Иллюстрацией к «Армянским мотивам» Семёна Френкеля мы выбрали «Портрет девушки» заслуженного художника Армении Арпеник Налбандян. Девушка на портрете – жена автора Нора. Сама картина находится в хранилище Художественного музея Армении в Ереване. Во время своих командировок в столицу Армении Семён Френкель зондировал вопрос о возможности покупки картины, но ему объяснили, что «достояние республики не продаётся». Арпеник Налбандян была близкой подругой Нориной тёти. Умерла художница в 1964 году. Портрет Норы рисовала в 1962 году, во время приезда Норы в гости в Ереван.
Часть первая
ЗИГЗАГИ СУДЬБЫ
Моя жена – Акопян Элеонора Грантовна была наполовину армянкой, наполовину белорусской. В одном из юбилейных посвящений Норе я по этому поводу написал такие строчки:
Ты корнем из Армении прекрасной,
Который с белорусским сочетался очень хорошо!
Всегда была и остаёшься чистой, ясной,
Как будто летний дождик только что прошёл…
Я всегда с неизменным интересом, а иногда, в некоторых местах, с откровенной благодарностью, переосмысливаю те удивительные зигзаги («загогулины», как любил выражаться Б.Н. Ельцин), которые выписывала Судьба, прочерчивая наши с Норой жизненные пути – дороги, прежде чем пересечь их в одном отделе вновь созданного Витебского СКБ ЗШиЗС, а затем вообще объединив наши судьбы в одну семью…
Нора родилась в белорусском городе Борисове, где проживала вся многочисленная семья её мамы – Вериго Натальи Владимировны… Мама, настоящая белорусская красавица – изящная шатенка со светлыми глазами, работала в местном банке. Папа – Акопян Грант Мамиконович, кавказский красавец – армянин, кадровый военный, офицер-танкист, служил в бронетанковой части, базировавшейся в Борисове. Они просто не могли, не имели права не обратить внимания друг на друга... И знакомство вполне закономерно завершилось свадьбой…
В 1939 году, когда решался вопрос нового передела мира и возврата прибалтийских республик в лоно Советского Союза, борисовская бронетанковая была переброшена в Прибалтику, её базой стал литовский городок Алитус на границе с Польшей. В 1940 году в Алитус перебралась вся семья: мама с малышкой Норой и бабушка. Квартиру снимали в семье местного раввина, рядом с синагогой. В мае 1941 года в семье родилась ещё одна дочка – Ирина.
Хозяин квартиры – раввин, сравнительно молодой ещё человек, у которого дочка была младше Норы, в отличие от большинства обитателей городка, имел радиоприёмник. Он постоянно слушал зарубежные радиостанции, а на следующий день обращался с пламенными речами к своим постояльцам: «Ну, что вы здесь сидите? Почему не уезжаете? Неужели вы не понимаете, что война на пороге, может начаться буквально каждую минуту?! Я бы тоже немедленно уехал, но не могу оставить свою паству…» Литва была тогда «заграницей», поэтому, чтобы въехать или выехать оттуда, нужна была виза, а визу выдали буквально за несколько дней до начала войны…
Похоже, что за короткое время до начала войны реальную обстановку стали ощущать не только местный раввин, но и армейское начальство: воинская часть была переведена на военное положение, папа постоянно, 24 часа в сутки, стал находиться в расположении части. Дома он появился лишь однажды, буквально на несколько минут… Убегая на службу, обнял своих девочек и со слезами на глазах произнёс: «Мне бы пожить ещё хотя бы лет десять, чтобы успеть поставить вас на ноги…» Не успел… Не успел даже попрощаться с семьёй, погиб в первых боях на границе…
Для помощи в эвакуации семьям военных была прислана бортовая грузовая машина, в которую загрузили вещи… Куда девались эти вещи вместе с машиной, никто не знает… Помочь семье погрузиться в вагон отходящего на Минск поезда папа попросил кого-то из сослуживцев. В вагон загрузились, но до Минска поезд не дошёл: был разбомблен по дороге. На перекладных сумели добраться, но не до Минска, а до Бобруйска, где жила сестра мамы Маруся, муж которой был лесничим в бобруйском лесничестве. Здесь в Бобруйске они и осели на многие годы, включая и годы немецкой оккупации. Армянские девочки были тёмненькими, поэтому «бдительные» соседи донесли в полицию, что в доме прячутся еврейские дети. Полиция приходила разбираться, бабушке с большим трудом удалось отбиться. Чтобы получить защитный документ, девочек срочно крестили. Освободили Бобруйск в 1944 году.
В Бобруйске Нора с золотой медалью окончила школу, затем поступила в Белорусский политехнический институт на машиностроительный факультет, специальность «Станки и инструмент». В группе она была единственной девушкой среди 24-х парней. Поскольку институт окончила с высоким баллом, то имела право остаться в Минске. Но жилья в Минске не было, и Нора согласилась вместе с большой группой выпускников взять направление в Витебск, в недавно созданное СКБ-13, переименованное в дальнейшем в СКБ ЗШиЗС. В СКБ её направили в конструкторский отдел №2 «Плоскошлифовальных станков».
***
Я родился в Харькове на Украине, в еврейской семье. Замечу, что большие семьи обоих моих родителей тоже происходили из Белоруссии: папина – из Жлобина, мамина – из Рогачёва, где дед был сначала председателем колхоза, а затем директором спирто-водочного завода (или наоборот). Мама до Харькова училась и жила в Ленинграде. Как папа – Френкель Давид Шлёмович, его младший брат, три сестры и моя мама – Эпштейн Гинда Юдовна, оказались в Харькове, как родители познакомились и поженились, история семьи до меня не довела.
