Эссе
ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМ
«За окнами проливной дождь, и никому в голову не приходит мысль, что кто-то может к нам прийти в такую погоду. Вдруг – стук в дверь. Сестра побежала открывать. Все глаза устремились ко входу. На пороге показался человек среднего роста. Он сбросил с себя промокшее пальто и шляпу, положил их на стул, стоявший у входной двери, и застыл, вперив свой взор в отца. Внешность незнакомца всех нас поразила. Его красивый лоб был чуть прикрыт волосами каштанового цвета, большие синие глаза блестели за стеклами пенсне в золотой оправе, обаятельное лицо привлекло внимание всех присутствующих. Он нас очаровал.
– Шолом-Алейхем (Мир Вам! – идиш), – сказал незнакомец.
– Алейхем шолом (И Вам мир! – идиш), – ответил отец, не отрывая глаз от газеты».
Так описала первую встречу двух классиков еврейской литературы Шолом-Алейхема и Мойхер-Сфорима, дочь последнего.
Еврейское приветствие Шолом-Алейхем, Мир вам! – с идиш, буквально приросло к Шолому Нохумовичу Рабиновичу. И даже его друг Максим Горький долго думал, что Алейхем его фамилия, и часто передавал через знакомых привет господину Алейхему.
Самый известный, самый знаменитый, самый жизнерадостный еврейский писатель, несмотря на его громадную славу прожил непростую и нелёгкую жизнь. Печатаясь в основном в небогатых еврейских изданиях, он зарабатывал копейки, и, когда сам стал издавать серию альманахов народной еврейской библиотеки, в которой поднял гонорары на немыслимую для его бывших издателей высоту, они, увидев в нём конкурента, обрушились на него критическими статьями. Но талант нельзя уничтожить. Он прорастёт везде. Он был нужен еврейскому народу, и он пришёл. Два величайших образа еврейской литературы пришли в нашу жизнь благодаря ему: неудачник и мечтатель Менахем-Мендл и оптимист и жизнелюб Тевье-молочник. Две стороны еврейского характера!
Помню, когда появилось коричневое собрание сочинений Шолом-Алейхема, каждый еврей мечтал иметь эти книги. Ох, их совсем не просто было достать в то время. Ибо, как говорил мой друг, их хотел иметь даже тот еврей, кто не умел читать. Конечно, Шолом-Алейхем в русских переводах и на идиш – это очень разные писатели. Переводчики старались, но иногда время заставляло их опускать предложения, обходить острые углы, а иногда просто не хватало таланта, ибо идиш удивительный язык, где намёк иногда меняет весь смысл сказанного. Имя места действия его грустно весёлых рассказов придуманное им местечко Касриловка. Сам писатель так объяснил его происхождение.
«Касрилик – это уже не просто бедняк, неудачник, это уже, понимаете ли, такой породы бедняк, который не считает, что бедность унижает, упаси боже, его достоинство. Наоборот, она – даже предмет гордости! Как говорится, нужда песенки поёт».
Жена моя родом из Бобруйска. Она жила на Свердлова. И все евреи, живущие там, называли этот район Касриловкой. Как рад был бы этому названию Шолом-Алейхем, ведь он был в Бобруйске, приезжал с чтением своих касриловских историй, и этому единственному белорусскому городу посвятил свой рассказ, написанный в виде письма бобруйскому другу.
В каждом еврее есть что-то от героев Шолом-Алейхема. У каждого своё. И поэтому Шолом-Алейхем вечен.
В Америке Шолом-Алейхема называли еврейским Марк Твеном. А Марк Твен, встретившись с Шолом-Алейхемом, признался тому, что его называют американским Шолом-Алейхемом.
Папа прочитал в своей жизни не так много книг, но каждую прочитанную помнил почти дословно. Он мог выдать на память когда-то в детстве прочитанное стихотворение, или пересказать прочитанный когда-то рассказ – правда, иногда вставляя в него свои обороты. Часто вспоминал он реб Тевье, приводя по разным случаям его слова:
– Как говорил реб Тевье, если суждено счастье, то оно само в дом приходит, а если нет, так тут уж говори не говори, хоть разорвись, – поможет, как прошлогодний снег, – успокаивал он маму после очередных неурядиц с начальством на работе, – придёт и на нашу улицу праздник! Подождём.
– Как говорил реб Тевье, главное, чтоб товар был хорош, – между прочим вспоминал он, прицениваясь на базаре, – ну, и, конечно, лишние деньги я из кармана вынимать не буду!
– Как говорил реб Тевье, каждая ворона – к своему роду, то есть каждый берись за свое дело! – говорил он, проверяя школьные тетрадки. – Ну, что я хочу от Лильки?! Не её это дело – математика! И обижаться за это грех! Зато она поёт, как соловей! Каждый за своё дело, всяк за свою работу, как говорил реб Тевье!
– Как говорил реб Тевье, и серебро моё, и злато моё, – деньги – чепуха! Главное – человек, то есть, чтобы человек оставался человеком! – часто повторял он мне эту истину. – Богатым быть хорошо, ничего не скажешь! Только хорошим человеком быть лучше! Только если бы богатые это понимали, а бедные желали!
