В ночь с 30 апреля на 1 мая 2019-го ушла из долгой и плодотворной жизни Анна Григорьевна Герштейн – беларуский театровед, внучатая племянница прекрасного художника Юделя Пэна.
16 сентября ей исполнилось бы 96…

Как и без того богатым притекают деньги, так ко мне – темы авторских фильмов. В «закадровых» беседах в перерывах съёмок кто-то что-то подскажет – и появляется желание это, так сказать, раскопать.
В 2013-м встретил школьного товарища Борю Крепака – неуёмного исследователя, зав. отделом газеты «Культура», – поделились: кто чем занят. Я снимал тогда для ОНТ фильм «Судьба резидента. Операция «Голливуд». А он назвал совершенно неизвестное мне имя витебского художника, убитого в 1937-м: Юдель Пэн. И призвал: «Вот тебе тема для фильма!», упомянул родственницу художника – Анну Григорьевну Герштейн. Имя мне было хорошо знакомо.
– А она... жива?
Мой осторожный вопрос имел основание: я видел её до того на сдаче спектакля «Проделки Ханумы» в Русском театре – около десятка лет назад, уже тогда пенсионеркой с солидным стажем.

* * *

Когда-то, в 50-70-е, в правом крыле Дома Правительства на 3-м этаже размещалось Министерство культуры БССР. В 20-метровой комнате за столами сидели редакторы: литератор Пётр Андреевич Хорьков, следивший за печатными, произносимыми и распеваемыми текстами артистов филармонии; Леонида Витальевна Довнар-Запольская, поддерживавшая произведения беларуских композиторов; Фруза Леонидовна Бондарева, опекавшая и направлявшая национальный кинематограф; Анна Григорьевна Герштейн, помогавшая формировать репертуары театров республики. Всё! Ни кабинетов, ни отделов, ни методистов, ни департаментов, ни комитетов: всего четыре человека, благодаря которым весьма успешно развивалось тогда наше искусство.
Четыре, правда, очень толковых.
Я всех их знал, они знали меня, так как я и писал, и снимал.
Анна Григорьевна окончила престижный вуз в Ленинграде и, вернувшись на родину, в Минск, упомянутую должность занимала с 1948-го и до 84-го – до пенсии. А после того в почёте и уважении посещала спектакли минских театров.

* * *

Я погрузился в изучение творчества Юделя Пэна, выпускника Санкт-Петербургской Академии художеств. Рядом учились Михаил Врубель, Валентин Серов, Илья Репин – в недалёком будущем выдающиеся русские художники. Юдель Пэн в их кругу на равных.
Академия воспитывала чуткую творческую личность, способную образно мыслить и передавать в своих творениях мысли и чувства. Пока немногие доступные в иллюстрациях работы Юделя Пэна поразили меня. А, кроме того, 20-е годы, «когда Витебск был Парижем», а рядом его ученик Шагал и Малевич, а загадочное убийство 83-летнего художника – детектив!.. Я, как говорится, «взял след».
Понял, что художник, приглашённый в Витебск губернатором, нашёл то, что невозможно было найти в Петербурге: мир еврейской провинции. Это и стало основной темой его творчества – пожизненной, – а моего будущего фильма.
Включил в него воспоминания Заира Азгура – ученика Пэна.
– Пэн говорил: «Наш Витебск отличается от всех городов своим лицом. Во-первых, он лучше других, – ну, хотя бы потому, что я здесь живу».

* * *

Витебский Художественный музей кроме экспозиции открыл мне запасники и притемнённую мастерскую, где реставрировали полотна Пэна.
В Государственном киноархиве (г. Дзержинск) нашлось 20 минут неизвестной неозвученной хроники Витебска 30-х годов.
Всезнающий, неотделимый от Витебска Аркадий Шульман переслал мне открытки с видами старого города, фотографии витеблян – возможных типажей с картин Пэна.
В будущем фильме-дилогии Анна Григорьевна Герштейн определит тематику его картин (тексты дословно списаны с фонограммы фильма):
– Он очень много писал евреев-мастеровых: и пекари, и часовщики, и портные, и сапожники, и стекольщики – весь быт еврейского народа. Он жил в многонациональной республике – в Беларуси.

