ТРИБУНА
Видели портрет негритянского джазового трубача Луи Армстронга. Очень хорошо, если да. Это освобождает от необходимости рассказывать, что из себя представлял Моисей Абрамович Садовский. Таки один к одному… Только бледнолицый вариант. Особенно нос и губы! Из последних хоть студень вари. Что там пролетарский поэт Маяковский с его “флейтой водосточных труб”. Всю канализационную систему города с миллионным населением подавай. Для таких мощных брыл (см. словарь Вл. Даля) все огромные органы трёх прибалтийских республик - губная гармошка.
Языку тоже тесно во рту. Иначе откуда такая лингвистическая каша? Будто там с десяток живых пескарей бурно выясняют, кому дохлый червяк достанется. Да ещё и с падежами не все в порядке. Слова выскакивали произвольно, как у пьяных матросов в трактире. В систему их приводил уже тот, кто слушал. Оставалось только удивляться, как ему удавалось несколько лет продержаться на должности лектора общества “Знание”. Кто знает, может, партийная эрудиция у Моисея Абрамовича и была, но уж больно нивелировалась она невнятным произношением. Одно дело знать о губительных последствиях китайской культурной революции и совсем другое сделать их столь же очевидными для массовой аудитории.
Поэтому со временем решили, что должность председателя одного из пригородных сельских Советов, как менее ораторски востребованная, подходила ему больше. Оставалось только некоторое несоответствие с пятым пунктом, о чем отдел кадров чуть позже и пожалеет.
В деревне, где советскую власть олицетворял стареющий еврей Моисей Абрамович Садовский, находилась братская могила. Цивилизованному миру известен такой милитаризованный вариант посмертной интеграции.
Поэтому рядом с кладбищем давно была сооружена деревянная трибуна. Для Моисея Абрамовича она стала эшафотом. Для кадровиков - индикатором ошибочного решения.
Приближался очередной День Победы, и проблема востребованности этой самой трибуны очевидна. А тут еще 30-летие, дата промежуточно-юбилейная. Другой уровень подготовки и ответственности. Тем более, что ожидался большой митинг общественности с огромным количеством приглашённых гостей.
Уже за несколько дней до события Садовского пригласили в отдел пропаганды райкома партии. Разговор прямой и короткий, как выстрел из ружья:
- Абрамович, кровь с носа, а порядок обеспечь. Спрос за организацию персональный.
Понятно, что при таком носе жертва обещала быть обильной. Ведро крови редкой третьей группы, как минимум.
Но зачем Садовскому такие неприятности? Разве их и без того мало… Первым делом разобрались с сорняками. На протяжении нескольких часов деревня могла наблюдать исключительный факт - Моисея Абрамовича с косой.
“Размахнись, рука, разойдись, плечо…” Это не про него. Но крапива и прочие некультурные растения почувствовали на себе энергию партийной ответственности. Ни одной лишней травинки, не говоря уже о мусоре и ветках, не осталось на территории кладбища. И как последний штрих в общей системе боевой готовности № 1 – ярко окрашенная трибуна. Расстарался Абрамыч, как платоновский машинист. Дескать, раз паровоз (который “вперёд летит”) отремонтировать не можем, так хоть лишний слой красочки положим.
…И вот уже на подреставрированной трибуне весь состав местечкового “политбюро”. Жара хоть и тридцатиградусная, фасон держат. Преимущественно темная цветовая гамма костюмов, белые рубахи и туго под кадык узелки широченных галстуков. Хоть пот градом, но партийная эстетика соблюдена.
Первый секретарь вдохновенно озвучивает приготовленный штатным “спичрайтером” текст. В тех местах, где речь идет об успешно проведённом севе (как же без этого?), тон эмоционально нейтрален.
Но вот уже пошел сюжетный блок, максимально приближённый к содержанию и сущности даты. От поверженного тридцать лет назад коварного и вероломного врага перешёл к международному империализму вообще. И как он вдруг интонационно воспарил! Да и жесты обрели логическую упругость. Руки буквально рубят воздух. Выпадая из общей координации движений, все меньше подчиняются ноги. А вот в том месте, где оратор горячо выкрикнул о далеко идущих последствиях холодной войны, резкий взмах левой руки резонансно совпал с движением правой, по силе равным удару орловского рысака. Он-то и стал роковым.
Доска, давно пережившая свои лучшие времена, проломилась под каблуком, словно яичная скорлупа. Выступающий резко проваливается в открывшуюся брешь. Одна рука намертво вцепилась в край трибуны, а другая торчит из-за неё, как конечность тонущего Икара на картине нидерландского живописца Питера Брейгеля.
Только это разве сравнимые величины? Какой-то там переоценивший свои силы мифический герой, а тут самый что ни на есть реальный, всегда уверенный в себе первый секретарь райкома КПБ. Коммунистический лидер целого района.
При виде такого принародного конфуза контраст лица Садовского с известным трубачом стал ещё более разительным. Грач на белом свежевыпавшем снегу.
Чтобы знать, чем это пахнет, не обязательно обладать таким носом. А пахло неприятностями, и очень большими. Причем, в близкой, буквально послепраздничной перспективе.
|
Райкомовские инструкторы в тот невыигрышный для партийного вожака момент стали своеобразным пособием по теме о броуновском движении молекул. Первый секретарь по контрасту с Садовским недобро побагровел. Что-то среднее между томатным соком и кровавым закатом.
