14 апреля День рождения легендарного лётчика первого дважды Героя Советского Союза Якова Смушевича. Он родился в 1902 году в Литве в еврейском местечке Ракишкис.

«СВОЙ ЧЕЛОВЕК»

«Летчик без полётов, что портной без ниток», — часто говорил Яков Владимирович. А он-то сызмальства знал всё о портновской профессии. Отец его с раннего утра до темноты сидел, поджав ноги по-турецки, на большом столе, орудовал иглой и тяжёлыми кривыми ножницами.

Вспоминая своё детство, Смушкевич как-то рассказал старый анекдот о четырёх портных на одной улице маленького посёлка на западе России. Один из них повесил вывеску «Портной из Петербурга», другой рекламировал себя, как «Мужской портной из Парижа», третий именовался «Знаменитым мастером из Лондона», но больше всего заказов было у находчивого портного, который назвал себя: «Лучший портной на этой улице».

— Так вот моему отцу не надо было ломать голову над рекламой, у него даже вывески не было, —вспоминал Яков Владимирович. В литовском местечке Ракишкис он был единственным портным. Новые костюмы и пальто местечковым богатеям он шил не чаще раза в год, остальное время перелицовывал и перекраивал лохмотья еврейской бедноты. Работы хватало, а заработок был ничтожный. Уж если чем и была богата семья Смушкевичей, так это детьми. Яша — первенец, а после него семь братишек и сестёр. Всех их надо было одеть, обуть, накормить. О штанах и ботинках в семье портного не очень задумывались. Младшие донашивали, что не успели в клочья изодрать старшие, и бегали босиком.
Черноглазый, кудрявый, рослый Яша только три года проходил в еврейскую религиозную школу — хедер. По-русски он говорил плохо, еле читал и писал. Но больше учиться не было возможности, надо помогать отцу с матерью.
Яше было тринадцать лет, когда он впервые увидел аэроплан. Он равнодушно следил за неведомой птицей, нарушившем предрассветную тишину. Самолёт вызвал не восхищение, а раздражение. Он испугал лошадей, а лошади были самой большой привязанностью юного Смушкевича. И не было у него большего праздника, как погнать в ночное лошадей местного извозчика-балагулы...
Началась война с Германией. Через тихий Ракишкис шагали на запад усталые пехотинцы, громыхали орудия, тянулись воинские обозы. В обратном направлении шёл поток беженцев. Он подхватил семью портного и перебросил в тряской теплушке на север России.
Лошадей любил сын, а вышло так, что отец сменил свой утюг и ножницы на кнут и вожжи. Портной стал ломовым извозчиком, на хозяйской лошади, разумеется. Случилось это в далёкой Вологодской губернии, на захолустной станции Няндома, где остановились Смушкевичи.
В Няндоме Яков устроился рабочим в пекарню. В его обязанности входило перетаскивать пятипудовые мешки с мукой из амбара, колоть дрова, растапливать печи, убирать двор, бегать за шкаликом водки и многое другое.
Тяжёлая работа за гроши, тумаки и причитания хозяина надоели Яше, и он перебрался в Вологду. Война была в разгаре, рабочих рук не хватало, и четырнадцатилетний паренёк, выглядевший семнадцатилетним, нанялся в грузчики. Стараясь не отставать от товарищей по артели, он взваливал на спину тяжёлые мешки и тюки и, широко расставив ноги, шагал по зыбким сходням на речные баржи. Грузчики полюбили черноволосого беженца, не очень ладившего с русским языком. Прислушиваясь к разговорам рабочих, не стесняясь расспрашивать их, Яша стал разбираться в политике. Он понял, чего добиваются большевики.
После Октябрьской революции Советское государство взяло на себя заботу о беженцах, рассеянных по всей стране. Все желавшие вернуться в родные места получили необходимую помощь.
Старик Смушкевич с семьей переехал обратно в Ракишкис. Но Якову невтерпёж стало в тихом местечке, центром жизни которого была синагога и где местные торговцы поговаривали о том, что скоро будет «свободная, литовская» Литва...
Взяв у матери каравай чёрного хлеба, Яков ушёл обратно в Вологду. Грузчики очень тепло его встретили.
— Свой человек никуда не денется!

