Клей дам
О масштабах души, не позволяющей мелочиться
Зяме Шнобель-Вайнеру было уже хорошо за восемьдесят. Зямин рост был метр пятьдесят два. Зямин вес был пятьдесят пять кэгэ и триста гэ. При всех этих невнятных параметрах Зяма всё ещё заглядывался на женские юбки. Что он там находил? Вчерашний день? Что-то – да находил. Забывая выключать за собой свет и смывать унитаз, он умудрялся что-то находить, не теряя при этом сознания. А когда перестал находить, посчитал жизнь законченной и назначил день собственных похорон.
– Я сказал, что умру послезавтра, значит, так оно и будет! – выпрямившись во весь остеохондроз, Зяма Шнобель-Вайнер вживался в роль памятника на собственной могиле.
– Ты хочешь, чтобы Нехайкины сказали, что у тебя никудышний сын?! – вскричал Зямин сын Лёлик. – Ты хочешь, чтобы Нехайкины сказали, что я не дал своему папе условий дожить до законных ста двадцати?
– Ле-о-ныд! – монолитный характер Шнобель-Вайнера-старшего был монолитнее характера Шнобель-Вайнера-младшего. – Нехайкины уже столько раз хоронили твоего папу, что когда я умру, они не поверят! Но ты… Ле-о-ныд! Ты собираешься испортить мои похороны?!
– Я хочу дожить тебе, папа, до твоих законных ста двадцати! – бесстрашно отбивался шестидесятилетний Лёлик. – Я записал тебя к сосудистому врачу! К специалисту по «клей дам»*!
Зяма Шнобель-Вайнер никогда никого не праздновал. Зяма Шнобель-Вайнер не любил ходить по больницам. «Миршам»** – единственное слово, которое он запомнил с первого раза, но клеить дам…
– Ле-о-ныд! – оживился Зяма. – Это же моё любимое лечебное направление! Моя любимая специализация! Ради такого грандиозного дела я, так и быть, отложу мои похороны! Я сейчас же соберусь и… Что? Аж на послезавтра? Так долго? Ле-о-ныд!!! Я не доживу!!!!!
Масштабы Зяминой души не позволяли мелочиться. Он еле-еле дожил до завтра. Он с трудом дожил до послезавтра. Очередь к врачу была на семь вечера. Ровно в два часа дня Зяма сидел у входной двери на табуреточке – в парадной кепочке, в парадной «бобочке»*** – и с палочкой в руке дожидался Лёлика. Бессовестный и бессердечный Лёлик отпросился с работы и пришёл в четыре.
– Ле-о-ныд! Сколько можно ждать?!
Выехали в четыре пятнадцать. Приехали в четыре сорок пять. Получив максимум внимания, зашли вне очереди – в четыре пятьдесят пять. Вышли в пять.
Это было что-то с чем-то! Кошмарное разочарование, несравнимое даже с реакцией завхоза Потапенко на кражу противопожарного инвентаря – накануне учений юных пожарников.
«Клей дам» оказался сосудистым хирургом, за пять минут определившим, что у Зямы хорошие индексы и что Зяму можно запускать в космос. Но сначала Зяме нужно к гериатру.
– Я не хочу в космос! Мне не нужен гериатор! – обиделся Зяма. – Там все с потерянной памятью, а я – с нормальной! Ле-о-ныд! Что ты от меня скрываешь? Ты хочешь, чтобы Нехайкины узнали, что ты занимаешься надувательством почти покойного родителя? Ради чего я нацепил парадную кепочку и парадную бобочку? Ради чего я отменил свои похороны? Почему вместо дамы там был адам**** – и при чём тут гериатор? Ле-о-ныд! Гериатор принимает таких старых, как ты. А я… Разве я старый? Мне всего лишь восемьдесят пять. Вот Нехайкина – та старая. Как только ей стукнуло девяносто два, она подала гериатору заявление в космос! Но я-то… Я по другому делу пришёл!
