В вашем журнале публиковались очерки об известном скрипаче, профессоре Белорусской консерватории Аркадии Бессмертном. Хочу предложить очерк о его сыне Борисе – талантливом человеке, с судьбой искалеченной советским режимом, и трагически ушедшем из жизни.
15 октября 1960 года, после службы в армии и работы на аэрологической станции «Минск» старшим радиотехником, я был принят в телевизорный цех Минского радиозавода (впоследствии – «Горизонт»), но не настройщиком телевизоров, как предполагалось, а на сборку. В эти первые дни, проходя по территории во время обеда, обратил внимание на высокого, слегка сутулившегося человека с редкой бородкой и неизменной трубкой во рту. Ходил он быстро, наклонив вперёд и опустив голову, словно боясь оступиться. Кто он, этот странный, творческого вида человек? Инженер, музыкант, или художник, работающий над внешним видом наших изделий, каким был изредка появлявшийся на заводе молодой, в будущем известный в Белоруссии Май Данциг? Я был удивлён, когда через полгода увидел его среди работников Центральной заводской лаборатории, куда перешёл и которым был представлен как специалист по телевизорам...
«Борис Аркадьевич, – обратился к нему начальник ЦЗЛ Герард Алексеевич Румянцев, – окажи внимание молодому человеку...»
Он, как я впоследствии убедился, принял предложение с удовольствием.
«Борис, – назвал себя и показал на стол с приборами: – Это мой, твой рядом…»
Потом извинился, сказав, что срочно вызывают в цех, взял отвёртку и убежал.
Тут же, желая ближе познакомиться, ещё один работник, произнёс: «Вот ты смотришь на меня и думаешь, наверное, что мне уже и жить не хочется, – наверное, имея ввиду свой возраст». Потом узнал, что его зовут Иосиф (Боголюбов), но почему он посчитал себя стариком, так и не понял? От него получил краткую информацию о том, что сосед мой – сын известного профессора музыки, скрипача Аркадия Львовича Бессмертного, что юношей учился то ли в БГУ, или даже в МГИМО, был репрессирован и сидел в тюрьме за рассказ в какой-то компании то ли антисоветского анекдота, то ли ещё какой-то истории.
«Об остальном сам расскажет, поговорить любит», – добавил Иосиф.
…Это письмо я получил от Кати, дочери Бориса, которая написала мне, прочитав очерк по истории «Горизонта». («Заметки по еврейской истории» (№5-6,216) май-июнь 2019) очерк «От вильнюсского «Электрита» к минскому «Горизонту».)
«Отец учился в Москве, в институте Прокуратуры (по-моему, МиМо), а также в институте Гнесиных, как пианист (там же училась и его сестра Лида). На последнем курсе был арестован в Минске за анекдот, рассказанный на прощальном вечере – он уезжал в Польшу, как работник-практикант в посольство СССР. Был выпушен, а перед войной опять обвинен. Он провёл в лагере, а потом на поселении 14 лет (так говорила мама). Его выпустили после смерти Сталина. В 54 году он вернулся в Минск. Сестра Лидия Аркадьевна выделила для нашей семьи кабинет деда по улице Карла Маркса 25 кв.62, где я и родилась».
Два следующих дня Борис Аркадьевич в лаборатории не появлялся. Я занимался оборудованием рабочего места приборами, а Лариса Рагозина, заведовавшая инструментами, выдала мне необходимый комплект, среди которых была новая, и как она особо подчеркнула, дефицитная механическая отвёртка.
«Никому её не отдавай и не меняйся», – попросила она, видимо, зная, возможные предложения...
Основная работа Бориса состояла в ремонте аппаратуры сборочного цеха, выпускавшего радиоприёмники. Так как рабочие не любили приносить приборы на ремонт, часто звонили и просили его зайти в цех. А вдруг что-то можно исправить? Особенно, женщины, которым трудно было отказать. Соглашались не все, находя для этого различные причины, но не помню, чтобы Борис, когда-либо отказал. Главный принцип, которого он придерживался, состоял в том, чтобы на него не жаловались. Собственно, все так работали, но он как-то очень боялся жалоб, думаю, из-за влияния на него его прошлого.
