Я несколько раз встречался с вдовой Рана – Марией Станиславовной, разговаривал с его друзьями. Все говорили, что работал Лазарь Саулович ежедневно и по много часов. Мария Станиславовна вспоминала, когда муж становился особенно замкнутым, она не решалась лезть с вопросами – понимала, что в голове “живёт” новая работа и сейчас муж подвластен только ей.
Я попытался представить, как Лазарь Саулович работал над серией офортов “Минское гетто”.
...Середина пятидесятых годов. Страна только перестала содрогаться от ужасного “дела врачей”. Страху нагнали столько, что слова “еврей” боялись не меньше, чем американского империализма. Антисемитская вакханалия, приглохшая на время, давала о себе знать, и Лазарь Саулович понимал, что его гравюры обречены на молчание. Но кричала душа художника, которой надо было высказать всё, что скопилось в ней за эти годы. Лазарь Ран начинает работу над серией “Минское гетто”. Читает единственную на то время книгу на эту тему мужественного человека Гирши Смоляра “Мстители гетто”. Каждая страница даётся с огромным трудом.

Художнику кажется, что между строк написано о его большой семье, погибшей в Минске.
Лазарь Саулович встречается с очевидцами тех событий. Никто из них не знал, когда, где, в каком месте была расстреляна семья Рана. Он ходил по довоенной Ратомской улице, подходил к оврагу – тому самому страшному месту, которое  называется Ямой. Только 2 марта 1942 года здесь было расстреляно 5 тысяч минских евреев. Ему казалось, что откуда-то оттуда, из-под травы, из-под деревьев, из-под камней, он слышит голоса своих детей, своей мамы, сестры, жены – голоса, зовущие на помощь. Он уходил к себе в мастерскую и садился за работу. Иначе можно было сойти с ума. День за днём он снова и снова переживает все те события, которые произошли в Минском гетто.
…Офорт Лазаря Рана “Расстрел”. Женщины как-то буднично и обыденно, смирившись, ждут казни. Какие же пытки им пришлось перенести, если смерть уже не пугает их?
…Офорт “Мальчик за колючей проволокой”. Десятилетний еврейский мальчишка смотрит на мир глазами взрослого человека, обречённого на смерть. Ран рисовал своего сына – Саула.
...Облава следует за облавой. Просто так, ради потехи. Пострелять в малолеток. Кто самый меткий? Дети делают “малины” – места, где можно спрятаться во время облав.
Один из офортов Рана так и называется – “Малина”.
По весне прибавился голод, эпидемии. Суп из крапивы и оладьи из картофельных очисток считались деликатесами.
Каждый день в ожидании смерти.
Драматизмом, выразительностью отличаются листы “Счастливчик”, ”Ждут”, ”Музыка”. Ран упорно работает в сложной и трудоёмкой технике. Чёткая линия, мягкая штриховка, контраст тёмных и светлых пятен – все возможности офорта использованы автором, чтобы раскрыть тему.
Но это неправда, что люди безропотно ждали смерти, хотя в гетто были в основном женщины, дети и старики. В лесах организовывались партизанские отряды. Они пополнялись узниками гетто. Отряд Зорина, братьев Бельских...
Офорт Рана “Поэт”. Дикие, нечеловеческие условия не согнули парня. Худой, измождённый, он стоит с гордо поднятой головой, читая стихи.
Работы Лазаря Рана, имея документальную основу, создают мощнейший обобщающий образ несломленного народа. Может, поэтому они не могли так долго пробиться на выставки. Ведь всё это шло в разрез с советской идеологией.
Только в 1979 году при помощи немецкой художницы Лии Грундик альбом гравюр “Минское гетто” закупила Дрезденская картинная галерея.
Нельзя сказать, что художник Лазарь Ран был в опале, не выставлялся. Передо мной лежит перечень выставок, на которых экспонировались его работы. Полторы страницы текста, отпечатанного на машинке. Начиная с 1934 года, когда работы художника были представлены на республиканской выставке художественного оформления книги – ежегодно одна, а то и две выставки: в Минске, Москве, Ташкенте, Бухаресте. И на каждой – новые работы. У Лазаря Сауловича было пять персональных выставок в Минске. Я застал последнюю – в 1989 году.
...Мария Станиславовна “сидела” на телефоне и обзванивала знакомых. Выставка открывалась так неожиданно, что не успели даже отпечатать рекламные афиши. Лазарь Саулович силился подняться с постели, чтобы хоть в полглаза увидеть свои работы, услышать, что говорят о них люди. Он понимал, что всё это для него в последний раз.
Но так и не смог подняться. Выставку открыли без него. Было много тёплых слов (в таких случаях не скупятся даже те, кто при жизни кривил лицо) и совсем немного посетителей. На первом этаже Минского Дворца искусств была персональная выставка Лазаря Рана, на втором – Ильи Глазунова. Думаю, очень символично, что произведения таких разных людей и художников встретились и соседствовали в одном Дворце. Вся жизнь Лазаря Сауловича была соткана из чёрных и белых нитей, сплетённых в большой клубок противоречий.