* * *

Я выяснил: Анна Григорьевна – внучатая племянница Юделя Пэна, последний человек на свете, кто его видел, общался, кто помнит!
2013-й, приезжал к ней в двухкомнатную квартиру: 3-й этаж, бульвар Шевченко. Она меня знала.
Я держу за руку Анну Григорьевну, а она общалась с Юделем Моисеевичем, – значит, я от Пэна через одно рукопожатие!
Я в Киеве пожимал руку 80-летней Инне Васильевне Листовничей – дочке владельца дома, где жили Булгаковы. Михаил Афанасьевич, несомненно, пожимал ручку хозяйской девочке.
Я в Ляховичах «ручкался» с «дядей Павлом» Милюком, героем моего фильма «Наставник», а он общался с Якубом Коласом и Эдвардом Войниловичем, – значит, я от них через одно рукопожатие... Какая короткая цепочка, какая связь времён!
Анна Григорьевна долго не соглашалась сниматься, в разговорах сетовала:
– Владимир Александрович, я ничего не помню!
– Вы знаете меня юношей, всегда называли «Володя»…
– Но вы сейчас знаменитый режиссёр!.. И я ничего не помню!
– А вчера вы так подробно описывали: где какая картина висела в комнатах Пэна.
– Я плохо выгляжу: мне девяносто.
Приехал к ней с женой. И только моя Тамара, как женщина убедила Анну Григорьевну, что выглядит она… бодро.
Родители её – актёры Еврейского театра. Отец – племянник Пэна. Когда театр гастролировал в Витебске, семья Герштейн подолгу жила в квартире художника.
– Это был сентябрь 31-го года. Я помню, как мы приехали впервые, как мы явились сюда поздно ночью. Я знала, что мы приедем в квартиру художника, и предполагала, что тут по стенам будут развешаны одна-две картины – и больше ничего. Оказалось совершенно другое: с потолка и до пола развешаны картины.
Даже в это тяжёлое время Юдель Пэн крайне редко продавал свои работы. Жил бедно, питался картошкой, гречкой, луком. Эти продукты видим на его картинах перед персонажами, перед автопортретом.
– Однажды моя мама возмутилась: «Юрий Моисеевич, почему вы не продаёте свои работы? Ведь это могло бы значительно улучшить ваше положение, что ж вы делаете?!» И вот мама сидела на стуле, стул находился среди комнаты, он обошёл несколько раз, потом наклонился к ней, сказал: «Деточка, я не торгую своим вдохновением».

* * *

С наступлением НЭПа учебные заведения перевели на местное финансирование, – по сути, отбросили, обрекли на произвол, на самовыживание. Художник и преподаватель живописи Юдель Пэн на грани голода.
Аркадий Шульман: «Рассказывают, как Пэн кушал. В понедельник он себе варил перловую кашу. Поскольку во вторник некогда и лень было заниматься хозяйством, он в перловую кашу добавлял воды, и получалась жидкая перловая каша. В среду надо бы готовить еду, но времени-то на это жалко, он добавлял ещё воды – получался суп. Вот так еды ему хватало на три-четыре дня».
Молодая советская власть ещё не определилась в своём отношении к модернизму. Однако вскоре стало очевидно, что полосы и квадраты Малевича не способны выполнить новые задачи партии: славить победы на трудовом фронте, писать портреты передовиков, вождей и героев Гражданской войны.
Но советской власти не нужны были и обнажённые натурщицы Юделя Пэна, а уж тем более его евреи: часовщики, портные, пекари, стекольщики.
Пэн понимал, что его творчество не вписывается в формирующиеся каноны социалистического реализма, но изменить себе не мог. Или не хотел. При этом горожане заказывали ему портреты, гордились и уважали мастера.
Аркадий Шульман: «Старые витебляне вспоминают, как по выходным дням их родители пекли какой-то торт, пирог, брали их за руки и вели к Пэну, показать самого художника со словами: “Смотри, мальчик, это – достопримечательность города!” И оставляли пирог в мастерской».
В 24-м, в состоянии депрессии, он создаёт мистическую картину «Автопортрет с Музой и Смертью». Но это творение на выставках не показывали: беспросветный пессимизм.
Из письма Пэна: «Чувствую себя очень скверно, как морально, так и материально. Уже несколько месяцев нет заказов. В Механическом техникуме получаю 7 рублей 23 копейки в месяц. Вот и всё. Одним словом, нехорошо нашему брату».