Когда началась война, я был ещё маленький, но помню исполосованное лучами прожекторов небо над Харьковом и дверь в подвал-бомбоубежище, которая со стуком захлопывалась у нас за спиной, когда мы с мамой вбегали туда прятаться от бомбёжки. В эвакуацию мы попали в Куйбышевскую область, Сызранский район, городской посёлок Кашпир-Рудник. Здесь были сланцевая шахта и сланцеперегонный завод, на котором изготавливали ихтиол – единственный антибиотик того времени… В Кашпир-Рудник перед самой войной приехала в командировку мамина сестра Эпштейн Лия Юдовна, которая работала инженером-химиком в Ленинградском НИИ сланцев. Эта ещё очень молодая тогда женщина собрала в посёлке на Волге почти всех не военнообязанных членов нашей семьи: нас с мамой; семью своего среднего брата, ушедшего и не вернувшегося с войны, в составе двух моих братьев и их мамы; и даже наших бабушку с дедушкой, которые фактически пешком ушли из Рогачёва от подступавших немцев. Я даже помню, как глубокой осенью тётя Лия, одетая в ватник и кирзовые сапоги, с рюкзаком за спиной уехала по Волге в Казань забирать добравшихся туда из Рогачёва родителей…
После войны нам с мамой возвращаться было некуда: отец погиб на фронте, связи с нашими харьковскими родственниками не было…
Сразу после войны в свой родной Витебск вернулся вместе с женой брат мамы Эпштейн Яков Юдович. Всю войну они с женой провели во фронтовых госпиталях: он рентгенологом, она у него рентгенотехником. Перед самой войной поехали отдохнуть в Крым, а их дочка Майя ехать с ними почему-то не захотела, её оставили у родственников в Витебске. Война началась, когда они ещё не успели доехать до Крыма. Дядя сразу бросился обратно, но в Витебск его уже не пустили… Их дочь, тринадцатилетняя Майя, погибла в Витебском гетто… Дядя заведовал кафедрой рентгенологии Витебского мединститута. Вместе с ещё одним известным в Витебске человеком, бывшим командиром полка «Катюш» Зельвинским, они восстановили небольшой одноэтажный кирпичный дом по ул. Суворова, недалеко от нынешнего кинотеатра «Мир». Дяде достались три небольшие комнаты в этом доме, но по тем послевоенным временам это было пределом мечтаний. В одну из этих комнат дядя Яша и пригласил нас с мамой, сюда в Витебск мы и приехали из эвакуации.
Вспоминается один забавный эпизод того времени. Когда мама повела меня записывать в школу, дядя Яша спросил: «Зачем ты хочешь записать его Френкелем? Кто здесь в Витебске знает Френкеля… А вот фамилия Эпштейн в городе известна. Запиши его Эпштейном». Мама так и сделала, и я пришёл в 4-й класс знаменитой в Витебске 10-й Сталинской школы как Эпштейн. Всё было хорошо до окончания 7-го класса. Предстояло получить свидетельство о неполном среднем образовании. Первой забеспокоилась тётя Лия, которая к тому времени жила уже вместе с нами. «А как это будет, что у него документ об окончании школы не будет совпадать с метриками?» Она пошла в школу к директору. Тот тоже никак не мог взять в толк, что происходит? Почему нужно переписывать фамилию? Решил, что тут кто-то явно «химичит». Главным аргументом, убедившим директора, стало заверение, что я никуда из школы уходить не собираюсь, и на будущий учебный год прихожу в 8-й класс этой же школы. Самое интересное началось, когда мы 1-го сентября собрались на занятия в 8-м классе: я уходил на каникулы Эпштейном, а вернулся на занятия Френкелем. Каждый считал своим долгом поинтересоваться: «Ты что, вышел замуж? А кто твой муж Френкель?»
Успешно, с золотой медалью (правда, тоже не без приключений, но это уже совсем другая история) закончил школу. Никакие увещевания пойти учиться в один из Витебских ВУЗов извечной триады «мед…, пед…, вет…» меня не убедили. К тому времени восстановились связи с харьковскими родными отца, и я поехал поступать в Харьковский политехнический институт. Поступил на машиностроительный факультет на единственную конструкторскую (о чём мечтал!) специальность «Подъёмно-транспортные машины и оборудование». Правда, что собственно такое «подъёмно-транспортные машины и оборудование», я имел довольно смутное представление. Окончил ВУЗ и, как большинство не харьковчан из наших двух групп ПТМщиков, получил направление на Ново-Краматорский машиностроительный завод. Это гигант советского машиностроения, второй после «Уралмашзавода». На заводе работало более 40000 человек.
Последний свой студенческий отпуск я проводил в Витебске. Буквально за три дня до отъезда на место службы, встретил знакомого, который постоянно учился заочно, а я неоднократно помогал ему в выполнении заданий. Расспросив подробно о моих делах и планах, он спросил, зачем и почему я так далеко еду? «В Витебске только что открылось конструкторское бюро станкостроения, там требуются специалисты, механики и электрики. Сходи, может тебя возьмут». Пошёл разыскивать новое СКБ. Меня принял тогдашний главный конструктор Владимир Степанович Христолюбов. Повертев с недоумением мой диплом, он сказал: «Поговорите сначала с начальником отдела Бармасом. Потом зайдёте ко мне». Проходя в кабинет главного конструктора через конструкторский отдел, я увидел знакомую девушку, с которой мы когда-то учились в одном классе. Сразу же подошёл к ней, и выяснил, что Бармас – это начальник отдела информации. В полном недоумении, зачем мне нужен начальник отдела информации или, тем более, зачем ему я, пошёл искать Бармаса. Нашёл. Он мне разъяснил, что отдел информации занимается сбором технической информации и передаёт её конструкторам для помощи в проектировании, и что ему в отдел, действительно, нужен инженер. Я, не задумываясь, ответил, что мне это не подходит. «Согласен с вами», – ответил Георгий Михайлович. «Не стоит молодому инженеру начинать свой творческий путь с подбора и систематизации бумажек». Я вернулся к главному конструктору. В его кабинете сидел ещё один посетитель, как потом выяснилось, будущий главный конструктор станкозавода им. Кирова Борис Давидович Дисон. Я изложил своё отношение к ситуации: «Работа в отделе информации меня не устраивает. Если хотите, берите конструктором, ну а нет, так нет – поеду к месту назначения…» Владимир Степанович повернулся к Дисону: «Как считаешь? У него диплом не станкостроителя, а ПТМщика, хотя и «красный». Дисон ответил: «Вы знаете, они сейчас, как пластилин, можно «вылепить» всё, что угодно, всё будет зависеть от того, в чьи руки попадёт…» «Значит, берём», – подытожил Владимир Степанович. Но я был опытный, тёртый калач. «Мне нужно гарантийное письмо, а то я поеду, уволюсь, а потом вы меня не возьмёте на работу». Христолюбов засмеялся, вызвал начальника отдела кадров, и мне было выдано письмо, где было записано, что я буду принят на работу в Витебское СКБ-13 на должность старшего техника-конструктора с окладом 90 рублей в месяц! Как мне разъяснили, 90 рублей – это «надбавка за красный диплом», а то было бы 70!
Я выехал в Ново-Краматорск. В 8-00 я уже входил в кабинет начальника отдела кадров НКМЗ (а отдел кадров завода – отдельное 4-х этажное здание, расположенное вне территории завода). В начальнике отдела кадров узнал представителя НКМЗ, который был членом нашей экзаменационной комиссии и присутствовал на защите дипломов. Я изложил суть вопроса и показал письмо из СКБ. «А что собственно Вас не устраивает?» «Меня всё устраивает, но в Витебске осталась мать, и через три положенных года я всё равно буду вынужден увольняться…» «Вы правы, мы не заинтересованы учить молодых специалистов на такой короткий срок. Но я один не могу выдать Вам освобождение. Напишу резолюцию, что мы не возражаем, а Вы поезжайте в Совнархоз, в город Сталино (нынешний Донецк), там Вам выдадут официальный документ». В 9-00 я уже был на автовокзале. Оттуда, где на автобусе, где на попутке, где на такси, а между какими-то городами вообще на трамвае, я через весь Донбасс добирался до Сталино. А какие знакомые названия городов: Горловка, Макеевка… Прямо живая страничка школьного учебника истории СССР…
В 15-00 я уже был в Сталино. Город поражал воображение главным образом огромными терриконами отвальной породы прямо в центре города! Оформление нужного документа не заняло много времени, и буквально на следующее утро я стал счастливым обладателем «освободительной» бумаги! С этой бумагой я вернулся в Витебск, и уже 1 сентября 1959 года был направлен старшим техником-конструктором в конструкторский отдел №2 «Плоскошлифовальных станков». Кстати, само Витебское СКБ-13 станкостроения было создано приказом Министра станкостроения в январе того же 1959 года.