Я ходил по полупустому залу и думал, сколько гордости надо было иметь этому тихому, скромному человеку, чтобы оставаться самим собой. На его глазах другие художники делали головокружительные карьеры (становились депутатами, получали звания, ордена и т. д.) за то, что рисовали тех, ”кого надо”. А если те, ”кто надо”, попадали в опалу или совершали другие проступки, которые властьимущие считали грехами, художники быстро уничтожали свои работы. Не знаю, часто ли требует жертв искусство, но благополучие требует постоянных жертв.
Лазарь Саулович не любил громких слов, не был диссидентом, инакомыслящим, старался при посторонних избегать разговоров на острые темы или разговоров о политике. Но за всю свою жизнь он не сделал ни одного шага против совести.
Его кисти принадлежат отличные портреты Янки Купалы и Якуба Коласа. Ран рисовал партизан, рабочих, колхозников. Он рисовал героя французского сопротивления Людмилу Михайловну Кушечкину. Он рисовал тех, к кому лежала его душа.
Одной из последних работ Лазаря Сауловича стала картина “Семья героев”, посвящённая семье Вайнрубов, которая дала стране Героев Советского Союза, крупных военачальников Красной, позднее Советской Армии. Картину отказывались принимать на выставки (не те герои!), Лазарь Саулович написал жалобное письмо в ЦК Компартии Белоруссии. И картину, в конце концов, признали.
В открытую Лазаря Рана никто не преследовал, не зажимал. Просто часто делали вид, что его работы никому не нужны. А для художника это хуже, чем самые бранные слова, сказанные в его адрес.
О Лазаре Сауловиче писали мало, и поэтому я позволю себе рассказать биографию художника. Лазарь Ран родился 5 апреля 1909 года в Даугавпилсе (Двинске), тогда – это город в Витебской губернии, теперь – Латвия. Когда мальчику было шесть лет, семья переехала в Полоцк, и детство художника прошло в старинном белорусском городе на берегу Западной Двины. Отец Лазаря был знатоком пушнины, его ценили как специалиста. Мать была портнихой и воспитывала детей. Семья не была патриархальной, но еврейские традиции здесь помнили и соблюдали. Детские воспоминания, дух семьи откладываются в человеке на всю жизнь. Лазарь Ран любил просто посидеть и послушать, как разговаривают на идише. Будучи в Москве, обязательно заходил в редакцию журнала “Советиш Геймланд” (советского, конъюнктурного, но единственного в то время еврейского издания), часами просиживал над книгами по еврейской истории.
Вместе с традициями в душу и ум Лазаря Сауловича с детских лет вошли красоты белорусской земли. И обрывистые берега Западной Двины, и неповторимую прелесть полоцкого Софийского собора, и узкие улочки города, с деревянными тротуарами, он считал своими родными местами, как своими, считал праздниками – Хануку и Пурим. И это органично слилось в нём, в его творчестве. Когда Рану было шестьдесят лет, он подготовил серию офортов “Белорусская деревянная архитектура”. Лазарь Саулович проехал и прошёл сотни километров по республике, чтобы сделать зарисовки, которые легли в основу серии.
...В конце двадцатых годов Лазарь Ран поступил учиться в Витебский художественный техникум. Знакомство с настоящим искусством буквально перевернуло мир провинциального юноши. Он ловит каждое слово своих учителей Минина, Фогта, Энде, Волкова. Знакомится со старейшим художником Юделем Пэном. В это время в городе уже не было ни Шагала, ни Малевича, ни Лисицкого, но ещё была свежа память о них.
– Нам повезло, – вспоминал Лазарь Ран, – что мы попали в окружение этих отличных мастеров. Энде был чудесным рисовальщиком, Фогт – человек большой культуры, показывал нам свои работы, у него была отличная библиотека. Он приносил студентам книги.
В 1932 году Лазарь Саулович оканчивает учёбу в техникуме и попадает по распределению в Минск, в издательство – художником. Он проработал чуть больше года, когда произошла эта история... К издательству подъехала машина, вызвали человек десять, приказали: “Садитесь”, и увезли. Обвиняли ни мало, ни много – в заговоре. Оказалось “искусствоведы” из НКВД разглядели в одной из брошюр на портрете Сталина что-то вроде фашистского знака. Во всяком случае, петлицы на кителе были расположены не так, как им хотелось. Надо отдать должное этим “искусствоведам”. У них было богатое воображение. Лазарь Саулович говорил, что спаслись они благодаря Павлу Никифоровичу Гавриленко – тогдашнему председателю Союза художников Белоруссии. Оббивая все пороги, он сумел, наконец, добиться освобождения. Редкий случай для тридцатых годов. Эта история так сильно подействовала на Лазаря Сауловича, что до последнего дня он не хотел даже вспоминать о ней.