Масштабы Зяминой души не позволяли мелочиться: уткнувшись взглядом в приоткрытую дверь, Шнобель-Вайнер-старший углядел то, что искал.
– Ле-о-ныд! Запиши меня во-он к той даме, похожей на Муслима Магомаева в женском виде. Во-он в тот кабинет.
– Папа! Это не врач! Это статистика! – тоскливо поглядывая на часы, нервничал Лёлик.
– Неважно! – полутораметровый Зяма умудрялся смотреть на двухметрового Лёлика сверху вниз. – Я буду говорить с ней с глазу на глаз. Без посторонних.
– Папа! Она не говорит по-русски! Я пойду с тобой и буду переводить!
– Ле-о-ныд! В сфере «клей дам» я не доверяю мужчинам. Я сам пойду. Своими ногами. А ты войдёшь, когда тебя попросят, и будешь переводить, когда тебя спросят!
Масштабы Зяминой души не позволяли мелочиться. «Статистика» ни слова не понимала по-русски, но Зяма вошёл – и выходить не собирался. Будучи предельно убедителен и лаконичен, он (всего за два с половиной часа) поведал историю военных конфликтов Лёлика с этой заразой Люськой, которая снюхалась с марокканцем. Он рассекретил тайну сложных отношений завхоза Потапенко с руководством пожарной охраны. Он начертил родословную Шнобель-Вайнеров до пятого колена. Он рассказал о покойной жене Рае и о том, как у него душа болит за Лёлика…
Он говорил – она кивала. Он семенил вокруг её стола – она вышагивала вокруг его стула. Он смотрел на неё снизу вверх – она смотрела ему в глаза. Она ни разу его не перебила! Она была предельно тактична и великолепно молчалива! Она приговаривала «ха-ра-шо» и «мо-ло-дЭнц» даже тогда, когда слушала краткий курс отношений Украины с Россией!
Зяма был страшно доволен. Регистратура цвела и пахла: не позволяя масштабам души мелочиться, Зяма Шнобель-Вайнер уже двадцать лет сидел у регистратуры в печёнках, а тут…
– Это замечательный врач! – у Зямы плясали руки, ноги и вставные челюсти. – Это первая в моей жизни женщина, которой не хотелось смотреть под юбку, а хотелось смотреть в глаза! Она дослушала меня до конца – и ни разу не закрыла мне рот! Она меня прекрасно понимала! Я это видел! Я это чувствовал! Так много внимания мне никто никогда не уделял! Надо ходить к хорошим врачам, а не к…
…Вот вам и «клей дам». Хорошие индексы – не абы шо! Побольше – про юбки, поменьше – про похороны… И если даже масштабы нашей души принимают счастье за иллюзию, а иллюзию – за счастье, пускай нам всем будет зай гезунд*****! Всем-всем-всем. Нехайкиным – тоже. До наших законных ста двадцати!
От автора. Любые совпадения имен, фамилий, размером носов, диагнозов, взглядов на жизнь и, в частности, на дам – случайны. Зай гезунд!
Клей дам* – (иврит) – кровеносные сосуды
Миршам** – (иврит) – рецепт
Бобочка*** – мужская одежда
Адам**** – (иврит) – мужчина, человек
Зай гезунд***** – (идиш) – на здоровье, будьте здоровы
Коржики времен одесской холеры
Окаунд в вейзмире
Каждый вторник ровно в половине второго ночи телефон Лёлика Шнобель-Вайнера издает соловьиную трель.
– Алло, Жанна! Ты меня слышишь?
– Слышу. Слышу! – отвечает Лёлик. – Только я не Жанна.
– Чудненько, Жанна, чудненько! Так ты меня хорошо слышишь? – старческий женский голос бьётся-колотится одиночеством, желающим прильнуть к спасительной жилетке бестолкового ближнего.