ПОДКОВА И ПРОПЕЛЛЕР

В восемнадцатом году Яков Смушкевич вступил добровольцем в отряд Красной Армии. В шестнадцать лет стал коммунистом.
Смелый, общительный, сердечный, он быстро завоевал любовь и уважение товарищей. Как политрук роты, а потом комиссар тридцать пятого пехотного полка Смушкевич участвовал во многих боях с иностранными интервентами и белогвардейцами.
По штатному расписанию полковому комиссару положена верховая лошадь. Смушкевич души не чаял в своём резвом, выносливом коне, сам его чистил, кормил.
Конец гражданской войны застал полк, где комиссарил Смушкевич, в Белоруссии. О демобилизации было рано думать. Пришлось на время отложить и мечту о кавалерии, куда Яков хотел перебраться из пехоты.
В белорусских лесах орудовало множество больших и малых бандитских шаек, всякого рода атаманов и батьков. В леса ушли дезертиры, недобитые белогвардейцы, сынки богачей, потерявших своё движимое и недвижимое, и примазавшиеся к ним уголовники. Среди красноармейских частей, ликвидировавших бандитов, был и тридцать пятый полк.
Поздней осенью 1921 года население местечка Пуховичи терроризировала байда некоего атамана Берёзы. Бандиты налетели на Пуховичи, ограбили жителей и увели заложников. Атаман потребовал за них выкуп золотом и драгоценностями. Когда собранные ценности доставили в условленное место, атаман приказал привязать к шеям заложников камни и утопить их в озере.
Охотясь за Берёзой, комиссар Смушкевич оторвался от своих и один на Гнедке влетел в Пуховичи, все жители которого, ожидая очередного налёта бандитов, попрятались. Только на крыльце одного домика стояла девушка с длинной русой косой.
— Где помещение военного коменданта? — спросил её всадник.
Девушка показала и долго провожала взглядом молодого командира.
Комендатура была на замке. Комендант сбежал. Несколько часов спустя из местечка вышел отряд красноармейцев и группа вооружённой местной молодёжи. Впереди ехал на коне комиссар. После горячих стычек банда Берёзы была полностью уничтожена.
В местечке по этому поводу устроили торжественный вечер. Комиссар пошёл к русоволосой девушке.
— Это вы показали, где находится комендант?
— Я...
— Будем знакомы! Яша!
— Бася...
Они снова встретились через несколько месяцев, 1 мая 1922 года. Над Пуховичами закружился двухместный самолёт с красными звёздами на крыльях. Он разбрасывал листовки. На белых, красных, синих, зелёных листочках было напечатано: «Вступайте в Общество друзей Воздушного флота».
Аэроплан в те годы был величайшей редкостью, и люди, задрав головы, с восхищением следили за его полётом. Самолётик то лихо взмывал вверх «свечкой», то стремглав устремлялся к земле, делал «мёртвые петли», переворачивался с крыла на крыло. Но вдруг он стал как-то боком спускаться за огороды, на лужайку возле болота. Пасшиеся здесь козы, испуганно заблеяв, разбежались в разные стороны, а самолёт, коснувшись колёсами сырой травы, задрал хвост, клюнул носом и ... развалился на части.
Из-под обломков вылезли лётчик и политрук соседней воинской части.
— Нечего сказать, поагитировали за воздушный флот! — сухо сказал лётчику Яков Смушкевич. — На глазах у демонстрантов гробанулись... Ну, нечего делать, пошли на митинг!
Митинг прошёл удачно. Политрук произнёс зажигательную речь и призывал всех вступать в ОДВФ. Здесь же, на первомайской демонстрации, было принято решение отчислить однодневный заработок, провести несколько воскресников, построить самолёт и назвать его «Пуховичский рабочий».
Прилетевшие пешком направились к вокзалу, чтобы вернуться в часть поездом. Политрука провожала Бася.
— Яков, — спросила она, — вы в самом деле ничего себе не повредили?
— Нет, но обидно. Первый вылет кончился аварией.
— Ну, а что вы теперь будете делать?
— Как — что? Конечно, летать, обязательно летать!
Вместо кавалерии Яков Смушкевич был направлен политруком в 23-й авиационный отряд. Не подкова, а пропеллер стал эмблемой его жизни.