Лазарь Саулович работал много и как живописец, и как график, и даже, как скульптор. Мне кажется, что серия гравюр “Цуброхене мацейвес” (с идиша переводится, как “Разбитые надгробья”) – его вершина. Я смотрю на гравюры, посвящённые деятелям еврейской культуры, и вижу жизнь самого художника. Грустную, полную парадоксов. С вечными надеждами, что на следующий год уж если не чудо произойдёт, то всяком случае, все изменится к лучшему. А когда он наступит, этот “следующий год”, никто не знает, и звучит это, как сказка, с которой легче жить.
Первоначально серия, состоящая из цветных литографий, называлась “Идише шрайбер” (“Еврейские писатели”) и была посвящена людям, на произведениях которых Лазарь Ран воспитывался, чьи книги читал, как биографию своей семьи. Есть великолепная цветная литография, которая была заставкой к этой серии работ. Является, пожалуй, единственной у Рана, в которой использованы элементы еврейского народного орнамента, хорошо знакомого нам по альбому С. Юдовина и М. Малкина. Резной надгробный памятник – мацевот, на котором написано “Идише шрайбер” расколот.
Напомню, серия создавалась в начале семидесятых годов. Время разгула “брежневского” социализма и гнусных антисемитских фельетонов в газетах. Время, когда после победы Израиля в шестидневной войне евреи стали не только всё чаще вспоминать кто они, но и вслух говорить об этом. И ответная антисемитская реакция не заставила себя ждать. Лазарь Саулович новой серией работ заявляет, что он никогда не забывал и не отказывался от своего народа.
Много мыслей приходит, когда смотришь на расколотые камни. Очень хочется верить, что оттуда из тьмы, дух людей, их недосказанные слова прорываются к нам. Они ломают камни, как корни деревьев взрывают асфальт. А может быть, не был столь оптимистичен художник? Видел, как погибает его родной язык идиш, как, никому не нужные, пылятся на полках библиотек книги Давида Бергельсона, Дер Нистора, Абрама Рейзена, как некому читать в оригиналах Шолом-Алейхема и Менделе Мойхер-Сфорима. И поэтому рушатся камни? Или просто он часто ходил на старые еврейские кладбища и видел, в каком состоянии они находятся?
На памятнике Шолом-Алейхему написано на идише: “Смех – это здоровье”. Не знаю, но думаю, только у народа, где смех всегда соседствует со слезами, может на надгробном памятнике появиться такая надпись. Здесь же мальчик Мотл, сват Менахем-Мендл и Тевье-молочник – любимые герои Шолом-Алейхема, которые и после смерти окружают его, теперь на памятнике. Помните завещание писателя, в котором он просил похоронить его рядом с простыми евреями, чтобы его памятник украшал их могилы так же, как раньше они сами украшали его жизнь? Мне кажется, именно об этом думал Лазарь Саулович, когда работал над этой литографией.
Лист, посвящённый С. Ан-скому. Земляк Рана – известнейший драматург, фольклорист, революционер-народоволец. Всё это как-то очень естественно сочеталось в С. Ан-ском. И чтобы эту цельность натуры передать на памятнике, Лазарь Саулович решается на очень скромные выразительные средства. Впереди горит свеча, свет от которой освещает фамилию, выбитую на камне. Здесь же название пьесы С. Ан-ского “Диббук”, которая до сих пор идёт в театрах.
Исаак Бабель... В будёновке с шашкой, автор “Конармии” улыбается со своего надгробья. Только почему традиционный семисвечник-менора изображён с пятью рожками? Может, сражаясь за мировую революцию, Бабель забыл, сколько свечей горит на меноре? Кто ответит теперь? Только и этот памятник расколот. Несмотря на то, что Конармия взяла верх.
Дер Нистор... Как будто кто-то специально разламывал этот памятник. Бил по центру, там, где изображено лицо. И добился своего...
Целая серия работ посвящена еврейским писателям, погибшим от рук сталинских палачей в начале пятидесятых годов: Давид Бергельсон, Перец Маркиш, Лев Квитко...
Позднее появилась работа, посвящённая великому артисту Соломону Михоэлсу. И серия стала называться “Цуброхене мацейвес”. (“Разбитые памятники”).
Всё та же Лия Грундик, приобрела в начале 80-х годов альбом для Дрезденской картинной галереи.
Проходят годы… Думаю, Лазарь Ран заслужил, чтобы на родине в Беларуси был издан большой альбом, включающий все его работы, чтобы к 110-летию со дня рождения художника в Минске была проведена солидная выставка.
Заслужил, а вот как будет, покажет время…

Аркадий Шульман