Рассказывает Иванова Евгения Наумовна

Я родилась 2 февраля 1940 года в Витебске. Мама – Прасковья Афанасьевна Груздова, белоруска. С 5 лет, она жила в Витебске. Осталась без родителей. Её взяли в семью, она помогала смотреть за ребёнком хозяйке, когда той надо было сходить на рынок или в магазин. Жили они на улице Больничной. У хозяйки был 2-летний сын. Хозяйка относилась к ней очень хорошо.

Когда мама повзрослела, стала домработницей. А позже устроилась на работу, на швейную фабрику «Знамя индустриализации».

Папа – еврей, Вульфсон Наум Соломонович. Был такого же возраста, как и мама, 1908 года рождения. Тоже работал на фабрике «ЗИ» механиком. Знал все типы швейных машинок. Его почему-то называли на фабрике «Мишка – золотые ручки». Я папу практически не помню.

Мы очутились в Меховском районе, потом он стал Езерищенский, потом Городокский, в июне 1941 года. Всей семьей поехали на свадьбу в деревню Грязное (теперь она называется Новая) по приглашению маминой двоюродной сестры Марфы. Выходила замуж её старшая дочь Настя.  Из Витебска уехали 20 июня. Родители взяли отпуск. Мама захватила из дома головку от швейной машины «Зингер». Она очень хорошо шила. Решила к свадьбе пошить платье, подправить наряд.

Но началась война, и свадьба не состоялась.

Немцы быстро захватили Меховский район и стали устанавливать там свои порядки.

Через несколько дней мужчины из этой и соседней деревне пошли в лес искать партизан, или перейти через линию фронта. Собралось человек десять. И отец пошёл с ними. Они шли несколько суток, и попали в немецкую засаду. Немцы были с собаками. Мама ничего долго не знала. И только месяца через три или четыре вернулся один из этих десяти мужчин. Он был не из этой деревни, из соседней. Мама его увидела, и он сказал, что все погибли. Он сам был охотник, места знал очень хорошо. Впереди было болото. Он сказал всем, что бежать нужно к болоту. Там и нам трудно будет спастись, но и немцы в болото не полезут. Сидел в воде до ночи с камышинкой и дышал через неё. И так спасся. Никто не нашёл трупов. Людей так и не похоронили.

Немцы вместе с полицаями угоняли молодёжь в Германию. Пришли в дом к Марфе и говорят Насте: «Выходи, садись в машину». Настя: «Не пойду и не поеду». Немец: «Тогда выходи во двор». Настя вышла, и немец выстрелил в неё. Вместо свадьбы Марфе пришлось дочь похоронить.

Мы с мамой жили в деревне Грязное у маминого двоюродного брата Филиппа.

– В деревне знали, что Ваш отец еврей?

– Филипп знал, а остальные, наверное, не знали. У отца были светлые волосы, он не был похож на еврея. Я тоже не была похожа. Но всё равно мама боялась и просила Филиппа и его жену, чтобы они никому и ничего не рассказывали.

В деревне уже говорили, что делают в Витебске с евреями немцы. Маме передали, что недалеко от Смоленского рынка собрали евреев и держат там. (Это был пункт, где евреи обязаны были зарегистрироваться – А.Ш.)

Мама моего отца, бабушка Тайба, не уехала с Витебска. Хотя её звал старший сын Соломон, и дочка её звала с собой. Бабушка сказала, что останется с Наумом и Пашей. «Паша ко мне хорошо относится, и я останусь с ними».

Мамина подруга передала, что свекровь возле Смоленского рынка сидит на стульчике, там согнали много евреев. Кого-то из них расстреляли, кого-то заперли в гетто и они там погибли. Бабушка Тойба умерла своей смертью, сидя на стульчике. Знакомая передала маме: «Я дала немцу большой кусок колбасы, он разрешил передать Тойбе полбатона».

– Как мама зарабатывала? За счёт чего Вы жили?