* * *

Ученики не забывали учителя. Из Парижа приходили посылки.
Анна Герштейн: «Присылал эти посылки Шагал. Но не от себя: от него такую посылку никогда бы не приняли, не передали – он, эмигрант, был в Советском Союзе персона “нон грата”. Присылал какой-то художник, друг Шагала из Риги. И мне иногда доставались сладости из этих посыло».
В 1927 году в критике по поводу картин Пэна прозвучала недвусмысленная, почти обвинительная формулировка: «Ярко выраженный еврейский шовинизм». Это было серьёзное предупреждение. Но старый мастер не мог и не хотел меняться.
Из книги Марка Шагала «Моя жизнь»: «Вам не следует идти в поле, не надо гулять по городу, обращать внимание на людей, идти в театр, в церковь, в синагогу. Всё вы имеете перед собой, всё стонет, плачет на картинах Пэна ежеминутно».
В 1928-м город, ставший Пэну родным, готовился отметить 40-летие творческой жизни художника в Витебске.
Из обращения Витебского окружного комитета КП(б) Белоруссии в ЦК: «Чтобы наступающий юбилей Ю.М. Пэна был отмечен как праздник всебелорусского масштаба, ходатайствуем о назначении Пэну персональной пенсии, а также звания Народного художника Белоруссии».
Надо сказать, что это – первое такое представление в среде художников Беларуси.
Самого же художника волновали совсем другие проблемы: «Я ничего не имел бы против, если бы меня оставили в покое. Мне ничего не нужно от них. Единственное желание: чтобы мои картины, над которыми работал 50 лет, не валялись на полу, чтобы имели своё пристанище и условия для осмотра публикой».
А в республике сгущались тучи над творческой интеллигенцией.

* * *

17 февраля 1937 года Комиссия по делам искусств при Совнаркоме БССР составила опись произведений 83-летнего художника, которые он намеревался принести в дар городу Витебску: пейзажи, ремесленники, витебские красавицы – 772 работы, итог долгой творческой жизни. Этот акт дарения – творческое завещание. Но документ так и не был им подписан. Он – в следственном деле.
Через десять дней Юделя Пэна нашли мёртвым. Безмолвно глядели с портрета на убиенного мастера его обнажённые Музы.
Следствие вышло на предполагаемых преступников. Убили дальние родственники-соседи, якобы, в поисках денег. Однако из мастерской ничего не пропало. Зверское убийство выглядело бессмысленным и… загадочным. Кому выгодна, кому потребовалась смерть старика? Кто убийца?
Почему-то в беседах с Анной Григорьевной версий убийства Пэна я не затрагивал.
И уже не затрону.

* * *

Анна Григорьевна Герштейн – единственный свидетель последнего периода жизни Пэна. Память подростка запечатлела точное, до подробностей, размещение картин в квартире на углу Гоголя и Замковой улиц:
– От потолка до пола – картины. Старик-часовщик, рядом, с левой стороны – пекарь…
Позировавший пекарь – подлинная личность: Арон Левин. Художник покупал у него горячий хлеб, прямо из печи на деревянной лопате. Его внук – артист Витебского драмтеатра Борис Левин.
- … дальше картина: стол праздничный, где показано, что такое «суббота». На столе: фаршированная рыба, тушёная морковка, кусочки свежего белого хлеба – хала.
И так Анной Григорьевной описаны все стены всех трёх больших комнат!
В фильм вошло несколько фотографий мастерской: на стенах нет, как говорится, «живого места» – сплошь картины разного формата, но трёх неизменных направлений: виды города, мастеровые-ремесленники, витебские красавицы.
Валерий Шишанов – заместитель директора Витебского областного краеведческого музея: «Замалчивание Пэна нельзя связывать с его творчеством. Здесь, скорее, определяющим стала его национальность. Пристрастия властей были связаны с реализмом: изображались молодые, здоровые, сильные люди, которые готовы на бой, на труд, всего себя посвящают стройкам».
Куда было Юделю Пэну с его тематикой в строящийся социализм!

* * *

Художнику под 80, а он продолжал активно работать.
Анна Герштейн: «В его квартире с 31 по 36-й годы мы жили четырежды. И каждый раз появлялись новые картины. Женщина, лежащая на тахте, и тело покрыто прозрачной тканью. Я, нахалка такая, спросила: “Кто эта дама?” – Он улыбнулся, сказал: “Это проезжая актриса”».
И в восемьдесят лет он вёл себя по-рыцарски: репутация женщины – прежде всего.
В 36-м, менее чем за год до убийства, в Витебск на гастроли приехали с театром племянник Пэна актёр Григорий Герштейн с женой-актрисой Эммой Капчевской и 14-летней дочкой Аней. Поселились, как всегда, в квартире на углу Гоголя и Замковой.
Анна Герштейн: «Мы прибыли туда в самых последних числах апреля. Обнаружили две новые картины: стояла на стуле “Женщина в синем платье”, а рядом небольшой портрет “Женщина в сиреневом”. Она сидела на деревянном стуле».
Ни Пэн, ни его минские родственники не знали, что эта встреча – последняя.

