Вы что, никогда не слышали что-нибудь вроде: “А сейчас выступит со стороны жениха тетя Хана из Мелитополя”.
Или многократное “Горько!”, при выкриках которого жених сладко облизывается. Или вы никогда не видели, как в девять пятьдесят евреи танцуют семь сорок. Как тамада с уровнем искренности газовой плиты зачитывает телеграммы, а сентиментальный еврейско-славянский контингент плачет прямо в тарелки.
Как некая Лидия Ивановна, попробовав кугул, струдул, эсыкфлейс, тэйглах, очень специфически фаршированную рыбу (еврейская свадьба всё-таки), умоляет:
- Полина Соломоновна, если вы не дадите мне рецепт, то я вас просто не пойму.
Или то и дело слышишь вокруг себя:
- Тебе не кажется, что невеста могла бы быть немножечко полнее. Наша Розочка не хуже.
- Яша, ты забыл, что у тебя гастрит. А этот салат с майонезом.
- Это тебе только кажется, что рюмка четвёртая. Их таки было больше. Я знаю, что говорю.
- Если мадам Симоновская думает, что на ней платье от Кардена, то пусть она и остаётся в этом заблуждении.
- Не при вас будет сказано, но позавчера Симочка была у гинеколога и, возможно, придётся делать операцию.
- Что вы говорите!.. Ай-я-яй-я-яй… Попробуйте вот это холодное. По-моему, оно немногое из того, что им удалось.
- Циперовичи купили щенка, так он им писает прямо в постель.
- Ой, при Фаниной аккуратности немножко дерьма и немножко запаха...
- Ну как вам это нравится: Верочка забеременела, а он не хочет на ней жениться…
- Я не раз говорила: беременность, конечно, плод, но не всегда любви.
Фразы, фразочки, словечки, реплики, междометия, усиленная жестикуляция, дифирамбы молодым и их кланам… Всё это тонет в сладкой патоке комплиментарного словоблудия, ибо, как резонно заметил один поэт:
“Медовое слово сказать на пиру
Способен и тот, кто не склонен к добру”.
Всё это достаточно банально, сценарно обкатано, а автор далеко не Чехов, чтобы искать какие-то новые краски.
Поэтому, пасуя перед сложностью задачи, спасительно вернёмся к Ефиму Семёновичу, которого чуть не потеряли в свадебном “винегрете”.
Пьющим человеком он не был. Не очень-то воодушевлялся даже тогда, когда предлагали.
Но свадьба – не посиделки в клубе трезвости. Тут хочешь – не хочешь срабатывает сила коллективной инерции. Кроме закодированных и больных, изрядно закосевшими в гостиницу “Сож” возвращались почти все. А почему Ефим Семёнович, человек, в принципе, компанейский, должен быть исключением? Хотя пил не больше других, но опьянел заметнее. Сказывалось отсутствие постоянной практики. Без неё какой опыт?
Именно из-за отсутствия его и вся дальнейшая комичность ситуации. Хотя как для кого: зрители и действующие лица распределились по две стороны эмоциональной рампы.
Так уж сложилось, что раньше Ефим Семёнович не переходил той условной черты, за которой человеку становятся известны особенности его алкогольного опьянения. А тут вдруг совершил легальный переход границы. “Забугорье” же оказалось с фрейдовской подоплёкой. Это уже вроде как и не Ефим Семёнович Смолин с вполне умеренными сексуальными аппетитами, а яркий представитель эротического журнала “Плейбой”. Куда пальцем не ткни – везде эрогенная зона.
В общем, в особи мужского “полу” проснулся мужчина, мужик, мужичище!.. Из разряда тех, кого на Руси “елдыриными” звали, намекая на вполне конкретные особенности детородного органа и всей системы “подпитки”, обеспечивающей его жизнедеятельность.
На таком нешуточном “изломе” и произошла загвоздка. Ефим Семёнович возжелал, а жены рядом нет – размещали-то по половому признаку. Как при раздельном обучении в дореволюционной гимназии. С той лишь разницей, что “сортировали” не прыщавых юнцов и девиц, а уже лет как сорок половозрелых особей, не потерявших вкус к полноценному контусу. Проще говоря, к половому акту.
Буквально все вокруг для Смолина вопрошает о нем. Розовые занавески на окнах, люстры, своей выпуклостью напоминающие женские груди. А стоящая в углу вешалка - это совсем уж прямой фаллический символ. И тут еще широкая кровать, будто аккумулировавшая сексуальную энергию для передачи ее стареющему иудею. Где-где, а в гостиницах, несмотря на строгость коридорных (чаще всего мнимую), они многое и многих повидали. Сейчас вот обжигает, словно крапивой. Но где Софочка? Почему ее нет рядом? Кто посмел их разлучить? Ничего себе в этом Гомеле порядочки…
С таким смятением чувств при полной загруженности семенным фондом бегал в два часа ночи по гостиничному двору в ранних сентябрьских голубых кальсонах муходранский еврей, крича на все пять этажей: “Отдайте мне мою жену! Отдайте мне мою Софочку! Почему я должен спать без нее, если это делаю почти сорок лет подряд?..”
Такая вот получилась неожиданная персонификация Казановы и Дон Жуана вместе взятых. Чуть успокоили к утру, обойдясь без вожделенной Софочки, но с применением успокаивающих транквилизаторов. Какая никакая, а гостиница все-таки. Не станешь же, как на колхозной ферме, устраивать плановую случку или в такой же степени неэстетичный “забор спермы для искусственного осеменения”. В общем, уговорили потерпеть до прибытия в родное местечко.
Как ни странно, необычный эпизод имел для Смолиных положительный итог. Ну разве могла Софья Ароновна не заметить шекспировские по накалу, по выплеску страстей чувства. После приезда домой по достоинству оценила их. И не только оценила, но максимально использовала возможности отблагодарить.
В результате – своеобразный половой семейный ренессанс, продолжившийся довольно долго.
Более того, когда через несколько лет Ефим Семенович привел прихворнувшую жену к рентгенологу, то городок зафиксировал еще один забавный случай. И это несмотря на не очень веселую репутацию заведения.
Внимательно осмотрев Софью Ароновну, врач заметил присутствующему в смотровом кабинете Смолину:
- Ефим Семенович, у вашей супруги задето легкое…
Истолковав характер повреждения, как механический, любящий муж, скромно потупив глаза, в ответ сказал:
- Я знаю, доктор, что у нас с Софочкой сейчас все очень хорошо, просто замечательно… Но все же не в такой же степени. Вы мне, доктор, просто льстите…
И только ответный хохот рентгенолога говорил о том, что подразумевал он совсем другое.