***
Нора появилась в нашем отделе на два года позже вместе с несколькими своими однокурсниками. Единственная девушка в их группе, она, конечно же, обратила на себя пристальное внимание всего нашего отдела. Хотя поведение этих «свежеиспеченных» инженеров нам, уже взрослым и опытным специалистам показалось несколько ребячливым: они постоянно собирались группками, громко разговаривали и смеялись, и вообще без конца хлопали друг друга папками или линейками по головам…
У меня была другая проблема: в отделе в то время разрабатывалась новая гамма плоскошлифовальных станков, и мне в этой разработке было поручено исполнение какого-то ответственного места. В то же время на сентябрь у меня была уже приобретена туристическая путёвка на Кавказ в поход по военно-сухумской дороге. Сентябрь стремительно приближался, а у меня с работой, что называется, «ещё конь не валялся». Я пошёл к начальнику нашего отдела, одному из пяти работавших в СКБ инженеров с довоенным стажем, Фёдору Фёдоровичу Солодухину. Изложил ситуацию. «Сколько дней у тебя осталось?» «Дней пять». «Возьми к себе Нору, введи её в курс дела. Она, похоже, толковая девушка. Доделает, что не успеешь…» Я с удовольствием выполнил указание начальника. Нора, действительно, схватывала всё с полуслова, и уже на третий день сказала, что всё поняла и постарается сделать, как нужно… С тем я, с лёгкой душой и большой благодарностью Норе, и уехал на Кавказ.
После моего возвращения из отпуска у нас с Норой установились тёплые приязненно-дружеские отношения, не более того. Они по-прежнему и на работе, и в общежитии кучковались своей институтской компанией, у меня была своя компания, и совершенно другие интересы. Так продолжалось довольно долгое время. Пока однажды я по каким-то служебным делам не пришёл в комнату, где работала группа Норы (наш отдел располагался в трёх небольших комнатах на территории станкозавода им. Кирова, мы с Норой работали в разных комнатах). Перемещаясь по проходу между кульманами, я обратил внимание на Нору, которая что-то чертила стоя, потянувшись к самому верху чертёжной доски. И одновременно крупные, прозрачные слёзы текли по её щекам… Я никогда не считал себя «рафинированным» интеллигентом, который обязан не замечать таких нестандартных ситуаций. Поэтому подошёл и напрямую спросил: «Что случилось? Могу я чем-то помочь?» Не прекращая плакать, она отрицательно покачала головой и невнятно пробормотала, что у неё проблема личного плана… Поскольку вокруг были люди, дальнейший разговор здесь и сейчас был неуместен. Я предложил вечером встретиться, вместе погулять и обсудить её личную проблему. Она согласилась. Их общежитие на ул. Фрунзе было недалеко от нашего дома по ул. Толстого. Вечером мы встретились, долго гуляли… И я, наконец, окончательно уяснил для себя, какой это удивительный, чистый, светлый и… незащищённый человек, остро нуждающийся в помощи и поддержке. Всё вместе это очень взрывоопасная смесь! На завтра прогулка повторилась, затем встречи стали регулярными и приобрели официальную окраску...
После работы я приходил домой, ужинал и ложился на часок-другой поспать. Затем поднимался и начинал собираться на свидание. Младший брат Дима, который в это время жил с нами, задавал неизменный вопрос: «Ты опять на вторую смену?» Короче, дело напрямую пошло к свадьбе…
***
Я родился и учился в институте в Харькове. Там жило много моих родных по линии отца и институтских друзей. Поэтому Харьков для меня город особенный. Каждый раз, когда бывал в южных краях, я старался возвращаться домой через Харьков и выкроить денёк-другой, чтобы хотя бы накоротке повидаться с родными и друзьями. Такая ситуация случилась вскоре после нашей свадьбы. Был рабочий день, и я договорился с женой брата моего отца дяди Бори Паей, что заскочу на полчасика к ней на работу в какой-то проектный институт, которых в Харькове великое множество. Мы встретились в фойе института. Тётя была не очень много старше меня, но всегда обращалась ко мне на «Вы». «Вы женились? И кто Ваша жена?» – были её первые вопросы. «Жена моя наполовину армянка, работает конструктором в нашем отделе Витебского СКБ станкостроения». Тётя очень симпатично наморщила носик, и с лёгкой улыбкой произнесла: «В одном отделе? Все 24 часа в сутки вместе? Это же так не интересно…» Пришлось мне объясняться, что я не знаю, как будет дальше, но пока мне с Норой интересно все 24 часа в сутки, и никаких неудобств от такого постоянного общения я не испытываю…
До последнего Нора сохранила способность удивлять… В таких случаях я неизменно восклицал: «Так вот она какая, Армения моя!»
Часть 2
АРМЕНИЯ И АРМЯНЕ
Удивительные зигзаги и даже с «армянским уклоном» нашей с Норой судьбы продолжились и после свадьбы…
В середине семидесятых годов я работал в нашем СКБ начальником сектора (руководителем группы) центровальных и центровально-подрезных станков. Само это направление появилось в СКБ совершенно спонтанно и внепланово. Одна модель двухстороннего центровального станка выпускалась на Витебском станкозаводе им. Коминтерна. Модель изготавливалась давно, устарела, приходило множество претензий от потребителей… Да и завод специализировался на гораздо более сложных зубообрабатывающих станках, потребность в которых непрерывно росла. В Министерстве было принято решение передать станки на Молодечненский станкозавод, попутно проведя их модернизацию в нашем СКБ. Проект модернизации поручили мне. Изучая ситуацию с этими станками для составления, как тогда было положено, «Карты технического уровня», мы вдруг обнаружили, что несколько ведущих мировых фирм стали выпускать вместо огромных, тяжёлых фрезерно-центровальных станков станки центровально-подрезные. Обладая гораздо меньшим весом и мощностью, эти станки позволяли выполнять на торцах валов несколько операций одновременно. Было принято решение проработать отдельную, внеплановую модель центровально-подрезного станка. С этими разработками мы поехали на согласование в наш головной институт ЭНИМС. Там встретили наше предложение «в штыки»: «Зачем вам нужны лишние проблемы?» Мы попросили зам. начальника отдела, который работал с нами, прежде чем принимать окончательное решение, изучить состояние вопроса за рубежом… Неожиданно он согласился. На следующий день ситуация кардинально изменилась. Со свойственным ему стратегическим мышлением зам. начальника предложил нам разрабатывать единую гамму центровальных и центровально-подрезных станков из пяти моделей станков. Предложение было утверждено в соответствующих инстанциях, мы в СКБ разработали техническую документацию, и станки всех 5-и модификаций несколько лет успешно изготавливались на Молодечненском станкозаводе.