* * *

Вечером 27 февраля соседская домработница, как всегда, принесла Юделю Пэну ужин, зажгла субботние свечи. Заметила у художника незнакомого человека: смуглого, высокого роста.
А утром 1 марта другая женщина, молочница, увидела, что у Пэна распахнута дверь. На её оклик и приветствие он не отозвался.
Анна Герштейн: «Рядом с окровавленным телом лежал маленький топорик, залитый кровью. Убийца чувствовал себя очень свободно, даже, можно сказать, цинично, потому что при выходе из квартиры он вымыл руки, и на рукомойнике остались следы».
Фотография топорика с изогнутой ручкой – в следственном «Деле № 9122».
Версий мотивов загадочного и не имевшего явных мотивов убийства всплыло много, но ни одной убедительной.
А вот ещё одна версия, которая всплыла во время съёмок фильма.
Известно, что художник очень дорожил своими живописными работами и беспокоился об их будущей судьбе.
Анна Герштейн: «Пэн говорил: “Не дай Бог, картины запакуют и поместят в архив!” Это он абсолютно считал невозможным, потому что картины покроются пылью и совершенно станут неинтересны никому».
Камера зафиксировала фотоархив Анны Григорьевны: вот она девушка, женщина, чиновник, учёный-театровед…Сегодня – 2013-й год – 90-летняя внучатая племянница Пэна, наконец-то, впервые решилась рассказать о последних намерениях художника.
– Юрий Моисеевич пригласил моего отца к себе в жилую комнату для приватного разговора. Юрий Моисеевич рассказал ему следующее: он намерен передать все-все свои картины за рубеж, ибо в Витебске это сохранено не будет.
Действительно, он здесь не видел места своим работам. К тому же, в Париже Шагал, который сумеет помочь учителю. У Пэна оставалось несколько ранних работ Марка, которые тоже как-то нужно переправить во Францию.
Сохранилось письмо Юделя Пэна его ученице Елене Кабищер: «От Шагала получил письмо – он тоже советует ехать и захватить с собой его работы, которые я спас от рук вандалов. Он хочет со мной поменяться: взять Витебск и отдать Париж. Стоит поменяться с ним?»
О намерении Юделя Пэна стало известно в Минске.
Анна Герштейн: «В Минске, на улице Карла Маркса – об этом папа потом рассказывал очень много – он встретил художника Бразера. Бразер, во-первых, был учеником Пэна, а в этом, 36-м году занимал ответственное место в руководстве Союза художников. И Бразер, зная о наших родственных связях с Пэном, очень просил папу, чтобы он поехал в Витебск, успокоил бы Пэна и сказал, что так действовать невозможно. И Пэн впоследствии полностью изменил своё решение, полностью».
Ни одна работа художника так и не покинула страну.
Значит, мотив, связанный с намерением Пэна вывезти картины, отпадает.
И тогда опять: какова же была цель убийства?
Не осталось свидетелей, исчезли улики… Возможно ли сегодня пересмотреть дело?
Аркадий Шульман: «Версий много. Но не хватает документов, не хватает фактов, не хватает… чтобы остановиться на чём-то одном и с уверенностью сказать: “Да”. До сих пор большой вопрос: что случилось и кто виноват в его гибели? И я тоже не смогу ответить на это. Думаю, никто не сможет ответить на это».

* * *

Присутствовать на премьере фильма «Классик из Витебска. Жизнь и смерть Юделя Пэна» в Художественном музее 2 июля 2014 года Анна Григорьевна Герштейн была не в состоянии. Но я приехал и подробно рассказал о мероприятии, она просила уточнить даже ход непременного застолья.
Все последующие годы я иногда заезжал к ней, но звонил регулярно.
Вновь перебирали её архив, когда для «Мишпохи» готовил статью о Белгосете, когда по просьбе архивистов из Дзержинска устроил им встречу с Анной Григорьевной: им хотелось уточнить, кто из артистов Белгосета запечатлён на двух сотнях старых фотографий.
8 марта 2019-го поздравил её по телефону с праздником.
Напечатав, наконец, фотографии, где моя жена запечатлела нас с Анной Григорьевной во время одной из встреч, взял фото в рамку и привёз ей – это было в 20-х числах апреля.
Её только что привезли из больницы. Она была тронута, все полчаса моего пребывания держала рамку с фото, не выпуская, у груди, словно икону, благодарно смотрела на меня. Думаю, это одно из добрых дел, которые мне зачтутся, – потом, там...
А через несколько дней её не стало.

* * *

Анна Григорьевна была, пожалуй, последним человеком, который помнил, что меня когда-то называли не по имени-отчеству, а «Володя».

Владимир ОРЛОВ,
кинорежиссёр