Но с помощью членов бюро райкома вновь обрёл устойчивость на уцелевших досках, довёл выступление до конца. Характер праздника обязывал к мужественности. И он её проявил. Кто знает, может, неприятный эпизод только усилил сценарное негодование, ибо где-то рядом с коварным империализмом забрезжили происки международного сионизма.
…Домой Моисей Абрамович чуть доковылял. Свои 52 года почувствовал, как никогда. Народ такое состояние определил прицельно: “ни жив, ни мёртв”.
Жена почувствовала недоброе сразу.
- Моисей, что с тобой? На тебе же лица нет…
- Мине кажется, Соня, что на мине нету и всего остального. Ты лучше спроси, что случилось.
- А что такое случилось?
- Ой, и не спрашивай.
- То спроси, то не спрашивай… Так же нельзя.
- В такой праздник и такое горе.
- Моисей, не волнуй меня, не говори загадками.
- Какие ещё загадки, Соня… Он провалился.
- Боже мой, кто провалился? Когда, куда, как?.. Или с Сёмочкой, не дай Бог, что-нибудь случилось? - испугалась она за внука, которого дед брал с собой.
- С Сёмочкой как раз все хорошо. А вот с Семёновым значительно хуже.
- Каким ещё Семёновым?
- Софочка, ну пусть я сегодня амишугенер… Но ты же всего этого не видела. Тогда почему забыла фамилию первого секретаря райкома партии?
- Секретарь райкома?.. Где в твоём сельсовете есть пропасть, куда мог свалиться такой уважаемый человек?
И тогда Моисей Абрамович сбивчиво и с волнением, что качественно параметры дикции свело вообще до нулевых, поведал жене грустную одиссею с коварной трибуной. Но Софочка все поняла, ведь у еврейской жены кроме ушей есть ещё душа и сердце.
- И что теперь будет? – был её первый вопрос.
- Если б это случилось 25 лет назад – расстрел.
При слове “расстрел” Софью Соломоновну передёрнуло так, будто её подключили к сети напряжением в 220 вольт.
- Моисей, что ты со мной делаешь? Разве можно так шутить?
- Ой, Софочка, это не шутка… Ты спросила – я ответил.
- В моем вопросе было слово “теперь”.
- Теперь будет минимум строгий выговор.
- Но ты же знаешь наше еврейское счастье. Надо рассматривать вариант с максимумом.
- Хорошо, если ты спросишь, что нам светит, то я тебе отвечу.
- Так я уже спросила.
- Ах так… Тогда отвечаю: ищи Моисей новую работу.
- Так разве ж это нарочно?
- Было бы нарочно, расстрелять могли даже сегодня. И вообще, кого это интересует: нарочно, не нарочно… Есть факт и для нас с тобой, Софочка, он грустный.
- Но ты ведь ветеран, - не сдавалась Софья Соломоновна. - Посмотри на свой пиджак. Ещё чуть-чуть - и маршал Жуков на парадном портрете. Или разве это не тебе товарищ Сталин писал письма?
- Софочка, ну что ты такое говоришь! Какой Сталин, какие письма. И что его могло так взволновать, чтобы он вдруг стал писать письма младшему сержанту Моисею Садовскому?
- Ты же мне сам показывал: за освобождение Варшавы, за взятие Берлина, за победу над фашистской Германией… Или там-таки не стоит его подпись?
- Ах, ты об этих?! Он их, моя дорогая, так писал, как я на них наклеивал марки. Такие письма, Софочка, получали миллионы солдат. И писал, подписывал их не он, а типографский станок.
- Да, но все-таки… Поэтому если тебя куда-нибудь вызовут…
- Можешь не сомневаться – вызовут, — перебил Моисей Абрамович возможный монолог супруги. Но разве такое возможно?
- Не перебивай меня, пожалуйста. Так вот, если тебя вызовут на это самое бюро, то я бы тебе посоветовала их взять. Пиджак тоже только этот. Подумаешь, провалился… Как упал, так и вылез, - как-то незаметно перешла от обороны к нападению Софья Соломоновна. – И вообще, зачем нужно было так волноваться на ровном месте. Нельзя сказать всё это спокойно? Тогда бы эти дурацкие доски пролежали на месте ещё бы сто лет.
- Сто не сто, Сонечка, но мне бы до пенсии хватило. Теперь вот думай, как повернётся. Впрочем, ладно, - тут же попробовал успокоить её сам изрядно перетрухнувший председатель Совета. – Как-нибудь утрясётся.
Так нет же, не утряслось. Говоря о еврейском счастье, Софья Соломоновна оказалась более чем права. В том смысле “более”, что сработали оба варианта. И строгий выговор получил, и с работы убрали. Правда, не сразу, а через некоторое время. Причем, со щадящий формулировкой. Вроде как перевели для укрепления профсоюзной организации одного из пищевых комбинатов.
Когда Софочка узнала о такой перемене, то прокомментировала кратко и мудро:
- Не могу, Моисей, ничего сказать за профсоюзы, но меня вполне устраивает продукция.
Так на полях написанного жизнью партийного текста появился теперь уже действительно еврейский подтекст…
|