Политическая работа в авиации в то время была делом весьма трудным. Оставшиеся в наследство от царской армии латаные-перелатаные аэропланы с моторами, давно исчерпавшими все ресурсы, лётчики презрительно именовали «примус-драконами». Среди пилотов мало было коммунистов. Молодой политрук был встречен в эскадрилье с холодком. Один из лётчиков, бывший царский поручик, взялся «прокатить» его на митинг в Пуховичи. Он лихо кружил над посёлком, чтобы посмотреть, как будет вести себя в воздухе «сухопутный комиссар». Но не справился с посадкой на неровный луг.
После такого воздушного крещения, убежденно говорили в эскадрилье, политрук сбежит обратно в свою пехоту. А вышло всё, наоборот.
Яков Смушкевич из первой авиационной неудачи сделал такой вывод: если партия доверила тебе работу среди лётчиков, ты должен научиться летать не хуже их. Ещё во времена гражданской войны он понял, что только тот комиссар пользуется авторитетом у красноармейцев, который умеет показать себя смелым и умным бойцом, Смушкевич не раз пытался договориться с лётчиками, чтобы те научили его водить машину. Но пилоты не очень-то спешили.
— Ты занимайся своей политикой, а мы уж как-нибудь без тебя с аэропланами управимся. Мы в школах учились, а ты хочешь так: тяп-ляп — и в пилоты! Не выйдет, друг!
До сих пор остается тайной, как политрук Смушкевич самоучкой, без специальной подготовки, стал водить машины разных типов. Да как водить! Опытные лётчики не всегда могли с ним состязаться в мастерстве. Он стал признанным асом.
И ранним утром, и поздним вечером Смушкевич был около машин, задавал вопрос за вопросом механикам и мотористам, наблюдал, как они разбирают двигатели. Когда ему приходилось лететь в качестве пассажира, — а это случалось нередко, — он очень внимательно следил за каждым движением лётчика и не стеснялся спрашивать...
Первые шаги в воздухе Смушкевич тщательно скрывал от молодой жены. Он женился на девушке с русой косой из местечка Пуховичи... Из загса политрук с гордостью привёл Басю в свои «апартаменты». Они оказались восьмиметровой комнаткой за клубом, в которой стояла узкая железная койка, прикрытая суконным солдатским одеялом, маленький стол и два табурета...
В быту Яков Владимирович был на редкость скромным, старался ничем не выделяться, всегда думал о подчинённых, о том, как бы сделать их жизнь лучше и интересней. Его вдова — Бася Соломоновна, вспоминая молодые годы, рассказывала мне, что по своей должности Смушкевич имел право на казённую квартиру, и ему не раз предоставляли её. Но он всегда отказывался в пользу более нуждающихся товарищей, а сам с женой и дочерями жил на частных квартирах. Когда Бася Соломоновна пробовала упрекнуть его, он, виновато улыбаясь, говорил:
— Тебе не хватает? Ведь лётчику или технику труднее платить за частную квартиру.
Когда Смушкевич был назначен комиссаром авиационной бригады, ему выдали ордер на трёхкомнатную квартиру. Ему очень нравилась квартира. Наконец-то у него будет кабинет для работы и отдельная комната для дочерей!
— Вот это хоромы так хоромы! — довольно потирал он руки.
Но через несколько дней он пришёл домой несколько растерянный и сказал жене:
— Знаешь, родная, зачем нам такие хоромы? Никогда раньше не жили в трёх комнатах и сейчас не надо...
— Как это не надо! Очень даже надо. У нас дети, и ты уж не политрук.
— Ну, и что из того, что не политрук? Что изменилось? Понимаешь, приехал к нам один инженер, женат, а жить негде. Вот я и приказал, чтобы ему выписали ордер на одну из наших комнат. Какую, ты думаешь, ему лучше отдать?.. Наверное, эту? Она — побольше.
Ещё через неделю во вторую комнату «отдельной» квартиры въехала, по распоряжению Смушкевича, семья нового командира эскадрильи, а комиссар бригады с женой и двумя дочками остался в одной комнате, и притом самой маленькой...
Яков Владимирович был хорошим товарищем и заботливым командиром. Он всегда был в курсе не только служебных дел, но и личной жизни каждого лётчика, знал, у кого заболел ребёнок, у кого дома какие нелады.
Бася Соломоновна вспоминает, как однажды утром муж позвонил ей по телефону:
