не сделают и прилетают десятками, сотнями. Они сидят у бабы на голове, руках, ногах. Только взлетает один, тут же его место занимает другой голубь.
А вокруг стоят зеваки. Такое редко увидишь.
Около бабы стоит ящик, и зрители бросают туда деньги. На прокорм бабе и птицам. Каждый зарабатывает, как может.
И я остановился посмотреть на необычное зрелище. Стоял минут пять, пока очередной голубь не спикировал надо мной и не оставил следы на сумке.
Незнакомые люди, стоявшие рядом засмеялись и сказали:
– Хорошая примета. К деньгам.
Тут же подошла какая-то женщина и стала вытирать мою сумку влажной тряпкой.
– Сервиз, – подумал я.
Закончив работу, женщина сказала:
– С вас двадцать рублей.
– Недорого, – решил я, и от этой мысли у меня поднялось настроение, испорченное голубями.
Я полез в сумку за кошельком и увидел раскрытый замок. Что-то ёкнуло внутри. Так и есть, кошелёк увели.
Я выругался и, наверное, даже матом:
– Вот и верь после этого в приметы. К деньгам! К деньгам!
– Если у тебя деньги пропали, значит, у кого-то они появились, – сказала женщина, которая промышляла здесь, вытирая голубиный помёт. – Так что приметы не врут. Если голуби обкакали, значит – к деньгам.
Саша Бобров
Его картина долго висела у меня на работе и кочевала со мной из одного помещения в другое лет двадцать. Во время одного из переездов я подарил её Витебскому областному государственному музею.
Написана она маслом, взята в чёрную раму. Портрет чем-то смахивает на общепринятое изображение Иисуса Христа. На самом деле, так Саша видел самого себя. Это автопортрет.
С годами, от не самых лучших условий хранения, по картине пошли паутины трещин, она резко состарилась, но это придает ей ещё больше шарма.
Саша был необычный человек. Сейчас, когда его нет в живых, вспоминаешь о встречах с ним с грустью.
Это было время первых «Славянских базаров». На празднике города, художники выставили свои работы перед Ратушей. Не приглашённые на официальные выставки, они устраивали вернисажи под открытым небом. Это потом, спустя годы, коммерция взяла вверх и всё пространство заполнили подделки, сувениры. А тогда на уличных выставках можно было купить картины художников, но, похоже не это было для них главное. Художники хотели показать себя.
Я шёл вдоль длинного ряда картин, выставленных на мольбертах, этюдниках, лежащих прямо на асфальте. К рамам были приклеены бумажки с цифрами – сколько стоят картины.
200… 240… 270 рублей – по тем временам вполне приемлемые цены для живописных работ. Подошёл к Саше Боброву. Портрет женщины, написанный маслом, стоял на земле так, что верхний край рамы опирался на Сашино колено. Ценника на раме, довольно грубо сколоченной, не было. Но сам портрет был запоминающимся. У женщины были очень выразительные глаза. Я потом спрашивал у Сашиных друзей – видел ли кто-то эту работу на выставках? Говорили: «Нет». Наверное, в этот же день он её подарил кому-то, как мне подарил когда-то свой «Автопортрет». Не обязательно подарил хорошо знакомому человеку, не обязательно – разбирающему в живописи. Саша относился к людям, не так как они того заслуживали, а так как подсказывала ему фантазия.
Я поздоровался с Сашей и спросил: «Сколько стоит портрет?»
И вдруг он ответил: «Тысяча»
Эта цифра намного превосходила все остальные, и я сказал:
– Никто не купит.
– Ну, и не надо, – спокойно ответил он. – Зато, пускай знают, что я самый лучший художник.
Это не было шуткой. Он действительно считал, что художники рождаются раз в сто лет и ему повезло родиться художником.
А может он был прав?
Сталин – еврей
Каких только нет на свете фамилий. Иногда они подходят человеку, а иногда они ему, как корове седло. Я знал женщину, у которой была фамилия Сторублевая. Представляете, знакомится с человеком и сразу говорит, что она Сторублевая. Что человек должен подумать. Надо сразу объяснять: «Вы не правильно меня поняли и вообще плохо обо мне подумали».
А что вы скажите про фамилию Банкир. У моего одноклассника такая. Он работал слесарем на заводе. Достопримечательность местная. Где вы ещё видели слесаря – банкира?
Недавно иду по улице, и как обычно читаю, всё, что попадается на глаза. Хобби у такое. И вдруг глаза наткнулись на такие строчки, что мне стало смешно и радостно.