Отключаться – бесполезно. Выяснять, кто звонит, тоже. Однажды Лёлик попробовал это сделать. Узнал много интересного и понял, что раз в неделю побыть Жанной не так уж и страшно.
– Ты давно меня не лайкала, Жанна. Мама здорова?
– Папа? Не совсем, – докладывает Лёлик. – Позавчера его давление было 265 на 220. Потом оно стало 159 на 88, пульс 73… С таким давлением умирают, но разве старая гвардия сдаётся?
– Чудненько. Значит, мамино давление в норме. Можно лететь в космос. А как ты сама, Жанна?
– Я-то? Ну… – по мере сил шестидесятилетний Лёлик участвует в беседе. – В данный момент моё давление – 102 на 56, пульс – 97…
– Достала ты меня своим давлением, Жанна, – ворчит одиночество. – Я своих друзей при любом давлении лайкаю, но раз ты такая больная, выздоравливай и приходи лайкать меня. В этот… как там его… вейзмир. Запишись в вейзмирную группу «Вопрос прямо в нос» и лечи горло, Жанна. Вечно ты охрипшая.
– И всё-таки я не Жанна… – безуспешно возражает Лёлик.
– Не морочь мне голову, Жанна. У меня в контактах написано – племянница Жанна из Омэрики. Хоть застрелись, ты будешь проявлять ко мне внимание, которое, я надеюсь, заслуживаю. Что-что? Говоришь, поставила мне лайк? Где? Не вижу его. Измени настройки, чтобы поделиться и не забудь на стену повесить.
– Ладно. Повешу.
– Чудненько. Надеюсь на это. Вечно ты всё забываешь. У тебя ран… раненый… ранний склероз. А мой склероз в полном порядке. Жанна, я тебе говорила, что когда была холера в Одессе, я нашла рецепт творожных коржиков? Ещё с того времени у меня где-то лежит – не знаю, где… И вдруг я нахожу мои творожные коржики в группе «Вопрос прямо в нос». Хочешь посылку?
– Хочу ли я посылку с коржиками времён одесской холеры? – уныло вопрошает Лёлик и думает: «Кто в здравом уме может хотеть коржики времён одесской холеры?»
– Ты в своём репертуаре, Жанна! – возмущается одиночество. – Одесская холера давно закончилась – и чудненько. Хочешь посылку на рецепт, Жанна?
– Хочу! – учитывая опыт боевого прошлого, поддакивает Лёлик. – И что в ту ссылку кладут?
– Не кладут, а ложут. Всё, как обычно, Жанна. Тесто, как обычно. Мука, сахар, соль, как обычно. Но не прижмякивай! Тогда они красивые получатся и хорошие. А тот, у кого две руки криволевые, всё равно будет прижмякивать и всё перепортит.
– Чудненько! Постараюсь не жмякать! – у Лёлика – уникальное терпение к людям золотого возраста. – Мне тоже надо творог израсходовать…
– В последнее время ты совсем странная, Жанна. Сразу видно, что не в группе «Вопрос прямо в нос». Ты же не лайкала историю с тестом?
– С тестом… на коржики?
– Не тесто. Тест! На беременность! Там две полоски – и обе в интересном положении!
– У кого беременность? – пугается Лёлик. – Я её знаю? Ту, что... это самое…
– Откуда ты её можешь знать, Жанна, если ты не мужик и не ходишь в вейзмир-группу «Вопрос прямо в нос»? Этот тест анонимного женского окаунда из вейзмира!
– Аккаунта из фейсбука?! – холодеет Лёлик.
– Чудненько, Жанна. Начинаешь соображать. Тебе бы ещё научиться лайкать… Короче, у нас в вейзмире модно у всех всё спрашивать. А у этой окаунды был положительный тест. Она его сфотала и показала в группе «Вопрос прямо в нос». Все залайкали, как сумасшедшие. Представляешь, ейный МЧ (молодой человек сокращенно) ещё ничего не знает, а весь «Вопрос прямо в нос» в количестве 150 тысяч душ уже знает, что к нему летит аист, и всем «вопросом-прямо-в-носом» кричит большими буквами «МАЗАЛЬ ТОРТТОТОРИТТОРТ торВ» и портит супрыз. Я лайкала, пока рука не заболела!!!