— Сейчас придёт к тебе жена лётчика Михайлова, дай ей, пожалуйста, четыреста рублей. Сейчас ни о чём не спрашивай. Вечером приду, сам расскажу.
И вечером она всё узнала. В то утро Смушкевич заметил, что с Михайловым, одним из лучших лётчиков бригады, творится что-то неладное. Комиссар спросил у лётчиков, соседей Михайлова, и выяснил, что дома накануне был скандал, жена его весь вечер ругала.
Смушкевич тут же отстранил Михайлова от полёта и пригласил к себе в кабинет. Летчик рассказал, что накануне ему предложили ордер на шубу для жены. Так как у него не было лишних денег, он от ордера отказался. Комиссар вынул из письменного стола ордер на шубу, предназначенную для его жены, отдал его Михайлову и позвонил насчёт денег домой.
Вечером Смушкевич утешил жену, пообещав купить шубу в другой раз, когда пришлют новые ордера. Он сумел выполнить своё обещание только летом.
В заботе о личном составе бригады для Смушкевича не существовало мелочей.
Когда его назначили командиром бригады, он начал строительство большого авиационного городка. До его приезда весь личный состав бригады был разбросан по всему городу, лётчики и техники жили на частных квартирах. Это мешало созданию единого, сплочённого, дружного коллектива. Новый командир бригады добился кредитов и стал на время строителем. Дома вблизи аэродрома росли как грибы. Комбриг ежедневно бывал на стройке. Он следил за внутренней отделкой квартир, был очень требователен, не делал никаких поблажек штукатурам и малярам. А как радовался, когда авиаторы заселяли светлые и удобные квартиры, заходил к каждой семье с подарком на новоселье. Смушкевичи получали квартиру последними, когда весь лётный и технический состав был уже обеспечен жильём.
Первым в советской авиации комбриг Смушкевич создал прекрасно оборудованный ночной санаторий, в котором лётчики могли бы отдохнуть перед трудными полётами. Это нововведение встретило решительный отпор со стороны... жёён летчиков. Они возмутились тем, что отрывают мужей от домашних очагов. Делегация жён, ища сочувствия и поддержки, пришла к жене комбрига: дескать, мол, вашему делать нечего, чего выдумал! Где бы мы ни были, в каких бы частях наши ни служили, всюду домой на ночь приходили. Нигде нет никаких таких санаториев, и здесь они ни к чему... Но очень скоро, и они поняли, какое значение имел санаторий для укрепления здоровья лётчиков.
Бригада имела свой фруктовый сад, огороды, своих коров, свиней, стада гусей... Квашеная капуста и солёные огурцы «авиаторского» приготовления славились далеко в округе.
— В Смушкевиче пропадает замечательный талант хозяйственника, — добродушно шутили в бригаде.
У Смушкевича на всё хватало времени. По вечерам комбриг то сражался с лётчиками в гарнизонном клубе в бильярд, страстным любителем и мастером которого он был, то устраивал вскладчину товарищеские ужины с танцами, то организовывал массовку на озеро. Там он собирал рыбаков и уводил их на какое-нибудь известное ему место, где рыба «особенно клюет, только успевай таскать её».
Один комбриг был только за книгой и на истребителе, в небе. Летал он в любую погоду. Он овладел не только мастерством пилота, но, добросовестно проштудировав все учебники и руководства, которые смог достать, научился штурманскому делу.
Как-то раз, после того как Смушкевич проделал серию фигур воздушного пилотажа, его спросили:
— Откройте свой секрет, товарищ комбриг, скажите нам правду, в какой лётной школе вы учились?
Смушкевич широко улыбнулся в ответ:
— В самой замечательной школе... У лётчиков учился...
Если с практикой дело обстоит отлично, то в теории лётчик Смушкевич пока не силен.
Не раз обращался комбриг с просьбой направить его на учёбу, но всякий раз находились неотложные дела и ему отказывали.
И вот во время очередного отпуска Смушкевич поехал не на курорт, а в Качу, под Севастополь, в лётное училище, и поставил там своеобразный рекорд. Занимаясь по восемнадцать часов в сутки, он за тридцать девять дней сдал экзамены за полный курс училища, рассчитанный на два года.