Я в детстве всегда считал, что реб Тевье – это папин родственник, и он мне почему-то представлялся похожим на фэтэра (дядю) Шлёму, брата папиного отца. С бородой, в картузе, и в кожухе, подпоясанным ремнем, он на праздники заходил к нам. Садился на завалинке, никогда не заходя в дом, ибо ему тяжело было подняться на крыльцо, и на все разговоры отвечал всегда одинаково:
– Аз мир лэбн, вэлн мир дерзэн! Будем жить – увидим! (идиш)
Я как-то спросил у папы про реб Тевье, кем он нам приходится, какой родней. Папа улыбнулся и сказал:
– Зуналэ, реб Тэвье всем родня! Подрастешь немного, и я тебя с ним познакомлю.
– Он к нам приедет? – спросил я.
– Придёт, – поправил меня папа.
И я ждал. И на моё шестнадцатилетние он пришёл ко мне. Папа подарил мне маленькую книжку Шолом–Алейхема «Тевье-молочник» и два одинаковых томика Менделе Мойхер-Сфорима и Ицхока-Лейбуша Переца
– Как говорил реб Тевье, вдруг – не знаешь, отчего и почему, – удача прёт со всех сторон! Как говорится, мир вам и детям вашим! Захожу в книжный магазин и встречаю реб Тевье! И не одного, а вместе с Фишкой Хромым! Это же надо, чтобы на твой день рождения привезли именно эти книги! – сказал папа, радуясь подарку не меньше, чем я.
МЕНДЕЛЕ МОЙХЕР-СФОРИМ
Шолем-Янкев Бройде, получивший по паспорту фамилию Абрамович, основатель еврейской литературы на идиш Менделе Мойхер-Сфорим, Дедушка еврейской литературы, Дэр Зэйдэ, как назвал его Шолом-Алейхем, что не мешала «внуку» безжалостно редактировать его произведения в альманахах народной библиотеки, и надо сказать дедушка всегда соглашался с этой редактурой, родился в Белоруссии, в местечке Копыль, Слуцкого уезда, Минской губернии. В начале Шолем-Янкев выбрал себе псевдоним Сендерл-книгоноша, но издатель его книги тоже был Сендерл, и он не захотел, чтобы читатели подумали, что это он скрывается за псевдонимом, и Шолем-Янкев получил имя Менделе Мойхер-Сфорим. Мойхер-Сфорим на древнееврейском и есть книгоноша, бродячий продавец книг. Мойхер-сфоримы бродили по местечкам, продавая книжки на идиш и на иврите. Рядом со священными книгами, молитвенниками, в их коробе лежали и копеечные книжонки для простого обитателя местечка.
Непростой был путь постижения самого себя у Мойхер-Сфорима. Добрый еврейский юмор с трудом пробивался в его грустных историях. Как писал сам писатель: «Печален мой напев в хоре еврейской литературы. В моих сочинениях дан образ еврея со всеми его характерными чертами, если он иной раз и поёт что-нибудь весёлое, издали кажется, что он плачет, заливается слезами».
Начиная писать на идиш, имеющий огромное количество диалектов, Менделе стал придавать языку литературный изыск, шлифуя его и выбирая по крупицам лучшие слова, при этом стараясь, чтобы он был понятен обладателю любого диалекта. Он начал создавать еврейскую литературу на идиш, и сам учась и ошибаясь, привёл в мир литературы, судьбу маленького человека из еврейских местечек. Не напрасно первый его роман, первая книга на идише, так и назывался «Дос клэйне мэнчэлэ» («Маленький человечек»).
В то время еврейские писатели смотрели на идиш свысока, считая его жаргоном, языком безграмотных. «И я решил, – пишет Мойхер-Сфорим, – будь, что будет, заступлюсь за отверженный “жаргон” и буду служить своему народу!» Золотой век идиша начался!
Мойхер-Сфорим часто переделывал свои романы, при этом они становились при каждой переделке совсем другими, он шёл вперёд, спотыкаясь и хромая, чтобы дойти до своих лучших книг, создав «Путешествие Вениамина Третьего», о путешествии еврейских Дон Кихота и Санчо Панса – Вениамина и Сендерла в Глупск и Тунеядовку и «Фишку Хромого» с одноимённым героем, калекой, скитающимся с шайкой нищих по местечкам черты оседлости, влюблённого в горбунью и ради любви преодолевающего все преграды.
Удивительно, но еврейская литература началась не с поэзии, как начинались все иные литературы, а с прозы. С книг Менделе Мойхер-Сфорима. Как улыбаясь этому явлению, писали критики, и здесь у евреев, не как у обычных людей.
ИЦХОК-ЛЕЙБУШ ПЕРЕЦ
Золотой век литературы на идиш — это три знаменитых имени Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем и Исхок-Лейбуш Перец. Конечно, были и ещё прекрасные писатели, писавшие в их время на идиш, но славы этих трёх они не достигли.