«Строительство дома ведёт строительное управление № 9. Прораб – Фундамент А. П.»
У каждого народа хватает смешных фамилий. Например, Пушкин Александр Сергеевич. Фамилия, как памятник. Но, недавно, копаясь в архивных документах, в списках прихожан Суражской «Новой» синагоги за 1923 год, я обратил внимание на фамилию члена правления 55 лет от роду, кустаря, Израиля Хаймовича Пушкина. Я не берусь судить о том, как эта фамилия досталась еврею, но сочетание довольно странное.
В 1952 году Белорусский государственный университет окончил Лазарь Самуилович Сталин. Представляете, «дело врачей», антисемитские процессы, затеянные вождём народов Иосифом Сталиным, а здесь оканчивает университет еврей с аналогичной фамилией. Это – настоящая трагикомедия.
Приходит Лазарь Самуилович в отдел кадров, устраиваться на работу. Сначала смотрят в лицо молодому специалисту, и что-то заподозрив, переводят взгляд на документы. Сразу на пятый пункт. А там написано «еврей». Какой кадровик будет рисковать, даже если против евреев ничего не имеет.
– Понимаете, – начинает он сбивчиво объяснять, – мы бы да, но…
В это время взгляд скользит вверх по документу и останавливается на фамилии «Сталин». К ним на работу Сталин, – лихорадочно думает кадровик. – Попробуй не возьми. Что подумают?
И сам того не ожидая, произносит:
– Конечно, да…
Какие мы есть
В Витебске открывали памятник Петру Мироновичу Машерову. В Советском Союзе на родине дважды Героев им ставили памятники.
Пётр Миронович за участие в партизанском движении был удостоен звания Героя Советского Союза, а когда стал Первым секретарём ЦК компартии Белоруссии, его наградили Золотой Звездой Героя Социалистического труда.
Бюст Петра Машерова отдали делать скульптору Заиру Азгуру. Это был правительственный скульптор, удостоенный всевозможных наград. Ему позировал Иосиф Сталин, он лепил Мао Дзе Дуна, Хо Ши Мина…
Когда открывали памятник Петру Машерову, его уже не было в живых. Он трагически погиб. На церемонии присутствовали скульптор и вдова Машерова. Когда с бюста упало белое полотнище, вдова Машерова удивленно сказала Азгуру:
– Пётр Миронович здесь не похож на себя.
Но Азгур, едва шевеля губами, ответил ей с мудростью аксакала:
– Теперь его будут знать таким.
А вечером на банкете, который дали по случаю открытия памятника для узкого круга больших людей, кто-то произнёс тост:
«Чтобы нас всегда помнили, такими, какие мы есть».
Прачечная, прачечная…
Приходит заказчик и говорит: «Надо сфотографировать прачечную по улице Революционная». Надо так надо, тем более, что не бесплатно. Прихожу на улицу Революционная, меряю её шагами с конца в конец, но нигде прачечной нет.
Звоню заказчику, а тот ни с того ни сего начинает кричать: «Ничего у вас заказать нельзя. Ни контора, а одни убытки». Он всегда кричит, и на крики уже никто не обращает внимания.
– Прачечной по улице Революционной нет. Мне это подтвердил и милиционер, и дворник, – говорю я.
– Должна быть, – отвечает заказчик и бросает трубку.
По дороге захожу на почту по своим делам и спрашиваю у почтальонов: «Где здесь рядом есть прачечные?». Подумал, может, заказчик перепутал адрес. Почтальоны переглянулись и ответили: «Прачечной здесь нет. Есть только химчистка».
Химчистка, конечно, далеко не прачечная. Но всякий случай, спрашиваю: «Где находится?». «Недалеко отсюда, – ответили мне. – По улице Октябрьской».
Снова звоню заказчику и говорю:
– Может надо не прачечная по Революционной, а химчистка – по Октябрьской?
– Какая разница? – возмущается он. – Бестолковые все...
Реклама
Иду по городу. На перекрёстке установлен большой рекламный щит. Две молоденькие, стройные девушки рекламируют апельсиновый сок. В коротеньких юбочках и маечках, сидят, закинув, нога за ногу и пьют из высоких красивых стаканов оранжевый напиток.
Наверное, это летняя реклама. Но никто не ожидал, что тёплая погода закончится в этом году так быстро. В начале октября пошёл снег. Крупные хлопья падали на рекламный щит, на загорелые плечи, на красивые ноги, на длинные пальцы…
Я представил себе, как должно быть холодно этим красавицам с рекламного щита на холодном ветру, под снегом. И вдруг почувствовал, что холодно стало мне. Сначала как будто мурашки поползли по телу, а потом начался настоящий озноб.