Так как для ремонта нужно снять корпус прибора, отвинчивать винты очень помогла моя механическая отвёртка, которая всегда лежала на столе. Через некоторое время, видя его желание, отдал, получив взамен необыкновенной длинный пинцет. Все годы работы он лежал у меня в столе, как память. Но и у него механическая отвёртка не задержалась, и он её на что-то обменял. Ремонтируя, мы не всегда успевали быстро найти неисправность, или, устраняя что-то одно, упускали другое. Возникающие конфликты мастерски улаживал наш начальник, находя разные причины, оправдывающие своих работников, но и мы старались не признать вину, объясняя частые выходы приборов их конструктивными и производственными дефектами. Для примирения «враждующих сторон» начальник СКБ Вениамин Пумпянский в своём кабинете провёл специальное совещание без начальников, нашего Герарда Румянцева и Израиля Иозефовича, руководившего разработкой нестандартных приборов. Обсуждение, так как все хорошо знали друг друга, проходило спокойно, но когда кто-то заговорил о квалификации ремонтников, инженер Суханов, к тому же бывший в это время парторгом отдела «Нестандартной аппаратуры» пожаловался на то, что есть и такие, которые плохо ремонтируют приборы. На вопрос, кого он имеет ввиду, посмотрев по сторонам, назвал отсутствовавшего Бессмертного. Совещание закончилось под лозунгом кота Леопольда: «Давайте жить дружно». Не знаю, хотя могу предположить, кто передал Борису Аркадьевичу слова Суханова, но подходя к лаборатории, встретил бегущего Бориса с длинной отвёрткой, которую он пытался спрятать в боковой карман пиджака.
«Куда вы? – спросил я. – Убивать Суханова», – ответил он и побежал.
Сдали нервы, но через некоторое время Борис вернулся, сел на свой стул и спокойно сообщил, хотя никто и не стал спрашивать: «Я его не нашёл».
В дальнейшем, узнал, что из заключения в Минск в квартиру родителей Борис вернулся с женщиной-медсестрой, её сыном и дочерью от первого брака, которая помогла выжить в тех тяжелейших условиях, давая ему лекарственные препараты, некоторые содержали слабые наркотики...
Из письма Кати. «Моя мать (в Минске. – Г.Р.) работала бухгалтером, потом шила, чтобы заработать. Могла за одну ночь сшить платье, но делала это не регулярно. Как человек талантливый бралась за всё. Один раз сделала из ваты огромного Деда Мороза и Снегурочку для витрины, по-моему, кафе ''Весна''».
Привычка к наркотикам проявлялась, когда неожиданно среди рабочего дня Борис становился мрачным, озабоченным, суетливым... Видно было, что его организму требуется «помощь». Потом он убегал в поликлинику, где его знали, откуда возвращался повеселевшим. Несколько раз доставал из кармана ампулу, предлагая мне: «Хотите попробовать…»
Единственной его любовью была дочка Катя, с которой специально поехал в Ленинград, чтобы показать этот прекрасный город. «Если я ей его не покажу, никто не покажет», – объяснил он мне…
Некоторые считали, что в своих рассказах, Борис многое придумывает, но я верил... В заключении он, недавний студент, многое узнал от находившихся рядом известных ученых, а обладая хорошей памятью, заполнил. Называя фамилию одного из них, добавлял: я с ним сидел, я приносил его в камеру после допросов.
Да и воспитание сыграло немалую роль в его образовании. Однажды, уже не помню по какому поводу, он начал называть фамилии американских президентов, удивив знанием американской истории. В том, что он знал первых президентов: Джорджа Вашингтона, Джона Адамса или Томаса Джеферсона ничего удивительного не было. А вот последующих: Джеймса Медисона, Джеймса Манро, Джона Куинси или Мартина Бюрена с годами нахождения их у власти просто поражали.
Борис был разносторонне развитый человек. У него был талант художника. Он нарисовал портрет отца.
Иногда после обеда видел его довольным и улыбающимся. Сообщал: «Размял пальчики…», что означало, ему удалось в заводском клубе поиграть на пианино...
О семейной жизни после возвращения, не рассказывал. Знали, что живут бедно и чтобы подработать, занимался ремонтом телевизоров, радиоприёмников, ещё каких-то устройств. Однажды отремонтировал откуда-то принесённую радиостанцию, включил её для проверки и тут же в квартиру прибыл наряд военных из службы контроля радиосвязи. Можно представить, как их взволновала заработавшая радиостанция в находящейся под наблюдением квартире. А что такое было, сомневаться не приходится.