Вместе с Ицком-Лейбушем Перецем пришла в литературу на идиш не только проза, но и поэзия. В первом сборнике Еврейской народной библиотека Шолом-Алейхема была напечатана поэма «Мониш», до этого неизвестного автора присяжного поверенного из польского городка Замостье, Люблинской губернии Ицхока-Лейбуша Переца. Первая поэма на идиш в мире!
И на древнееврейском, и на идише Перец начал свой творческий путь с поэзии. Правда, написал он стихов очень мало, но поэзия Переца была очень разнообразна и в темах, и в ритмах. Лирические, философские, детские стихи.
Детские стихи Переца папа читал в еврейской школе. И учил их на память. И часто он мне их рассказывал. Я и сейчас помню стишок Переца:
Что гадать и думать тут,
Дети под дождём растут.
И, как только начинался дождь, я выбегал во двор.
Бабушка кричала, что я замочусь, а я декламировал ей Переца. И кричал, что хочу побыстрее вырасти.
Творчество Ицхока-Лейбуша очень разнообразно, многие жанры он открывает в идише впервые: это и стихотворные пьесы, и обработка еврейского фольклора, и удивительные полумистические, и в тоже время реалистические рассказы из жизни местечка. Из детской поэзии Переца выросла детская поэзия Лейбы Квитко, а из прозы И-Л Переца пришла проза лауреата Нобелевской премии Исаака Башевиса-Зингера.
Папа любил его прозу. Рассказы, совершенно не похожие на рассказы Шолом-Алейхема. У Шолом-Алейхема, да и у Менделе Мойхер-Сфорима, герои веселы, они всегда решают свои проблемы сообща, они готовы смеяться над грустным, между ними всегда тепло соседства. У Переца люди одиноки, сами в себе, всё перепутано в их жизни, и всё надо решать самому, никакой мудрый ребе не даст ответа на вопросы жизни, а жить надо. Герои его рассказов всегда свои мысли высказывают очень лаконично, ибо знают, что словами делу не поможешь, и справедливость в жизни не частое явление.
Очень любил папа его рассказ Бонтья-швайг (Бонтя-молчальник), рассказ о простом человеке, всю жизнь работающем, чтобы иметь в доме всего лишь кружку молока и кусочек хлеба, и просить у Б-га только одного, чтобы все были здоровы.
– И я такой, – говорил папа и тяжело вздыхал, – была бы у вас всех кружка молока, кусочек хлеба и здоровье! А больше ничего не надо! Поверь мне, сынок!
ИСААК БАШЕВИС ЗИНГЕР
Если продолжается на языке литература, и при этом настоящая литература, язык живёт. И, это доказал Исаак Башевис Зингер, принёсший литературе на идиш Нобелевскую премию. Сам он, на вопросы почему он пишет на идиш отвечал:
«Когда я сажусь писать, я не говорю себе: “Вот сейчас я буду писать еврейский рассказ”. Как француз, приступающий к строительству дома во Франции, не говорит: “Вот я буду строить французский дом”. Он просто строит дом для себя, своей жены, своих детей. Так и я, садясь писать, пишу о людях. Но так как евреев я знаю лучше, чем других людей, то мои герои и все население моих произведений – евреи….. Эти люди мне очень интересны. Но не потому, что они – евреи, а потому, что через них я могу выразить то, что важно для всех нас: писателей и читателей во всем мире: любовь и предательство, надежды и разочарования».
Исаак Зингер родился в Польше, в маленьком местечке под Варшавой, Лиончин, на Крахмальной улице, в семье раввина Пинхуса Мендла Зингера. Как ни удивительно всех детей раввина потянуло в литературу. И первым пришёл в литературу старший брат Исаака – Исроел-Иешуа Зингер, написав первый еврейский семейный роман «Братья Ашкенази». И чтобы его не путали с братом Исаак к своей фамилии Зингер прибавил имя матери – Башейвы Зильберман. Он стал Исаак Башевис Зингер.
Поначалу Исааку помогал брат, уже известный в литературных кругах писатель. Но уже с первых шагов стало понятно, что в литературу пришёл большой писатель. С каждым новым произведением он выходил за каноны идишской литературы, решительно поднимая сложные темы мировой литературы. Его творчество — это не Золотой век идишской литературы, а, наверное, бриллиантовый!
Опять всё у евреев не как у всех. Никакого пути назад, только вперёд! Нет Серебряного века, есть Бриллиантовый!
Не все принимали его романы в еврейской среде, да и в мировой смотрели настороженно. А он продолжал писать.
— Я пишу ложь, — говорил он, — но эта ложь говорит правду!
Исаак Башевис-Зингер необычный писатель, ибо его произведения почти все его читатели и поклонники читали в переводах. Да, и Нобелевская премия пришла к нему благодаря английским переводам. Надо сказать, что к этим переводам он приложил свою руку, стараясь каждый посмотреть и по возможности улучшить. Всё-таки идиш редкий язык. А писателю хотелось, чтобы его поняли. И его поняли!
Удивительно точные слова Исаака Башевиса–Зингера, сказанные им в интервью, сразу после вручения ему Нобелевской премии: «Вчера я был просто идишский писатель. Сегодня я — лауреат Нобелевской премии. Завтра — снова просто идишский писатель».
Марат БАСКИН