И вдруг новый приказ по Министерству: после модернизации производство нескольких модификаций центровально-подрезных станков передать на Ереванский завод токарных станков им. Дзержинского. Эмоции разделились: с одной стороны новый, совершенно незнакомый завод, расположенный так далеко, но, с другой стороны, экзотическая страна Армения и многочисленные Норины родные по отцу…
***
В скором времени начались мои многочисленные командировки в Ереван…
Страна Армения, её непривычный горный пейзаж с буквально выжженной солнцем каменистой почвой, красочное озеро Севан; белоснежная вершина символа Армении – горы Арарат, которая совершенно неожиданно для меня оказалась за границей страны – на территории Турции; красавец Ереван с его необычными, выполненными из розового туфа стенами домов, произвели на меня ошеломляющее впечатление. От одних только названий знаменательных мест Армении: Гехарт – врезанный прямо в гору храм, Гарни, Матанодаран – хранилище древних рукописей, Эчмиадин,Звартнотц, памятник жертвам геноцида армян – голова идёт кругом… Принято говорить, в таких местах ощущаешь живое дыхание истории, а здесь, я бы сказал, даже глубокой древности…
В Гарни осмотрели храм, построенный 2000 лет тому назад. Когда в нынешние дни попытались его реставрировать по старинным технологиям – не смогли раскрыть древние строительные рецепты, пришлось приспосабливать технологии современные…
Эчмиадин – резиденция католикоса всех армян. Там же расположен красивейший главный храм армянской церкви. Храм отличается не только впечатляющей внешней архитектурой, но и, особенно, сдержанной красотой внутреннего убранства. Служба сопровождается красивым хоровым пением. А когда я узнал, что в прошлом в этом церковном хоре пели певцы с мировыми именами: Лисициан, Долуханова, Гаспарян, то вообще перехватило дыхание… Рядом с храмом расположена площадка для жертвоприношения и ряды скамеек со столами, на которых можно угостить жертвенным барашком всех желающих…
Очень впечатляет и вызывает соответствующие эмоции памятник Жертвам геноцида. Тогда за одни сутки турки вырезали 1,5 миллиона армян. По рассказам очевидцев, реки в дни тех событий текли красными от крови и были забиты телами погибших. Армянский композитор Комитас от этого зрелища сошёл с ума…
Однажды нас везли в автобусе на банкет по поводу сдачи госкомиссии очередного станка в Гехарт. Погода была зимняя, мрачная. Низкая облачность беспросветно закрывала небо. Автобус натужно карабкался в гору, затем окунулся в сплошной туман. И вдруг… Облака оказались под нами, а над нами сияло чистое голубое небо без единого облачка, ярко светило солнце и над всем этим возвышалась белоснежная шапка Арарата… Сказочная картина.
Вблизи Арарата я был ещё раз. Норина сестра Марина устроила экскурсию на границу с Турцией, в район Арарата. Там в горах развалины старинной армянской крепости. Под горой хорошо просматривалась турецко-армянская граница – забор из колючей проволоки. За забором основание горы Арарат… И ни живой души вокруг… Нам потом рассказывали, что турки не разрешают осваивать земли возле Арарата, боятся, что Советский Союз может потребовать вернуть эти земли Армении… Советский Союз ещё мог бы, теперь от Турции никто ничего потребовать не в состоянии…
***
Своеобразное впечатление оставили и люди Армении, о родственниках расскажу отдельно.
В первый же мой прилёт в Ереван я попросил, чтобы меня никто не встречал, у меня были адрес и домашний телефон тёти Норы. Собирался, предварительно позвонив, добраться к ним на такси.
Сразу же по прибытии в аэропорт, я разыскал у себя несколько «двушек», и попытался дозвониться по телефону-автомату. Не тут то было: автомат исправно глотал мои «двушки», но соединять с нужным номером отказывался… Когда мои «двушки» закончились, я попытался раздобыть их у других пассажиров аэропорта. Те лишь разводили руками. Кто-то посоветовал пройти в главное здание аэропорта, и спросить в расположенном там почтовом отделении. Так и сделал, но в почтовом отделении «двушек» тоже не оказалось. В некоторой растерянности я отошёл от окна почты и в раздумье остановился… Почта располагалась в просторном зале ожидания, значительное место в котором занимали игровые автоматы. «Руководил» автоматами молодой парень. Увидев мою растерянность, он замахал руками, позвал меня: «Иди сюда… Что ты ищешь?» Я объяснил ситуацию. Парень молча развернулся, подошёл к своему столу, захватил из своего кассового лотка пригоршню, штук десять не меньше, «двушек», и протянул их мне. Я поблагодарил, и полез в карман за деньгами, чтобы расплатиться. Парень с возмущением вздел руки вверх и буквально закричал: «Нэ вздумай, нэ надо! Ты здесь гость! Иди, звони!» Несколько обескураженный таким безудержным гостеприимством, я ещё раз поблагодарил, и пошёл звонить… Дозвонился.
Подобную сцену я ещё не раз наблюдал в транспорте: если не оказывалось подходящей монеты, кто-нибудь из ближайших пассажиров платил за тебя. Безошибочно определяя, кто здесь «свой», а кто «гость», с возмущением отвергали любую попытку рассчитаться: «Не надо, ты здесь гость!»
Только в Ереване, нигде больше, я видел, как трамвай или автобус останавливается между официальными остановками, чтобы дать возможность войти или, наоборот, выйти старому человеку… Удивительно!
***
Но наибольшее удивление, я бы даже сказал восхищение, вызвал другой случай… В одну из моих очередных командировок в Ереван мне в помощь для сдачи конструкторской документации должен был прилететь ещё один наш конструктор. Я во время всех своих командировок в Ереван останавливался в семье тёти Норы. Товарища нужно было устраивать в гостиницу. Поговорил по этому вопросу на заводе. Мне разъяснили, что получить место в ереванской гостинице задача сверхсложная, а без письма – направления с предприятия вообще невозможная… Письмо завода мне организовали, и я поехал искать гостиницу. После третьей или четвёртой гостиницы, понял, что для меня это задача явно неразрешимая. Вернулся на завод. Там меня успокоили: «Ну, что ты дурью маешься? У нас на заводе есть очень неплохое общежитие с комнатой для гостей. Правда, расположено оно почти за городом, но переночевать там несколько ночей будет совершенно нормально». На том и порешили.