– Мама хорошо шила. Работала швеёй, но вообще была самоучкой. Она любую вещь могла сшить: и для взрослых, и для детей. Есть фотография, мне годика три. На мне зимнее плюшевое пальто чёрного цвета и плюшевая шапочка, белые валеночки. Я у мамы спросила: «Ты говорила, что мы очень бедно жили». Она ответила: «Да. Очень бедно. Варили суп из лебеды и крапивы». «Откуда у меня такая одежда?» «Я женщине шила куртку, ей нечем было мне заплатить. И она отдала мне кусок плюша, который остался от куртки. Я сшила тебе пальто и шапочку».

Шила на швейной машинке «Зингер», которую взяла ещё из Витебска. Машинка была, как палочка-выручалочка. Крестьяне из этой деревни, из соседних, приходили, просили что-то пошить и рассчитывались, чаще всего продуктами.

– Вы жили в этой деревне до освобождения?

– В Витебск вернулись в 1944 году, как только освободили город. Мама до войны работала на фабрике, и жили мы в доме напротив. Назывался он «Белый» дом. А после возвращения стали жить в «Красном» доме. Тоже рядом.

Всё, что я вам рассказываю, это из маминых воспоминаний. У меня своё собственное: мне было годика три. Немцев распределяли по домам в деревне. У Марфы была ещё дочь Мария и сын Коля. По какой-то причине они пришли к Филиппу. И мы там были с мамой. И тут полицай привёл немца на постой. Филипп ему говорит: «Видишь, сколько у меня людей». А полицай ему: «Это не твои дети. Не хочешь одного немца брать, поселю двух. И чтобы ему были созданы хорошие условия. И чтобы кровать стояла у окна». Мы дети испугались и залезли на печку. Я очутилась с краю. Старшие крутились, пихались, и я свалилась на пол. Плачу, мама меня взяла на руки.  Немец достал маленькую шоколадку и дал её мне. Я плакать перестала, но и брать её боюсь. Спряталась за маму. А он говорит: «Киндер, киндер», – и протягивает мне шоколадку.

И ещё помню, как боялись немцев. Когда они шли по улице, прятались, кто где мог. Я залазила в погреб.

Мама после войны работала на фабрике «ЗИ» до самого выхода на пенсию. Награждена знаком «Отличник лёгкой промышленности». Первое время мама на фабрике работала на своей швейной машинке «Зингер».

Соседей в доме было много. В каждой комнате семья. Мы жили на третьем этаже, наша комната была разделена перегородкой на две части и жили две семьи.

За «Красным» домом за деревьями было поле, там где сейчас 3-я школа. Всю землю разобрали на грядки и сажали картошку, фасоль. Нам ничего не осталось. Я не понимала как так, всем досталось, а нам – нет.

Когда мне исполнилось семь лет, надо было идти в школу. Я была совсем маленького роста. Записали меня в 10-ю школу, на берегу Двины. Никаких портфелей в помине не было. Мама мне сшила матерчатую сумочку. Сначала дали каждому в школе по одной тетрадке. Когда мы эту тетрадку исписали, дальше писать не было на чём. Писали на газетах. «Старайтесь писать между строчек», – говорила учительница.

Помню очень хорошо – зима, снег, большие сугробы. Я иду в школу. Прошла до трамвайной линии, а там такой сугроб, что я ступила, ногу вытащить могу, а валенок остаётся в снегу. Стою и плачу. Идёт мужчина. Спрашивает в чём дело. Я ему сквозь слёзы рассказываю. Он вытащил меня и этот валенок, взял меня под мышку, говорит: «Держись», и нёс так через всю трамвайную линию. Поставил на ноги на площади (теперь там филармония) и спрашивает: «Дальше сама дойдёшь?» «Дойду. Спасибо дядя».

После школы я сразу поступила в медицинский институт. После окончания меня направили в Шарковщину. В Шарковщине работала в больнице. Вышла замуж, уехала с мужем в Норильск. Потом вернулась в Витебск. У нас родились сын и дочка. Вся жизнь в медицине. Работала до пенсии в поликлинике имени Ленина.

Записал Аркадий Шульман