У Лёлика подпрыгнуло давление.
– А как молодого человека зовут? Случайно… не Леонид?
– Нет, Жанна. Не Лэоныд. Его зовут Лёник… А может, Лёлик… Но точно не Лэоныд. В «Вопросе прямо в носе» этого ещё не знают, но скоро узнают. Проведут расследование и скажут.
От избытка чувств телефонная трубка выпала из рук, ударилась о Лёликово больное колено и странным образом прочистила мозги.
– Как скучно я живу! – подумал Лёлик Шнобель-Вайнер и в срочном порядке помчался вступать в знаменитую вейзмирную группу «Вопрос прямо в нос».
Несговорчивая тумбочка
Укрощение строптивых
Когда Зяме Шнобель-Вайнеру исполнилось всего лишь восемьдесят пять с половиной, а его сыну Лёлику аж целых шестьдесят два, папа в очередной раз решил доказать ребёнку, что умеет работать не только головой, но и руками.
Зяме не давали покоя лавры завхоза Потапенко, в семидесятые годы прошлого века получившего шикарной красоты грамоту и целых десять рублей денег на фестивале народного творчества «Сколоти сам». Что и говорить, Пиня Потапенко всегда умел жить. Этот хитрый жук всю жизнь был щирым украинцем, а как запахло жареным, стал в достаточной степени евреем и прибыл на историческую родину своей бабушки Фрумы. Прихватив с собой почти все волосы, почти все зубы, почти весь опорно-двигательный аппарат и несметное количество деревянных кухонных досок собственной работы. На всё это у Зямы не хватало слов. У соседей Нехайкиных – тоже.
И тут Зяма увидел её. Потрясающей красоты тумбочка прелестной конфигурации украшала витрину мебельного магазина «Диоген» и была намного интереснее потапенковских кухонных досок.
– Почём нынче такая красота? – Зяма решил заполучить её любой ценой.
– Я не какая-то там продажная! – заскрипела она. – Я задешёво не продаюсь! Я знаю себе цену! Я почти антиквариат! Нам с вами не по пути!
– Отлично! – Зяма принадлежал к той части мужского населения планеты, которая не сдается ни в двадцать, ни в сто двадцать. – Я люблю, чтобы вещь, которая будет принадлежать мне, была с незапятнанной репутацией! Вместо пятисот шекелей – всего четыреста? На десять равных платежей? Леоныд! Весь антиквариат делают в Китае, но мы её берём. Не ту, что в витрине, а новую. В коробке. Чужими руками не перемацанную. А чтобы не переплачивать ещё двести шекелей за сборку и доставку, доставим и соберём сами. Без посторонних!
Как только Лелик втащил приобретёние в квартиру, Зяма вошёл в роль специалиста тумбочно-сборочного сервиса.
– Леоныд! Неси инструмент!
– Инструмент? Под покровом шабата? – дабы не смущать Нехайкиных электродрелью, Лёлик пошёл за отверткой.
Вы ж понимаете… Отвертка – хитра, коварна, изворотлива и, как истинная женщина, имеет обыкновение теряться, находиться и снова прятаться. Будущая тумбочка тоже оказалась дамой несговорчивой: решила лечь всеми своими китайскими костьми, но не сдаться. Это были показательные выступления с произвольной программой.
– Леоныд, и в кого ты такой шлимазл? Где инструмент? На моём месте твоя покойная мама давно бы тебя убила и сама бы собрала эту треклятую тумбочку! Где инструмент?!
Женские заговоры – страшное дело. Отвёртка нашлась. Не успев прикоснуться к тумбочке, снова потерялась. Чтобы её найти, Зяме пришлось мысленно отчехвостить всех работников «Диогена» до десятого колена.