После прилёта товарища мы поехали с ним на автобусе устраиваться в общежитие. Вышли на последней остановке, действительно на краю города. Расспросили прохожих, где нам найти общежитие станкозавода. Нам указали дорожку, которая шла через большое поле к видневшейся вдалеке группе высотных домов. «Где-то в этих домах. Там спросите». И мы пошли по дорожке.
Примерно на средине дорожки повстречался молодой парень, который шёл нам навстречу как раз из этой группы высотных домов. Мы спросили, не подскажет ли он, где найти общежитие станкозавода. Парень развернулся и долго рассказывал, где свернуть, на что ориентироваться… Потом внимательно посмотрел на нас и заявил, что самим нам будет трудно, он вернётся и проводит. Мы стали уговаривать, что не нужно, ему очень далеко возвращаться, в конце концов, мы там ещё раз у кого-нибудь спросим… Но парень был неумолим: «Нет, вам самим будет трудно, я провожу…» Вернулся, и проводил нас до самого общежития. Такая запредельная предупредительность показалась нам даже несколько избыточной, но была очень приятной…
***
Чтобы всё изложенное не показалось сплошным приторным, расскажу ещё одну армянскую историю.
В одну из командировок в Ереван для сдачи конструкторской документации на очередной станок удалось уговорить руководство отдела направить мне в помощь Нору. Всё равно посылать кого-то было необходимо, так почему бы не сочетать полезное с приятным?
Я был уже в Ереване, когда на третий день туда прилетала Нора. Встречать её в аэропорту собралась вся команда армянских родственников. Среди них был и шестилетний племянник Лёвик. Самолёт задерживался, и Лёвик бросился играть на игровых автоматах. Быстро проиграв полученные от папы деньги, он вернулся к нам и заявил «Хочу ещё!» Я залез в кошелёк и выгреб из него штук десять, не меньше, 20-и копеечных монет. Один игровой подход к автомату стоил 15 копеек. «Пошли! – сказал я Лёвику, – сейчас будешь играть». Мы подошли к игровым автоматам, которыми «руководил» тот самый молодой парень, который когда-то так щедро одарил меня пригоршней «двушек» для телефона-автомата. Мы поздоровались, и я выгрузил свои монеты на кассовый стол. Парень аккуратно пересчитал 20-ти копеечные монеты, и отсчитал нам ровно столько же монет 15-ти копеечных… Лёвик побежал играть к автоматам, а я, поблагодарив, молча вернулся к группе встречающих.
***
У меня сложились прекрасные отношения со всеми работниками завода, с которыми довелось сотрудничать. Особенно тёплые, я бы сказал, даже дружеские отношения были с руководителем группы центровальных станков конструкторского отдела Альбертом Балояном. Мы с ним были практически ровесниками, даже дочки у нас были почти одногодки. Альберт прекрасно, совершенно без акцента, говорил на русском. Несколько раз бывал в Витебске и у нас дома в гостях. Я тоже бывал у него дома в Ереване. Несколько удивлял диссонанс между его зарплатой, финансовыми возможностями его родителей и уровнем кооперативной квартиры, которую он построил.
Однажды Альберт рассказал, что по службе часто бывает в командировках в Москве, и всегда останавливается в гостинице «Россия». Я очень удивился, сам я, тоже частенько бывавший в командировках в Москве, довольствовался или подвальной гостиницей нашего ЭНИИМСа, или гостиницей «Золотой колос» на ВДНХ или, в крайнем случае, гостеприимством сестры, у которой была маленькая двухкомнатная «хрущёвка» в Бескудниково. Я знал, что такие же квартирные мучения испытывал, приезжая в Москву, и мой брат, нефтяник из Уфы. В «Россию» им удавалось попасть только тогда, когда был вызов из Министерства… «Как тебе это удаётся?» «Вкладываешь в паспорт денежную купюру, подаёшь паспорт администратору на прописку и никаких проблем…»
При случае я передал этот разговор брату. Тот удивился: «Надо будет обязательно попробовать, а то квартирный вопрос вырастает порой в серьёзную проблему».
Ещё через некоторое время брат мне рассказал, что, воспользовавшись советом моего ереванского друга, чуть не влип в неприятность: увидев деньги в паспорте, администратор подняла крик, грозилась вызвать милицию… «А сколько ты вложил в паспорт?» «20 рублей». По тем временам это были хорошие деньги: место в гостинице стоило где-то 2 рубля, а командировочные были 2,5 рубля в сутки. «К сожалению, я не спросил у Альберта, сколько он вкладывает в паспорт, но обязательно спрошу». Альберт сразу же уточнил «А сколько твой брат положил в паспорт? Я обычно кладу 50 рублей!»
***
Первый технический проект, который я привёз на завод, вызвал большой интерес: это была новая продукция, которую предстояло осваивать. На техсовет по рассмотрению проекта собралась вся техническая интеллигенция завода, вплоть до мастеров некоторых заинтересованных цехов. Совет проходил в специальном зале заседаний, который располагался позади директорского кабинета, откуда в зал вела специальная дверь. Я рассказал о конструкции станка, затем чертежи разложили на столах между участниками заседания, и началось бурное обсуждение. Буквально через минуту все перешли на родной армянский язык. Если у кого-то возникали вопросы, Альберт переводил их для меня на русский, а мои ответы – на армянский. И вдруг, посреди обсуждения, прозвучал громкий голос: «А почему вы разговариваете на армянском? Наш гость знает армянский? Нет? Тогда это просто невежливо…» Это незаметно для всех в зале появился директор. Нависла напряжённая тишина. И вдруг кто-то из зала произнёс: «А у него жена армянка!» Все засмеялись… Директор спросил у меня: «Это правда?» – «Правда». – «А язык Вы знаете?» – «Нет». – «Тогда все вы должны говорить на русском, чтобы гость вас понимал!» Через пару минут директор, так же незаметно, как пришёл, вышел из зала. И мгновенно все снова перешли на родной армянский – так всем было проще и удобней…
***
По опыту работы с Молодечненским станкозаводом я знал, что за некоторое время до предъявления станка Госкомиссии с завода последует приглашение помочь в окончательной сборке и отладке станка для предъявления его комиссии. И вдруг приходит телеграмма: «Для участия в работе Госкомиссии командируйте ведущего конструктора прибытием…» И дата начала работы Госкомиссии.
Полный недоумения, как обстоят дела на самом деле, я приехал на завод и сразу же поинтересовался у Альберта: «Так что, как обычно, будем на глазах у комиссии присверливать последние детали и снимать первую стружку?» И получил ответ: «Да нет, у нас всё в порядке, всё испытали, всё нормально работает…» Это поразило ещё больше, ибо я знал, что заводские специалисты, особенно электрик, отличные ребята, но, мне так казалось, не такого уровня специалисты, чтобы самостоятельно, что называется «с чистого листа», отладить и довести совершенно незнакомую серьёзную машину.
