Лет десять назад я узнал, что с Борисом Кортиным мы родственники. Наши деды: мой – Абрам, погибший в годы войны, и его – Моисей, не призванный в армию из-за возраста и состояния здоровья и эвакуированный вместе с Витебской очковой фабрикой в уральский посёлок Суксун, где их принял местный завод, который стал выпускать оптику для фронта, – родные братья.

Найти друг друга нам помог интернет.

За эти годы Борис перебрался из Екатеринбурга в Москву, я – по-прежнему живу в Витебске. Получаю от Бориса его новые книги, которые пишет журналист и публицист с приличным стажем, в последние годы проявивший себя, как талантливый прозаик. С удовольствием вижу его фамилию на обложке. Кстати, одна из недавних книг «Есть горы, которые вижу во сне…» об эвакуации Витебской очковой фабрики, о семье Моисея и Хаи Шульман, их друзьях, приехавших с ними на Урал в одном эшелоне. Мне кажется, «семейная» тема в литературе близка Борису. Это не только то, что он видел, слышал, это и то, что с детских лет живёт в его душе.  

В подзаголовке новой книги «Сахарный баран» автор конкретизировал, что это «Архитектура судьбы поколения. Фрагменты памяти». Я считаю произведение романом. В этом жанре сегодня мало кто работает. И это одна из неожиданностей новой книги.

Том довольно увесистый. Изданный привычным книжным форматом, он занял 370 страниц. Прочитал дня за три или четыре. (Читается не то, чтобы легко, но написан без занудства). Через несколько дней снова раскрыл. Находил наиболее понравившиеся страницы и перечитывал вновь. Откровенно скажу, пропускал публицистику: казалось, там в Кортине побеждает журналист. Мне это было знакомо по многочисленным публикациям послесталинской эпохи. А вот там, где литература (!), я поставил восклицательный знак, потому что это – действительно литература! И во второй раз читал с интересом.

Мы договорились, что побеседуем о новой книге, и это станет рецензией-аннотацией в форме вопросов – ответов. Тем более, какие-то эпизоды, вошедшие в произведение, мне знакомы по собственным воспоминаниям.

Например, майса (еврейская притча, быль) об одинокой женщине, которая каждый вечер сидела на лавочке возле дома и плакала. Соседи даже не спрашивали, почему она плачет. Знали: её муж (извозчик, грузчик, каменщик и т.д.) приходил с работы выпивший, и всю злость за неудавшуюся жизнь вымещал на жене. Дома извечно стояла ругань, крики… Вот она и уходила на скамейку в палисаднике, рыдала. Потом муж умер, а женщина по-прежнему выходила во двор, плакала. Отчего плачешь? – спрашивали у неё. – Оттого, – отвечала, – что в доме тихо. Я эту историю слышал маленьким, лет шестьдесят, а то и больше назад.

Борис, судя по всему, слышал её за тысячи километров от Витебска, на Урале. Думаю, это какая-то наша семейная история. (Книга сразу стала мне гораздо ближе!)

Или эпизод, как Абрам Дульман (под этой фамилией фигурирует отец Бориса – Абрам Кортин), уже отсидевший приличный срок в «местах отдалённых» и вернувшийся к семье, в хрущевскую эпоху оттепели читал в центральных газетах накануне революционных праздников списки награждённых, особо отличившихся людей, и красным карандашом подчёркивал еврейские фамилии.

Мой отец, двоюродный брат жены Абрама Дульмана (Кортина), не подчёркивал ничего красным карандашом, но списки лауреатов Ленинской и Государственной (Сталинской) премий читал с таким же вниманием, подсчитывал в них количество еврейских фамилий, сравнивал: в прошлом году их было больше или меньше. (Словно это имело какое-то значение!).

Наконец, в книге есть персонаж… Аркадий Шульман. Он эпизодический, рассуждает о белорусской истории, репрессиях еврейских писателей в конце 30-х годов прошлого века… Знакомая тема, я не раз писал о ней.

– Борис, почему книга называется «Сахарный баран»?

– Помню, желторотым юнцом, торопясь в детский сад, не поспевал своими малыми шажками за дедом Моисеем, спешащим на завод. Тот останавливался, приседал, пристально заглядывал мне в глаза, пытаясь рассмотреть, настолько ли я устал или нагло спекулирую ситуацией, спрашивал: «Ну что, сахарный баран?..» Разумеется, я тотчас кивал, и уже в следующий миг взлетал на дедовы плечи.

Езда на загорбках, которую Моисей почему-то нарёк «сахарным бараном», была куда как приятней. С высоты человеческого роста, когда не требовалось глядеть под ноги, огибая лужи, а зимой – наледь, всё вокруг, даже в дни кромешной непогоды, представало в радужном свете. Что говорить, сама жизнь казалась… безмерным счастьем. Но дед тотчас безжалостно рушил блаженство: заломив руки вверх (а-ля сдаюсь), страхуя, чтоб я не свалился, назидательно ворчал снизу: «Не смотри с высоты… голова закружится, а то и того хуже – разучишься… ходить. Запомни: на «сахар» такой клюёт лишь отпетое дурачьё да бараны с обломанными рогами, такие, что даже за себя постоять не могут. Но ты ж у нас не баран?» – «Не баран», – сонливо соглашался я и ещё крепче вцеплялся в дедов воротник.