Занимался Борис и радиолюбительством. Что собирал, не знаю, но однажды для его изделия он достал переднюю панель списанного прибора, размером чуть меньше развернутого газетного листа. Оставалось только незаметно для вахтеров пронести её через проходную. Проблему он решил довольно оригинально: одолжил в художественной библиотеке на вечер подшивку газет, положил панель между её листами и спокойно пронёс мимо строгой охраны, внимательно осматривавшая каждого проходящего.
Из письма Кати. «Отец подрабатывал дома ремонтом аппаратуры. У меня есть фотография, где я возле радиоприемника. Одним из радиолюбителей оказался наш сосед из подъезда рядом Борис Заборов (сейчас известный художник, живущий в Париже), тогда мальчишка-подросток, со своим братом Мишей».
В эти годы в Минске жил человек, ставший легендой андеграунда – Ким Хадеев, судьба которого оказалась во много схожей. Как и Борис, учился в университете, был отчислен и судим по 58 статье Уголовного кодекса СССР. Оба были энциклопедически образованы и по возвращении в Минск их квартиры стали местом сбора молодых людей, что не могло не беспокоить органы власти. Один из тех, кто там регулярно бывал – выпускник физического факультета БГУ Женя Шидловский, к сожалению рано ушедший из жизни, работал у нас в СКБ...
Сборы на квартирах, уверен не обходились без присутствия «тихих» информаторов, сообщавших обо всём, что в них происходило.
Из письма Кати. «У нас дома очень часто собирались люди; Боря (Биг) и Эмма Галушко, Наташа Крысько (дочь поэта Танка) Володя Поночевный – это те немногие, которых я помню. Конечно, за квартирой следили, но времена уже были не те. Вот почему КГБ допустило дружбу гражданина США Освальда с моим отцом (ранее репрессированным – документ о реабилитации подписали только в 1957 г)?»
Однажды, Борис (я всегда добавлял – Аркадьевич) пришёл в лабораторию расстроенным. Оказалось, что на прошедшем накануне совещании комсомольских работников республики 1-й секретарь Минского городского комитета КП Белоруссии Антон Носиловский в своём выступлении назвал его «лидером троцкистского подполья». Это известие его не только взволновало, но и напугало. Он был очень взволнован заявлением столь высокого партийного работника и хотел как-то ответить ему. «Позвоните по телефону…» – предложил я, на что он возразил: «Это будет слишком слабо. Может я встречу его на Карла Маркса как-нибудь вечером, когда он гуляет, и плюну в лицо». Но угрозу эту, родившуюся сгоряча, он и не собрался исполнять.
Знакомый профессор из Белорусского университета, друг отца, вернувшийся из Франции, подарил ему три небольших альбома репродукций художника-кубиста Пабло Пикассо, искусство которого было нам в лаборатории не понятно, но высоко ценилось знатоками. Один альбом Борис продал за 70 рублей и купил костюм, за второй, смог рассчитаться с долгами, а третий оставил у себя и часто показывал его приходящему к нам Саше Рубенчику из лаборатории антенн, с которым оба они подолгу рассматривали их и обсуждали.
Жизнь Бориса Аркадьевича Бессмертного (Бобы) оборвалась неожиданно на переходе проспекта Ленина между Центральным книжным магазином и кафе «Весна» в тот момент, когда жизнь его начала налаживаться. Он познакомился с женщиной, преподавателем университета, начал с ней встречаться. Возвращаясь после одной из них в два часа ночи, когда всякое движение машин отсутствует, и был сбит мчащимся на большой скорости городским автобусом. Нам сказали, что водитель спешил отвезти домой кондуктора, но что это было на самом деле – умышленное убийство или несчастный случай, осталось неизвестным.
Сегодня, вспоминая Бориса Аркадьевича, его поведение, походку, общение, могу утверждать, что после возвращения из заключения годы прошли в ожидании беды, опасности, которую он старался избежать. Когда в Минске 13 января 1948 года был убит Соломон Михоэлс, Борис мне об этом рассказал, он очень боялся, что его могут обвинить.
Несколько слов в заключение. Катя, Екатерина Борисовна Бессмертная, унаследовала от мамы, отца и деда лучшие качества: трудолюбие, способности к рисованию и музыке. Окончив консерваторию, получила профессию пианистки-арфистки. Больших успехов достигла и в живописи. Создала в Бостоне, где она сейчас живёт, школу, где обучает юных художников, сопровождая уроки музыкальными занятиями. Её картины находятся в лучших музеях и частных коллекциях.
Генрих РУТМАН