– Леоныд! Где вторая отвёртка? Куда она делась? Ты же её принёс! А, вот она.
Пока искали вторую отвёртку, нашли первую.
– Держи. Вот тут держи. Не там. Выше. Ниже, – Зяме крепко приспичило собирать тумбочку. – Чтобы человек был такой тупой, это ж надо уметь. Вот тут держи. Сверху. Где шуруп? Я тебе давал. Ну, помоги же. Ты делаешь только то, что тебе надо, а то, что надо мне, не делаешь! Не спеши впереди паровоза. Ты думаешь неизвестно о чём, а я думаю о тумбочке. Она очень нежная. Чуть-чуть придавишь – развалится. Такую хрупкую вещь силой нельзя. Ей важно знать, что её любят и хотят. Дай ей гармоничную нагрузку, иначе она изойдёт прахом! Леоныд, не карабкай её вверх! Подожди. Закрути до конца. Теперь выкрути… Стоп. Оно должно быть наоборот! Во всём должна быть симметрия: ежели у тебя две руки левые, хоть одна из них должна быть правой!
Отец не может материться при сыне, даже если сыну за шестьдесят. Полутораметровый Зяма надевал и снимал очки, пыхтел, сопел… Двухметровый Лёлик стоял на коленях, смахивал пыль с «досточек» и умолял тумбочку покориться.
– Што за дрэк эта досточка?! Держи её. Ты можешь держать ровно? Не переверни её. Не качай её. Отойди от неё. Ты её поломаешь. Держи двумя руками. И не потей, иначе она соскользнет. Леоныд! У нас разбежались гайки. Надо собрать их согласно инструкции. Где инструкция? Вот эта мятая бумажка – инструкция? Это ж надо уметь придумать: нарисовано – одно, собираешь другое, выходит – третье!
– Што за дрэк! – это относилось к задней части стенки.
– Што за дрэк! – это относилось к гайке.
– Што за дрэк эта железяка! Она вообще не отсюда! – это относилось к шурупу.
– Што за дрэк! – это относилось к ножке. – Эту кордебалетную ногу невозможно прикрутить! Леоныд, ты видишь, как я мучаюсь? Видишь?
– Што за дрэк! – это относилось к сожжённой курице, забытой в духовке.
– Кажется, мы что-то сломали! – осторожно сказал Лёлик.
Нехайкины за стенкой приготовились к цунами. Лёлик приготовился к землетрясению, но ничего вулканического не последовало: мудрости и хладнокровию Зямы Шнобель-Вайнера позавидовал бы удав Каа.
– Это не мы сломали! Она такая была! Нам подсунули бракованную досточку. Я так и знал, что главная проблема будет с этими досточками: у них гениально получается увильнуть от процесса сборки. Никакой дисциплины. На ровном месте склоку заводят. Если пару интриг за день не провернут, это будут не они!
– Я в туалет! – сказал Лёлик.
– Што за дрэк! – это относилось к досточкам и «Диогену». – Леоныд, мы едем в магазин!
– Минутку! – сказал Лёлик.
– Леоныд, никаких минуток и никаких туалетов! Я тебе сказал всё бросить и собираться! В этой тумбочке не хватает два шурупа! По инструкции должно быть тридцать шесть, а их – тридцать четыре и один сломан!
– Айн момэнт! – сказал Лёлик.
– Леоныд, выходи из туалета! Ты всех должен довести до каления! Иди помогать! Я не так закрепил болты. Их два. Будем разбирать!
– Секунда! – сказал Лелик. – Почти выхожу!