Первый раз в жизни, реклама так сильно подействовала на меня.
История пишут историки
У меня хороший день, я наконец-то отдал заказчику книгу по истории одного крупного предприятия.
Занудливая была работа. Но один момент понравился.
Я долго сидел в архиве, искал документы, чтобы уточнить даты. Ко мне подошёл человек уже пенсионного возраста, он там постоянно работает, и спросил: "Что я ищу?".
Я ответил. Он абсолютно буднично мне говорит: "Какую дату поставите, такая и будет".
– Как так, – возражаю я. – Это же история.
А он в ответ:
– Я всю жизнь проработал в архиве, и абсолютно точно знаю, что историю пишут не цари и короли – историю пишут историки!
Из долгой и трудной работы над объёмной книгой я запомнил именно эти слова.
Бывают ли внуки у ксендзов?
С немецкими друзьями из Нинбурга я встречаюсь довольно часто. Показываю им Витебск, провожу экскурсии.
Однажды мы проезжали мимо костёла святой Варвары. В одной из местных газет было написано, что костёл, разрушенный советской властью, и использовавшийся для хозяйственных нужд, был восстановлен с финансовой помощью внука последнего ксендза из Франции.
Я пересказал немцам эту информацию.
И вдруг они, люди вежливые, рассмеялись. Я прервал рассказ: «Почему смеются?»
И услышал вопрос: «Вы не ошиблись, когда сказали, что во Франции живёт внук ксендза? Ксендзы не женятся. У них не бывает детей…»
Не тот день рождения
Выпивали в кабинете у Семёна Владимировича. По выходным у него часто собирались друзья, те, кто не один десяток лет проработал в культуре. В своей компании им было уютно, а дома они не находили себе места. Соберутся, возьмут бутылочку, прихватят из какой-то закуси. Разговоры были в основном ни о чём, но день пролетал быстро и незаметно. В этот раз Семён Владимирович, как бы между прочим, сказал:
– В понедельник шефа день рождения. Он пригласил меня в ресторан.
У Семёна Владимировича два шефа. Тот, что сидит за стеной, считается заместителем генерального директора, а тот, что этажом выше – генеральным директором. Но кто знает, что у человека два шефа? Считают, что шеф всегда один. А два шефа, звучит даже как-то не по-нашему.
Путовский к тому времени, когда Семён Владимирович сказал про день рождения, думал о чём-то своём и отвлекся от застольных разговоров. Он страстный любитель присутствовать на всех банкетах, днях рождениях, презентациях. Особенно, если там будет кто-то из известных людей.
Поэтому каждое лето он всеми силами стремится устроиться работать на фестивале. Его назначают ответственным за сантехнику. Он получает карточку аккредитации, на которой написано: «Дирекция» и ходит по всем мероприятиям. А если его куда-то не пускают, он говорит, что забились унитазы и спрашивает у охранников:
– Хотите, чтобы Ваши гости утонули в дерьме?
Этого все боятся. Не дай Бог, будет что-то не так. В провинциальных городах, давно, ещё с гоголевских времен, замечено, вольготно жить аферистам. Даже если им не верят на слово, все равно пропускают через любые посты. Потому что не дай Бог, ударить лицом в грязь, а тем более в дерьмо.
Но шеф был человеком странным для провинциального города. Внешне – плоть от плоти деревянной городской окраины, её закоулков и помоек. У него было поразительное чутьё и наблюдательность. Он читал людей, как букварь, открытый на странице, где «мама мыла раму». И чего стоит Путовский хорошо знал. И Путовский догадывался, что ему надо постоянно доказывать свою любовь и преданность. Иначе на следующий год на фестиваль не возьмут. Что он будет рассказывать своим подругам? Чем будет хвастаться перед друзьями?
И Путовский решил, что представился уникальный случай.
В понедельник, чуть свет, прихватив огромную коробку с люстрой (эта люстра лежала у него дома с тех времен, когда с Путовским рассчитывались люстрами за работу на заводе «Электролампы») и букет цветов, он отправился к шефу. Естественно, к самому главному, чей кабинет был на втором этаже. Если уж поздравлять, так самого главного, от которого больше зависит.
Когда открылась дверь, и в проёме появился шеф, Путовский наперерез всем метнулся к нему с коробкой, в которой лежала люстра, и букет цветов. Поздравлять, так первым!