– Как это вам удалось?
– Бригадир монтажников-сборщиков у нас специалист такого класса, что ему достаточно за несколько дней получить возможность изучить «Руководство» к машине, а затем нужно просто ему не мешать, и он всё сделает сам… Сегодня он в отпуске, познакомлю позже. А вот ведущий электрик сейчас как раз в цеху, пойдём знакомиться…
Мы спустились в цех, у станка на корточках сидел молодой мужчина в белоснежной рубашке с закатанными рукавами и что-то паял. Познакомились. Он рассказал, что со станком всё в порядке, всё проверено, цикл отлажен, но есть несколько замечаний к конструкторской документации, которые нужно передать нашим электрикам, чтобы внесли в документацию необходимые изменения. И стал перечислять эти замечания. В нескольких местах я попытался возразить.
– Послушай, ты же не электрик, механик? Да?
– Совершенно верно!
– Тогда зачем споришь? Замечания, действительно, не серьёзные, но я считаю, что «для чистоты стиля» они обязательно должны быть внесены в документацию. Зачем будем зря терять время?
На том и порешили. Я записал все замечания. Потом ещё немного поговорили о станке, и вышли из цеха на заводской двор. Во дворе стояла машина «Волга». Мужчина распрощался с нами, сел в машину и уехал…
– Знаешь, кто это? – спросил Альберт. – Это начальник службы движения Ереванского аэропорта и одновременно прекрасный инженер-электрик. Он состоит у нас в штате и получает зарплату… Когда нужно, он приезжает на завод, собирает и отлаживает электросхему, и уезжает. И нам, и ему хорошо и удобно…»
Станок был сдан Госкомиссии, что называется, в штатном режиме, без приключений. Затем последовал обязательный приёмно-сдаточный банкет… Честно говоря, такая гладкая, совершенно без «ухабов», сдача станка Госкомиссии случилась впервые в моей конструкторской практике…
С настоящим «волшебником», бригадиром монтажников-сборщиков, собиравшим и отлаживавшим станок, познакомиться лично мне так и не довелось. Он уехал на ПМЖ во Францию… Через пару лет мне показали от него письмо из Франции. «Первое время было очень трудно. Работы не было, трудности с жильём. Пока не попал на приглашение на работу слесарем-сборщиком от какой-то небольшой, численностью человек в двадцать, станкостроительной фирмы. В качестве испытательного задания предложили пришабрить с заданной точностью каретку к основанию. Срок дали три дня. К концу смены сказал мастеру, что всё готово. Тот очень удивился, проверил, всё оказалось в порядке. Побежал за хозяином. Проверяли вдвоём, цокали языками, качали головой… Но всё оказалось в полном порядке, на работу приняли. Теперь вообще всё в полном порядке, зарплата отличная, условия прекрасные, всё хорошо». И резюме: «Ребята! Я же им не сказал, что на нашем заводе я таких кареток за день по пять штук пришабривал!»
***
Председателем профсоюзного комитета завода был молодой обаятельный мужчина Володя Унанян. Он частенько появлялся в конструкторском отделе, где мы с ним и познакомились. Позже мне объяснили, что он собирается поехать работать за границу, но по законам того времени такой переход ни в коем случае нельзя было осуществить с общественной должности, а только с должности инженерной. И, действительно, вскоре Володю перевели на должность заместителя главного конструктора завода. В качестве первого испытательного задания ему было поручено провести предварительное, «разведывательное» согласование в ЭНИИМСе и лишь подготовить пути утверждения в Министерстве станкостроения технических условий на центровально-подрезные станки. Процесс этот всегда очень непростой и довольно муторный, но очень важный для завода: утверждение технических условий позволяло заводу начать серийное производство станков и, самое важное, согласовать и утвердить цены на станки.
Володя уехал в Москву, и через короткое время вернулся. На вопрос «Как дела?», отвечал: «Нормально. Всё подписал и утвердил!» «Как тебе это удалось? Тебе же поручалось только прозондировать ситуацию…» Ответ Володи бил наповал: «После нескольких встреч, я понял, что прямой путь одноразовым быть не может, потребуется множество попыток. Тогда я пошёл прямо в Министерство, зашёл в секретариат одного из заместителей министра, пообщался с молодой секретаршей. Изложил свою проблему, и предложил за её разрешение два билета на концерт ансамбля «Бони М», который как раз в это время гастролировал в Москве. Поехал, купил с рук два билета по цене $500 за каждый. На следующее утро привёз секретарше билеты и мои технические условия. Всё остальное секретарша сделала сама (или кого-то привлекла на помощь): получила все необходимые подписи-согласования, утвердила и зарегистрировала техусловия». Немая сцена после такого объяснения была совершенно естественной…
Володя таки уехал работать торгпредом за границу. И уже оттуда доходили слухи о его не менее «впечатляющих художествах»: ему удавалось зафрахтовывать морские суда для перевозки своих грузов, что среди работников торгпредства считалось задачей практически неразрешимой…
***
Ещё одним заместителем главного конструктора завода был пожилой, очень мягкий в общении, интеллигентный человек, недавно вернувшийся в Армению из одной арабской страны. Он с большим трудом изъяснялся на русском. Все обращались к нему уважительно «уста», что в переводе с армянского означает «мастер».
В это время в Ереване принимали большую правительственную комиссию, которую возглавлял заместитель министра станкостроения. В состав комиссии входил также заместитель директора ЭНИМСа – головного НИИ станкостроения. Всё техническое руководство завода почти неделю занималось только разного рода оргвопросами, связанными с приёмом комиссии. Даже директор завода, встретив меня на территории завода, обратился ко мне с такой речью: «Надеюсь, ты не уезжаешь в ближайшие пару дней? Мне обязательно нужно с тобой переговорить, но пока здесь комиссия, я не могу от них оторваться даже на минуту…»
Три дня я не мог встретиться по техническим вопросам с главным конструктором завода. При встрече он мне пожаловался: «Представляешь, какой ерундой приходится заниматься. Все эти дни решал проблему авиабилетов для комиссии. Зам. министра потребовал билет только на первый рейс, который вылетает из Еревана в 7-00. Но на этот рейс все билеты раскуплены заранее, обращался вплоть до ЦК Компартии Армении, нигде помочь не смогли – билетов нет. С большим трудом согласились улететь вторым рейсом в 9-00, но при одном условии, что это будут вип-места в первых двух рядах у кабины пилотов, между которыми расположен журнальный столик. Оказывается, зам. министра, как член правительства, имеет право и должен летать только на этих престижных местах… Ситуация усложняется тем, что рейс на 9-00, а, может, и сам самолёт, принадлежат крупнейшему предприятию «Армэлектро». Пришлось задействовать все знакомства, все связи, пока, в конце концов, удалось разрешить проблему…»
Завод собирался достойно одарить своих высокопоставленных гостей: для всех членов комиссии были заказаны специальные хрустальные графины, в которые планировали залить армянский коньяк «Отборный».