– Секунда? Так долго? Если бы ты помогал, а не бегал с места на место, я бы давно уже собрал эту строптивую тумбочку! Отец весь в мыле, а ребёнок в туалете прохлаждается! – Шнобель-Вайнеру-старшему шибко надоела эта бестолковая жизнь, но ради Лёлика он барахтался изо всех сил. Зяма страшно боялся быть обузой Лёлику, а Лёлик страшно боялся потерять Зяму. С чем можно сравнить радость иметь рядом живую преданную душу, которая брюзжит, ворчит, беспокоится, любит и ждёт? Дом престарелых – «цивилизованное решение проблемы» – Лёликом категорически отвергалось. Что делал Шнобель-Вайнер-младший в туалете? Плакал от счастья, что папа жив, относительно здоров и занят делом. – Помоги её перевернуть! Она не переворачивается! Эх, Лёлик, Лёлик. Разве так можно? Пока тебя дождёшься… Я уже перевернул. После сборки этой тумбочки я не выживу. Оставлю тебя сиротой. А шифлодочка у этой несговорчивой хороша. Беленькая, аккуратненькая, как наша зубниха Натэлла и такая же красотка. Леоныд, выходи! Ну, так же нельзя. Кто мне поможет??? Есть кто живой?
Живее всех живых была старуха Нехайкина. Ради удовольствия вдарить молотком по гвоздю она согласилась бы нарушить шабат, но после первого же удара попала бы в свой артрит. Кому нужна божья кара за осквернение шабата?
– Леоныд, наконец-то ты вышёл! Ужасаясь твоим столярным способностям, я представляю злорадную рожу Пини Потапенко! Ты же не знаешь, что делать с отверткой и каким концом её подносить. Держи планку посередине, чтобы я мог туда вбить гвоздь! Держи, не бойся. Забить гвоздь – такая проблема? Чего ты боишься? Сейчас я забью этот гвоздь – и точка!
– Только не по колену, – предвидя острые ощущения, взмолился Лелик. – Это моё колено. Оно мне нужно.
Предчувствия Лелика сбылись.
– А зохн вэй! Что-то у меня с молотком не так пошло! – расстроился мастер тумбочно-сборочного сервиса. – Это ж надо уметь… На ровном месте ногу сломать!
– Папа, нога цела! – потирая колено, сказал Лелик. – Просто эту штуку надо было сюда! Не туда, а сюда. А эту из оттуда – досюда. Ну и как я её должен вставить? Папа, ровно держи фанерку. Не делай ей сколиоз, она и так перекособоченная. Тоненькая такая, на соплях сделанная. На вид хорошенькая, но хлипкая…
– Я не хлипкая! – зарыдала шурупами тумбочка. – Я изящная и хрупкая! Я, конечно, могу объявить перемирие и сдаться, но вы чересчур настойчиво спешите! Я не привыкла к такому быстрому темпу…
– Прижимай сильнее! – прикручивая ножку, кряхтел Лёлик. – Не давай ей колебаться! Снова сломали болт? Ничего. Я забью сюда гвоздь. Вот этим молотком. Раз в шабат гвозди забивать нельзя, забью на исходе шабата.
Поражаясь столярным способностям Лёлика, Зяма любовно поглаживал «досточки» и предвкушал изумлённую рожу Пини Потапенко.
– Соглашайся! – сказал Лёлик тумбочке. – Зачем портить жизнь мелкими склоками? Всё равно я тебя сделаю.
И сделал. Кухонные доски Пини Потапенко обуглились бы от зависти!
– Леоныд, какая безответственность! Разве это ты её сделал? Это я её сделал! – Зяма напоминал воробьиного птенца, такого же слабого, немощного и такого же задиристого. – Пока я не возьмусь, ничего никуда не сдвигается. Если «Диогену» нужны специалисты по сборке мебели, я готов доставить им удовольствие: пока они повернутся, я уже собрал! У них весь инструмент электрический, а я тут руками закручивал. Нехайкиным шабат соблюдал.
– Чтоб ты сто двадцать лет жил, папа! – сказал Лёлик. – Как же мне плохо без твоей поддержки!
А тумбочка? Она тихо стояла в углу и от души радовалась незатейливому человеческому счастью.
Зинаида Вилькорицкая
Художник Виктор Молев