– От всей души поздравляю и желаю…, – Путовский исполнял арию горячо любимого гостя.
Недаром шеф был проницательным человеком. Он мгновенно понял, что произошла ошибка. Но, изобразив благодарность, принял подарок и пожал Путовскому, сияющему от счастья, руку.
– Сегодня, действительно, юбилей, – сказал он. – Только не у меня, а у Леонида Григорьевича. Но это приятная ошибка. Главное, когда придёте с венком, не перепутайте…
В приёмной сидело много людей. Они только сейчас поняли в чём дело и от души смеялись.
Путовский стоял и думал, как забрать люстру. Если день рождения не у главного шефа, чего он ему должен делать подарки?!
Чтобы у тебя Коган во дворе барабан оставил
В одном небольшом городке было два духовых оркестра. И надо было так случиться, чтобы ими руководили два еврея: Коган и Стерензат.
Где они могли заработать в те годы? К 1-му Мая и 7-му Ноября играли на торжественных собраниях гимн или Интернационал, а потом на демонстрациях – марши. Но это так себе – выписывали премиальные. А в основном – имели а парносе на жмуриках. Для кого-то похороны были горем, а для них, конечно, тоже горе, но ещё и заработок. За каждого жмурика шла борьба. Заранее, через знакомых узнавали и договаривались. Говорили: «Чтоб он прожил 120 лет, но, если что – обращайтесь…» И все знали, что означает «если что…»
Когда на станции «Скорой помощи» освободилось место диспетчера, Коган прибежал к Рае в магазин вместе с басовой трубой, на которой играл в оркестре. Завмаг не понял и спросил: «Коган у нас праздник или не дай Бог?..»
– И то, и другое, – ответил Коган завмагу, и сказал жене на весь магазин: – Рая, немедленно устраивайся.
– Коган, куда идти с такого места? Я же теперь в мясном отделе…
– Немедленно, – Коган аж покраснел, выдувая из себя слова. – А то Стерензат свою устроит.
Короче, Рая устроилась на «Скорую». И теперь, когда туда звонили, и она понимала, что с больным «нит гут», она тут же находила мужа и без лишних слов, говорила: «Улица Ветреная, дом 3».
И Коган всё сразу понимал. На Ветреной, 3 у него вот-вот будет работа. А чтобы Стерензат не перехватил заказ, он брал большой барабан, шёл на Ветреную, 3 и ставил его у самого крыльца. И все понимали – заказ принят.
Прошло много лет… В этом городе уже нет ни Когана, ни Стерензата, по-моему, нет ни евреев, ни духовых оркестров. Правда, люди по-прежнему умирают, но если очень надо, приезжает оркестр из воинской части.
А когда кому-то что-то хочется сказать от всей души, и чтобы было всё понятно, говорят: «Чтобы у тебя Коган во дворе барабан оставил».
Будьте здоровы!
Было это давненько, когда мои ровесники были молодыми, делали карьеры и, распихивая друг друга локтями, стремились к должностям. Впрочем, говорят, всё в мире повторяется.
Моего знакомого Аркашу назначили секретарём комитета комсомола на большом заводе. Должность не плохая, а главное для будущей карьеры — удобная. И Аркаша старался изо всех сил.
Когда на завод приезжали какие-то делегации, посещали гости, или были проверки, Аркашу отряжали накрыть стол, пригласить к застолью комсомольских активисток, сообразительных и не болтливых — сделать всё как положено! И Аркаша так вошел в роль, что стал незаменимым человеком на заводе. Он встречал, усаживал за стол, говорил: «Дорогие гости, будьте здоровы!», а потом уходил в тень и никому не мешал своим присутствием.
Но иногда у главного заводского комсомольца были еще и другие дела. И однажды он проводил экскурсию для пионеров подшефной школы по заводу. Настраивал их на будущие рабочие профессии. Потом они прошли в клуб. Аркаша вышел на сцену, как и положено было в те времена, задорно сказал:
– Юные ленинцы, в борьбе за дело коммунистической партии, – надо было продолжить «Будьте готовы!», но сказался ежедневный опыт последних дней, и Аркаша громко выкрикнул. – Будьте здоровы!
С тех пор Аркашу в городе так и называли «Будьте здоровы!». А карьера у него не получилась и скорее не по этой, а по другим причинам. Закончил он свой трудовой путь заведующим баней, где тоже высоко ценилось умение накрыть стол.