Тема армянского коньяка требует отдельного освещения. В Витебске в те времена об армянском 3-х звёздочном коньяке говорили, как о несбыточной мечте… И вдруг, в первый же свой приезд в Ереван, зайдя в магазин, я увидел полки, целиком уставленные этим коньяком. Я немедленно купил бутылку для намечавшегося вечером домашнего семейного застолья. Однако, кроме меня, ни у кого за столом коньяк особого восторга не вызвал. На следующий день на столе красовалась бутылка коньяка «4*». Разница была очевидной… К следующему застолью уже я принёс бутылку коньяка «5*». И снова разница была совершенно очевидной. Но, когда я попробовал коньяк «Отборный», я сразу понял, что лучшего коньяка никогда не пил, и вряд ли когда-нибудь попробую… И это в дальнейшем подтвердилось. С моей точки зрения, «Отборный» победил в соревновании с такими мировыми марками, как «Хеннеси» или «Наполеон». Я возил «Отборный» из Еревана в качестве презента или подарка друзьям в бессчётных количествах, полными сумками.
Вспоминается такой эпизод: я возвращался из очередной командировки в Ереван. Подошёл в аэропорту к зоне таможенного досмотра, и поставил сумку на стол досмотра. Таможенник был очень колоритный, габаритный армянин с большими «казацкими» усами. «Что везёшь?» Я решил слегка «пофлиртовать». «Ну, что от вас можно везти? Коньяк, конечно». «Какой коньяк?» Таможенник явно «построжал». «Отборный». Лицо таможенника просветлело, он сделал характерный жест двумя руками от себя: «Молодэц. Забирай. Проходи!» Сумку он даже открывать не стал…
Но вернёмся к истории с комиссией Минстанкопрома на заводе. Как ни странно, именно в это время коньяк «Отборный» почему-то исчез с полок магазинов. И именно в эти дни ко мне в помощь приехал ещё один конструктор из Витебска, которого мы поехали устраивать в общежитие станкозавода на окраину Еревана. Прежде чем пойти по тропинке через поле к общежитию, мы с товарищем зашли в магазин на окраине города. И там, на полках увидали коньяк «Отборный». Естественно, сразу же по возвращении рассказали об этом на заводе. Заводчане моментально поехали в этот магазин, и оптом закупили коньяк. Так была успешно завершена эпопея достойных проводов министерской комиссии…
Через пару лет эта история получила неожиданное продолжение… Я приехал в свою очередную командировку в Москву, в ЭНИМС. И где-то в бесконечных коридорах ЭНИМСа мы вдруг повстречались с зам. главного конструктора Ереванского станкозавода, с тем самым «устой». Встретились очень тепло, почти как родственники. Пообщались, расспросили друг друга о делах, что нового на заводе… Он мне пожаловался, что приехал в ЭНИМС согласовывать какие-то очередные технические условия, и проходит в ЭНИМСе второй круг мучений. Получил уже новую порцию замечаний, и после их исправления должен вторично идти на приём к тому самому зам. директора ЭНИМСа, который когда-то приезжал к ним на завод, и которого они провожали хрустальным графином с армянским коньяком «Отборный». Но, при плохом знании русского, правка документов по замечаниям процедура для него просто мучительная. Я предложил свою помощь, он с благодарностью согласился. Мы нашли укромное местечко, и в течение нескольких часов все записанные замечания благополучно исправили. Довольные друг другом, разошлись каждый по своим делам. Договорились встретиться снова в конце дня. Встретились. «Уста» был явно расстроен. Его резюмирующая фраза просто врезалась в мозг: «Ты подумай, какой нехороший человек этот зам. директора. Мы его так хорошо принимали, а он всё равно НЭ подписал!» Мне, правда, кажется, что кроме чисто стилистических замечаний, которые мы с ним исправляли, были и замечания более принципиальные, но он мне о них ничего не сказал… Так он и уехал домой, не подписав документы…
***
Однажды я пришёл на завод к самому началу смены. Проходную завода пересекали вместе с рабочим сборочного цеха, с которым были знакомы чисто визуально. Поздоровались. Едва мы оказались на территории завода, он повернулся и задал совершенно неожиданный вопрос: « А Вы не собираетесь возвращаться к себе на Родину?» Я даже не сразу понял, что он имеет в виду… «Какую Родину?» «Я же вижу, кто Вы… Имею в виду Израиль». «Пока даже мыслей таких нет, тем более, что у меня жена – армянка». « А я только что вернулся в Армению из Бейрута. Бейрут – это такой красавец-город, и вообще, это изумительное по красоте место. Вы когда-нибудь бывали в Ялте? Так вот, Бейрут очень похож на Ялту, расположен на берегу тёплого Средиземного моря у подножия гор. Вы можете с утра поехать в горы, покататься на лыжах, а затем вернуться к морю, позагорать и искупаться в море. Когда я слышу, что они сделали с этим городом-красавцем, у меня просто сердце болит…»
***
После сдачи очередного станка обязательный банкет намечался не с выездом за город, как обычно, а в шикарном ресторане гостиницы «Интурист». Я забежал после работы «домой» к тёте Норе, чтобы перед рестораном немного привести себя в порядок. Тётя Нора потребовала: «Сядь поешь, потом пойдёшь в свой ресторан». «Тётя Нора! Я же в ресторан иду, а там я, что буду делать?» «Слушай, что тебе говорит старая армянская женщина… В ресторане еды будет много, но есть тебе будет нечего: к кисло-солёным армянским сырам, к травам ты непривычен. Так что сядь и перекуси немного…»
В ресторане я сразу же понял, насколько тётя Нора была права: стол, действительно, «ломился», но не только, и даже не столько, от закусок, сколько от бутылок со спиртным. Причём, на этот любопытный факт я давно уже обратил внимание, в бутылках со спиртным в этой знаменитой своими виноградниками республике был разлит не великолепный армянский коньяк, не прекрасное армянское вино, а отличная русская водка. Не думаю, чтобы это было из соображений экономии, но такая удивительная особенность на наших официальных застольях замечалась постоянно… Во время вспомнив, что нам предстоит настоящее «восточное» застолье, где будут бесконечные тосты «за наших дорогих гостей!» (вместе и по отдельности, нас в комиссии было двое из-за пределов Армении), их жён, детей, родителей и т.д. по всему списку без исключений, и, в связи с «значимостью» тостов, пить придётся «до дна», я решил «слегка кинуть» своих армянских собутыльников, и попросил «разливающего» наливать мне по полстаканчика. Застолье вёл зам. главного инженера завода. Услышав мою просьбу, он подмигнул «разливающему», и… тот стал всем наливать по половине стакана. Так что не удалось мне, еврею, перехитрить моих армянских коллег…
К счастью, трудная «застольная битва» закончилась благополучно, мне удалось её завершить без «сбоев»: мы дождались, наконец, прекрасные шашлыки и успели дружными коллективными усилиями «осушить» все застольные водочные запасы.
