По страницам «Кулинарного романа в рецептах» Марата БАСКИНА

Это не просто кулинарные рецепты – это память о наших родителях, дедушках и бабушках. Это память сердца. Это вкус времени. Вкус нашего непростого местечкового детства.

Селёдку привозили в Краснополье раз в месяц. Всё время в разный день, не подающийся никакому расчёту, но каким-то непонятным образом, все узнавали о привозке заранее, и с самого утра возле продмага устанавливалась очередь в ожидании машины из Кричева, которая привозила бочку селёдки. У магазина собиралось не только всё местечко, но и жители  близлежащих деревень Маластовки, Травны, Палужа….  Наверное, ни одна новость по району не распространялась так быстро, как известие о  селёдке. Селёдка была в грязной деревянной бочке, перетянутой ржавыми обручами. Рассол в бочках был такого же ржаво-коричневого цвета, как обручи. Селёдка всегда была очень солённой, как будто вобрала всю соль моря, в которой её выловили.  Но кто обращал внимания на такие мелочи!? Селёдки, конечно, всем не хватало. И по решению большинства её начинали сразу давать не больше, чем две на руки, а к середине очереди переходили на одну.

Кушали мы селёдку по выходным, утром, на завтрак. Ибо, как говорила бабушка, в спешке селёдку не едят. Селёдка требует время и спокойствия, чтобы не дай Б-г, не подавится костью. Перед тем как появится на столе,  селёдка вымачивалась в холодном чае. Чай бабушка готовила сама, как она говорила, не жалея заварки, чтоб он был такой же коричневый, как рассол, в котором селёдка путешествовала.  И, наконец, наступало всеми ожидаемое воскресенье. Рано утром, бабушка варила большую кастрюлю целой картошки. Кстати, картошку у нас никогда не называли картошкой ни евреи, ни белорусы. Для всех это была бульба! И иного имени она просто не имела права иметь. Готовность бульбы бабушка проверяла ножом и, когда его лезвие входило в бульбу, как в масло, она сливали воду, выливая её в пойло для коровы, а  бульбу пересыпала в  громадную миску, которую ставила посреди стола. Крупная разваристая бульба разваливалась в миске. От неё шёл густой молочный пар, и он начинал будить всех раньше, чем бабушка объявляла:

– Киндерлах, гейт эсун! (Детки, идите кушать! – идиш)

В эти минуты для неё детками были и дедушка, и мама, и папа, и  я.

Селёдку бабушка нарезала на тоненькие кусочки.

– А геринг ис генуг фар тен менш – а гон койм фар цвэй! (Одной селедки хватит на десять человек, а одна курица едва хватает двоим! – идиш) – поясняла она свою мерку.

Селёдку бабушка поливала подсолнечным маслом, крошила на неё кружочки тонко порезанной цибули и, если это было летом, украшала кружочками помидора, а зимой солёного огурца. И каждому наливала чашку зувермилха – кислого молока. И начинался великий еврейский праздник. А геринг мит а бульбэ! Селёдка с картошкой!