КРЫЛАТЫЙ ГЕНЕРАЛ

Однажды Я.В. Смушкевич в разгар зимы неожиданно для всех отдал приказ о выступлении в лагеря.
— В крещенские морозы в лагерь?! — удивлялись в бригаде.
— Кому это нужно? Летние — и то надоели! — говорили лётчики.
— Лётчикам придётся вести бои не только в погожие летние дни, — отвечал Смушкевич, — но и в зимнее ненастье. Надо быть готовыми к самому трудному!
По его приказу впервые в нашей стране были оборудованы аэродромы на замерзшем озере, заснеженной поляне в лесу, в открытом поле. Люди много работали, расчищая подъездные пути и взлётную полосу, подогревая моторы, ежедневно подолгу летали и многому научились. Во время финской кампании, а затем в Великую Отечественную войну лётчики с благодарностью вспоминали Смушкевича, который первым начал учить их воевать в сложных зимних условиях.
Сам он почти прямо из мороза перелетал в жару, серое холодное небо Белоруссии сменил на ослепительно синее небо Испании.
Он прибыл туда, когда в воздухе господствовала фашистская авиация. Смушкевичу, назначенному главным советником по авиации республиканских войск, на первых порах пришлось очень трудно. Однако он провёл некоторую перегруппировку сил, изменил тактические приёмы ведения воздушной войны и сам ежедневно поднимался в воздух навстречу врагу. Он добился замечательных успехов и как командующий авиацией (фактически он им был) и как лётчик-истребитель.
Смушкевич начал со знакомства с людьми, побывал во всех эскадрильях, поговорил с каждым лётчиком в отдельности. Первый приказ по лётным частям, подписанный Смушкевичем, предлагал вылетать в бой группами, помогать друг другу в небе.
У нового командира был особый «почерк», это сразу почувствовали и соратники, и враги. В тот же день, когда был издан приказ, республиканские летчики сбили шесть вражеских самолётов, на следующий день — шесть, на третий — девять...
... В то время, когда Смушкевич воевал в Испании, авиабригада отмечала своё десятилетие. На праздник приехал командующий Белорусским военным округом Уборевич. Он произнёс на торжествах яркую речь.
— Помните нашего чудесного самоучку, вчерашнего грузчика Якова Смушкевича, — говорил командующий. — Как сейчас вижу — он стоит передо мной. Руки в карманах брюк, строевая выправка оставляет желать лучшего. Он немного согнул плечи и, как всегда, у него чуть смущенная улыбка... И вот этот скромный Яша, человек, про которого можно смело сказать, что он летать рождённым, творит сейчас чудеса, прославляет на весь мир советскую авиацию. Знают и враги цену нашему советскому генералу. Сам Гитлер обещал баснословную награду тому лётчику, который собьёт этого «красного дьявола»...
Уборевич, увлекшись, больше говорил о подвигах комбрига, чем о юбилее части, которой тот командавал...
В течение девяти месяцев Смушкевич командовал воздушными силами республиканской Испании и чуть ли не ежедневно участвовал в воздушных боях и бомбёжках наземных войск.
Смушкевич ещё находился в Испании, когда узнал о награждении орденом Ленина. На Родину он вернулся Героем Советского Союза.
Вручая ему награду, Михаил Иванович Калинин дружески пожелал:
— До будущей встречи здесь же и по такому же радостному поводу...
Комкор Смушкевич был назначен заместителем начальника Военно-Воздушных Сил Красной Армии. Заняв один из самых крупных постов в военной авиации, он продолжал оставаться таким же простым, скромным, отзывчивым.
«Крещённый» огнём войны с международным фашизмом в Испании, он на основе боевого опыта пересматривал уставы, наставления и руководства по тактике, стратегии, боевым действиям авиации.
К Смушкевичу часто обращались за советами конструкторы авиационной техники. Под его руководством перевооружалась наша авиация.