Кстати, на улицах Еревана я видел пьяного человека всего один раз. И то, судя по его светлым волосам, возможно, это был приезжий. В Ереване не было «вытрезвителя», тем более, его «женской палаты», которые были в нашем Витебске.
***
Мы несколько лет подряд ездили отдыхать с маленькой дочкой в Евпаторию. Там прекрасный детский курорт, мелкое тёплое море, чудесные песчаные пляжи. Да и климат не такой жаркий, как на Южном берегу Крыма, гораздо ближе к щадящему климату нашей Белоруссии. Но бытовые условия довольно спартанские: горячей воды нет, туалет во дворе и прочие подобные «радости»… Короче, периодически мы всем семейством ходили помыться в общественную баню…
В один из таких «банных походов» я быстро помылся и, в ожидании своих женщин, прогуливался по уютной дорожке, которая вела от бани к одной из центральных улиц. Курил. На встречных курсах со мной по дорожке ходил молодой кавказец с ярко выраженной армянской внешностью, и тоже курил. Вдруг мимо нас по дорожке пошла загорелая молодая женщина. Она держала за руку мальчика лет пяти. Внешний вид мальчишки сразу же вызывал к нему глубокую симпатию: плотно сбитый, до черна загорелый, он шёл, крепко сжав губы и насупив брови. На щеках двигались желваки. Женщина за что-то, вероятно, крепко ругала мальчика, при этом для усиления эффекта постоянно резко дёргала вниз его руку. Мальчик вздрагивал, но не произносил ни звука. И вдруг женщина наклонилась и дважды сильно ущипнула пацана. Мальчик вскрикнул, но по-прежнему не произнёс ни слова, не проронил ни слезинки. Зрелище было отвратительным. Но что было делать? Не кидаться же в самом деле в драку с этой разъярённой фурией… Пока такие мысли роились в моей голове, женщина с ребёнком прошли… Передо мной остановился молодой армянин. Он был в ярости, голос его дрожал: «Не понимаю, как можно женщине так обращаться с ребёнком? Знаю, бить женщину нехорошо. Но я с трудом удержался, чтобы не дать этой гадине по морде!» Что я мог ему ответить? Сам был обуреваем такими же чувствами…
***
В годы развала Советского Союза, особенно после событий в Сумгаите и Баку, в нашем спокойном Витебске тоже стали появляться переселенцы из Армении. Они торговали на рынках, организовывали ремонтные мастерские. Я и сегодня ремонтирую очки у армянского мастера.
Меня всегда удивляло, как эти кавказские ребята безошибочно определяют своих. Не раз был свидетелем, когда мы с Норой ездили на рынок покупать овощи-фрукты и проходили по ряду мимо такого торговца-кавказца к женщине с выраженной славянской внешностью, как вслед Норе неслось: «Эй, ты почему не покупаешь у своих? Нехорошо!» Нора вздрагивала… Хотя мне лично всегда казалось, что Нора похожа больше на еврейку, чем на армянку…
Однажды, когда я уже работал в Витебской группе КБ Оршанского станкозавода, добирался утром на работу в переполненном трамвае. Оплатил проезд. Во время приехал на работу, и… не нашёл своего кошелька. Потеря не была бы такой уж серьёзной – денег в кошельке было не так много, если бы в нём не остался мой именной электронный заводской пропуск. Восстановление пропуска требовало кучи всяких дополнительных действий, чего очень бы не хотелось. Расстроился.
Вечером дома раздался телефонный звонок. Незнакомый женский голос произнёс: «Здравствуйте! Я ваша соседка по дому. Вы сегодня что-нибудь потеряли в трамвае?» «Да, потерял кошелёк». «Тогда с вами сейчас поговорят». Мужской голос с армянским акцентом рассказал мне, что сегодня в курилке на работе он обратил внимание, как молодые ребята из его цеха рассматривали содержимое кошелька, который подобрали на полу в трамвае по дороге на работу. Среди содержимого кошелька был и пропуск с фотографией, по которой он узнал меня, как соседа по дому. Ребятам уже сказал, что кошелёк с содержимым придётся вернуть, и чтоб они не «борзели» при расчёте за находку. Кошелёк с содержимым мне на завтра ребята вернули, я с ними рассчитался. Затем, чтобы отблагодарить своих спасителей-соседей, купил торт и чего-то спиртного, и по договорённости пришёл на встречу к ним домой. Мы отлично посидели… Обладатель армянского акцента оказался армянином из Еревана. В Ереване у него остались братья, своя семья с двумя взрослыми сыновьями и двухэтажный особняк, который он оставил сыновьям. Он уже давно и часто приезжал в Витебск в командировки. Здесь «положил глаз» на белокурую привлекательную женщину средних лет – нашу соседку по дому. Когда в семье в Ереване начались семейные трения, оставил всё своё имущество, включая дом, взрослым сыновьям и окончательно уехал в Витебск. С сыновьями остались хорошие отношения, они даже приезжали к нему в гости в Витебск. По Армении, Еревану, семье очень тоскует… Но пока о возврате на родину даже речи быть не может… Вот такая ещё одна белорусско-армянская история…
***
Недалеко от нашего дома в Витебске и нового места службы в Витебской группе КБ Оршанского станкозавода удобно расположилась мастерская по ремонту обуви и сумок, принадлежащая армянам. Я изредка пользовался её услугами. Однажды перед очередной поездкой, как всегда не вовремя сломался большой чемодан на колёсиках. Зашёл в мастерскую, поинтересовался, могут ли починить. «Да, приноси, сделаем», – был ответ. Привёз чемодан в мастерскую специально в субботний день, чтобы легче было проехать в транспорте. На приёмке в мастерской сидела не девочка-приёмщица, как обычно, а сам хозяин заведения. Осмотрев чемодан, он произнёс: «Оставляй, сделаем!», и сел заполнять квитанцию. Спросил: «Фамилия?» И тут я снова, не знаю зачем, решил «пофлиртовать». «Акопян», – ответил я. Он бросил на меня быстрый взгляд: «Шутишь?» «Не шучу, это фамилия моей жены…» «Тогда это не будет тебе ничего стоить…» «Вот этого не надо. Возьми, сколько положено, только сделайте хорошо». На том и разошлись… Когда я пришёл забирать чемодан и спросил, сколько я должен платить, девочка-приёмщица не нашла никаких записей в регистрационной книге. Затем разыскала чемодан и на приколотой к нему бумажке нашла и озвучила мне минимально возможную сумму оплаты. А чемодан был отремонтирован действительно отлично!
Семён Френкель