ЛЕТАТЬ, КАК ДЫШАТЬ

В 1938 году Смушкевичу было поручено командовать первомайским воздушным парадом. Уже были проведены все репетиции, и утром тридцатого апреля он решил ещё раз подняться на флагманской машине. Жена ждала Якова Владимировича обедать к четырём часам дня. В десять часов вечера ей позвонил товарищ Ворошилов.
В палате Боткинской больницы лежал без сознания с ног до головы забинтованный Смушкевич.
Авария произошла на небольшой высоте. У самолета Р-10 внезапно остановился мотор. Машина врезалась в лес и разбилась. Из-под обломков выбрался техник цел и невредим, а Смушкевича вытащили с переломанными от стопы до бедра ногами, с тяжёлыми ранениями головы, с обожжённой спиной...
Вечером 1 мая в палату, где лежал Смушкевич, вошли четверо военных. Под накинутыми на плечи белыми халатами сверкали золото и эмаль орденов. Это боевые командиры, занимавшие самые высокие должности в Красной Армии, смотрели на товарища, лежавшего с закрытыми глазами, и плакали скупыми мужскими слезами. Когда Смушкевич открыл глаза, начальник ВВС Локтионов, выступив вперед, громко и твердо, как при рапорте, сказал:
— От имени партии и правительства вам приказано не сдаваться, а бороться за свою жизнь так же, как вы боролись в боях... Что вы, товарищ комкор, прикажете передать?
— Передайте, — с трудом произнёс Смушкевич, — что я не сдамся, обязательно поправлюсь!
Сказал и потерял сознание.
Когда он пришёл в себя, его стал мучить вопрос, есть ли у него ноги? Он их совсем не чувствовал.
После очень сложной операции ноги Смушкевича удалось спасти. Только одна нога стала значительно короче другой. Плохо срастались тазобедренные кости. Казалось, что лётчику навсегда придётся проститься с авиацией. Но так могли думать те, кто плохо знал Якова Владимировича.
Он попросил, чтобы ему принесли в больницу книгу Островского «Как закалялась сталь».
Когда с ног сняли гипс, оказалось, что мышцы ног атрофированы. Ему прописали массаж и гимнастические упражнения. Смушкевич стал, как он выражался, «форсировать лечение». Он не удовлетворялся одним сеансом массажа, а заставлял жену и дочь по нескольку раз в день массировать ногу. Во время лечебной гимнастики он испытывал ужасные боли, но никогда не издавал и стона.
Комната в подмосковном санатории Барвиха превратилась в филиал штаба ВВС. Сюда приезжали командиры авиационных частей, конструкторы, директора заводов. Здесь проходили совещания. Смушкевич председательствовал, полулежа на диване. Когда врачи запротестовали против такой бурной деятельности и потребовали, чтобы Смушкевич перешёл на положение больного, он уехал из санатория. Служебный кабинет заместителя начальника Военно-Воздушных Сил страны превратился в отделение санатория. За ширмой стояла кровать. В штабе ВВС были оборудованы ванная комната с аппаратами физиотерапевтического лечения.
Смушкевич пожаловался как-то Ворошилову, что ему легче было научиться летать, чем ходить на костылях.
Климент Ефремович рассмеялся:
— Это же проще простого. Когда я был ранен в гражданскую, тоже ходил на костылях…
Ворошилов взял костыли, стоявшие в углу кабинета, согнул одну ногу в колене и быстро проковылял через комнату.
— Вот как надо… А ну-ка, герой, попробуй!
Смушкевич послушно встал. С костылями он ходил недолго. Очень скоро перешёл на палку и костыль.
Врачи составили для него распорядок дня, при котором работа сочеталась с отдыхом и лечением. Совещания разрешались, например, только двухчасовые, не более. За соблюдением предписаний врачей наблюдала Бася Соломоновна, которую он стал называть «лишний секретарь».
На курорте в Сочи Смушкевич, который был отличным пловцом, с завистью смотрел на купающихся. Море ему было временно противопоказано. Вдруг, не выдержав, он бросился в воду... В одну сторону поплыл костыль, в другую — палка. «Лишний секретарь», увидев это, в ужасе закричала на весь пляж:
— Помогите! Он утонет!
Подплыла спасательная лодка. Подобрала костыль и палку, а Смушкевич сам доплыл до берега.
— Надо же пробовать ноги, — сказал он с виноватой улыбкой.
Бася Соломоновна Смушкевич рассказывала мне о том, как муж «пробовал» ноги. Вскоре после приезда с курорта он бросил костыль и стал опираться только на палку. Несмотря на запрет врачей, он упорно начал готовить себя к тому, чтобы сесть в самолёт. Начал упражняться в автомобиле. Заведёт машину и пробует включать и переключать скорости, нажимая ногами на педали. Превозмогая нечеловеческую боль, он так упражнялся часами, пока наконец машина не тронулась с места. И тогда Смушкевич повёл её на аэродром.
Он несколько раз приезжал сюда смотреть, как летают другие. Потом не выдержал – сам сел в самолёт и поднял его в небо.
Когда жена спросила врачей, разрешают ли они ему летать, те только пожали плечами:
— Пускай уж летает… Для него летать — всё равно, что для нас дышать… Ему небо нужно, как воздух…

В МОНГОЛЬСКИХ СТЕПЯХ

В мае 1939 года отборная шестая армия Японии и марионеточные войска императора Манчжоу-Го вторглись в пределы Монгольской Народной Республики. Началась война, продолжавшаяся полным поражением самураев.
Бои шли в районе реки Халхин-Гол, где японцы два года кряду готовили укреплёённые позиции в голой степи. Ближайшая советская железная дорога находилась в семистах километрах от места боев. В степи без дорог, среди оврагов и песчаных барханов, вдали от баз снабжения особое значение приобрела авиация. Ею командовал Смушкевич.
По его приказанию, в нарушение всех уставов, была создана сеть аэродромов в непосредственной близости к передовым позициям. В случае необходимости, а она бывала очень часто, навстречу врагу одновременно с разных мест поднималось множество боевых машин. Свой командный пункт Смушкевич расположил на горе, в километре от линии фронта. Но он редко на нём бывал. Его видели на всех аэродромах, он встречался с лётчиками, проводил разборы воздушных схваток.
В решающие дни боёв, в августе, Смушкевич готовил сокрушительный авиационный удар по противнику. В назначенный для вылета утренний час небо над аэродромом было плотно окутано туманом. И всё же Смушкевич дал команду вылетать. Воздушная армада устремилась к линии фронта. Бомбардировщики с малой высоты бомбили японские окопы и военные склады, а истребители подавляли огневые точки неприятеля. Налёт следовал за налётом. Земля содрогалась от взрывов. Японские самолёты не в силах были оказать сопротивление. Захватчики несли большие потери. А мы не потеряли в этот день ни одной машины.
Враг был разбит физически, надо было его добить морально. Смушкевич приказал звену истребителей выполнять фигуры высшего пилотажа над вражескими окопами.
Среди захваченных советско-монгольскими войсками трофеев был дневник японского офицера. Вот что он писал:
«Красная авиация не давала нам покоя. Ни минуты не проходило без того, чтобы над нами не кружили красные самолёты. Мало того, что красная авиация постоянно висела у нас над головой, отдельные самолёты, а однажды и целое звено, — проделывали фигуры высшего пилотажа над нашими окопами — как раз в то время, когда бои ещё продолжались, и это было очень страшно...»
Героев Халхин-Гола торжественно встречали в Москве. Когда из флагманского самолёта вышел Смушкевич, его жена заплакала. Яков Владимирович сильно хромал, одна нога у него была забинтована и к ней привязан сандалий.
— Что случилось? Ты ранен?
— Нет, меня москиты искусали, и я расчесал ногу... Сейчас нам надо в Кремль, вот вернусь, всё покажу...
Смушкевич приехал домой за полночь. На ноге была открытая рана с нагноением, нога распухла. Несмотря на поздний час, жена тут же позвонила профессору. Договорились, что тот приедет утром.
В шесть утра Яков Владимирович сказал Басе Соломоновне:
— Ну, жена, готовь чемодан. Сейчас улетаю.
Жена запротестовала:
— Никаких чемоданов! Куда ты поедешь с такой ногой? Через два часа будет профессор!
Смушкевич лихо повернулся на каблуках, отдал честь и ушёл из дома без чемодана.
Ровно в восемь пришёл профессор Фридланд, но больного не застал. Тот был уже далеко. В секретариате наркома Басе Соломоновне сказали, что её муж улетел участвовать в освободительном походе в Западную Украину и Западную Белоруссию.
Жена и профессор полетели вдогонку. Они догнали Смушкевича. Профессор смотрел на ногу и качал головой.
— Если бы я прилетел к вам на два дня позже, — сказал он, — вам пришлось бы проститься с ногой... Без костылей ни шагу... И вообще — беспрекословно повиноваться врачу...
В ноябре 1939 года за личное мужество, проявленное в боях у Халхин-Гола, Якову Смушкевичу было вторично присвоено звание Героя Советского Союза. По положению должен был быть сооружен бронзовый бюст дважды Героя на его родине. Но негде было тогда его ставить. После восстановления Советской власти в Литве генерал-лейтенанту Смушкевичу удалось на несколько дней прилететь в Ракишкис, где он не был двадцать два года. Трудно рассказать о радости старого портного и его жены, к которым прилетел сын. Оказывается, старик Смушкевич узнавал о том, что происходит с его сыном, в местной полиции. Его не раз таскали в участок, и полицейские чиновники издевались над стариком, показывая ему советскую газету: «Думаешь, твой сын Герой, так мы с тобой цацкаться будем!» Потом давали тумака и выгоняли из участка. Так он узнал о том, что Яша стал кандидатом в члены Центрального Комитета партии, дважды Героем, а затем — генерал-лейтенантом.
За несколько недель до начала войны с белофиннами Смушкевич был назначен командующим Военно-Воздушных Сил РККА.
Он вылетел в Петрозаводск и оттуда руководил боевыми действиями авиационных частей, громивших линию Маннергейма.
Ему становилось всё хуже, и врачи настояли на том, чтобы он переехал в Москву. Смушкевич даже домой не заехал. Он поселился в штабе и продолжал, хоть и на расстоянии, командовать авиацией на белофинском фронте. Он работал лежа.
Профессор Фридланд после очередного консилиума сказал жене Смушкевича:
— У вашего мужа, видно, стальное сердце. Ведь у него в тазобедренном суставе не кости, а творог, хоть ложкой выгребай. Я не представляю себе, как он на ногах стоит, а он ходит самостоятельно, и ведёт ещё такую огромную работу!
... В первые месяцы войны, когда Смушкевича уже не было в живых, продолжали приходить письма на его имя. Военные лётчики писали с фронтов, сетовали на неудачи, просили советов, требовали новых скоростных машин…

Водопьянов Михаил

От редакции.

В опубликованном отрывке из книги Михаила Водопьянова – легендарного советского лётчика, участника операции по спасению экспедиции парохода «Челюскин» в 1934 году, одного из семёрки первых Героев Советского Союза (20.04.1934), участника высокоширотных арктических экспедиций, члена Союза писателей СССР, генерал-майора авиации (30.04.1943), описана жизнь тоже легендарного лётчика, первого дважды Героя Советского Союза, генерал-лейтенанта Якова Смушкевича. Но нет ни слова о его страшной смерти. (Нам не известно, если эти подробности в полном тексте книги).

Приводим данные, основанные на публикациях в журнале «Мишпоха»: «Виражи судьбы Якова Смушкевича» (Илья Стариков), «Сын местечкового портного – генерал Дуглас» (Илья Куксин).

В мае 1941 года были арестованы командующий ВВС Московского военного округа Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Пётр Пумпур и начальник Главного управления ПВО РККА Герой Советского Союза генерал-полковник Григорий Штерн, воевавшие вместе со Смушкевичем в Испании.

8 июня 1941 года Яков Смушкевич был арестован органами НКВД СССР по обвинению в участии в военной заговорщической организации, по заданиям которой в числе других арестованных проводил «вражескую работу, направленную на поражение Республиканской Испании, снижение боевой подготовки ВВС Красной Армии и увеличение аварийности в Военно-Воздушных Силах». В тюрьме подвергался пыткам.

Яков Смушкевич в числе других 25 арестованных, 28 октября 1941 года без суда был расстрелян согласно предписанию Л. П. Берии за номером 2756/Б от 18 октября 1941 года.

В это время советские лётчики мужественно сражались с превосходящими силами немецко-фашистской авиации. Не хватало опытных лётчиков и знающих командиров…

В 1942 году задним числом заместитель наркома внутренних дел ССР Кобулов Б. З. и Влодзимирский Л. Е. сфальсифицировали заключение о расстреле Якова Смушкевича, заведомо ложно указав в нём, что предъявленное ему обвинение доказано.