Шли годы. Назидание Моисея обретало новые грани. Однако главная, становая, оставалась неизменной – какими бы испытаниями не экзаменовала жизнь, куда бы не заносила судьба по служебным лестницам, я знал – нельзя отрываться от земли, даже в помыслах-устремлениях старался не парить в «небесах», а ходить «ногами». Это и проповедую в своих книгах. Отсюда и название.

– Повествование начинается с визита в Федеральную службу безопасности России, где вам (в книге Марку) предоставляют возможность ознакомиться с папкой документов, помеченных грифом «Хранить вечно». На 384 пожелтевших от времени страницах были собраны материалы по Делу вашего отца – Абрама Кортина (Дульмана). Насколько книга биографична?

– Разумеется, эта книга – не биографическая справка. Она – обобщённый образ портрета Страны Советов в определённый период её становления, нарисованный исторически конкретными фактами и событиями. Именно поэтому в тексте не назван уральский посёлок, где происходят описываемые действия. Впрочем, жители посёлка, прочитав «Сахарного барана», мгновенно узнали не только его географический адрес, но и героев повествования – своих земляков.

Есть ещё один значимый фактор – речь о степени достоверности. Согласитесь, если сюжеты многих историко-мемуарных изданий авторы выстраивают, опираясь на архивные документы, оказавшиеся им доступными, а читатель вынужден принимать печатное слово… за чистую монету, то наша книга вобрала в себя воспоминания современников. Потому на суд этих людей в ходе презентаций и обсуждений я выхожу, не прячась за вымыслы, домыслы, догадки. И, конечно, степень доверия к тексту повышает фактор пережитого самим автором.  

– Ваш отец был военным медиком. Как и Абрам Дульман – его прототип в книге. Вероятно, от него вы слышали дома профессиональные медицинские разговоры. «Медицинская тема» с литературной точки зрения, как мне кажется, одна из самый сильных в книге. Вспоминаю эпизоды, как мальчику вскрывают нарыв в горле, как в таёжной глуши, вдали от медицинских центров, делают молодой женщине пункцию позвоночника. Шансов на успех у врача-заключённого немного, но отказаться делать операцию нельзя. И он делал… Ощущение такое, что описывал эти сцены человек, хорошо знающий медицину. Насколько я знаю, ваша профессия далека от клиник, операционных столов?

– Описанные случаи были в реальности. А слышал я о том, как это происходило, от отца. Однако прежде, чем рассказывать о таких эпизодах в книге, не ошибиться с терминами и последовательностью ведения подобных хирургических манипуляций, пришлось перечитать специальную медицинскую литературу.

– Сталинские зоны… Северные лагеря… Сучьи войны… Целый мир. Читал Шаламова, читал Солженицына. Они были «сидельцами», на себе познали «прелести» зоны, вечной мерзлоты и лесоповалов. Откуда у вас эти знания до подробностей? Встречались с прошедшими застенки и лагеря, читали их воспоминания, отец рассказывал?

– Среди жителей нашего рабочего посёлка было немало познавших «науку перековки» (как теоретики революционных преобразований называли в СССР эксперименты по формированию «нового человека» – социалистического, советского). Не особо стремясь распространять усвоенные знания, все они, естественно, оказавшись на свободе, не жили в вакууме. Отличались не только рассказами о до жути диковинно-страшном, но и жаргоном, сюжетами горемычных песен. Мы, малышня, сновавшая среди них, губкой наивных, неокрепших душ непроизвольно впитывали аромат уголовной «романтики». О многом из той жизни поведал мне и сосед по дому Лёша Абраменко, авторитет в определённых кругах. Прежде всего, слыла молва в посёлке, к нему, а не в милицию, вставали на учёт возвращавшиеся после отсидки.

– В книге описания природы, не для того, чтобы сделать прокладку между одним и другим действием. Вы рисуете зарисовки с натуры, которые входят полноправными страницами в канву повествования. Бывали на Колыме (извините за вопрос)? На Амуре? На Ангаре? Или в других местах, где зимой минус пятьдесят, а летом заедает гнус?

– Дальний Восток – край удивительный! Влюбился я в него будучи студентом на практиках в газетах «Молодой дальневосточник» и «Тихоокеанская звезда». Не чурался командировок, во время которых забирался в глухомань, места не исхоженные, потаённые. По воле случая, уже работая по окончании университета, довелось побывать в тех краях в орнитологических экспедициях на метеостанции Кульчи, в бассейне таёжной речки Ул, на Шантарских островах в Охотском море. Вслушивался в голос непроходимого леса, далеко не робкий шепот Амура-батюшки, в перестук камней на перекатах горных рек-речушек. Всматривался в быт, нравы и традиции укоренившихся там людей.

– Страна, объятая страхом. По-другому не могу охарактеризовать сталинский Советский Союз конца сороковых – начала пятидесятых годов. Но в вашей книге немало персонажей, которые, несмотря на страх, совершают отчаянно-гуманные поступки. Скажем, матрос-ординарец Абрама Дульмана, который помог его жене и сыну покинуть военный городок после ареста мужа. Статья – измена Родине и прямая дорога в места лишения свободы. Опять же железнодорожница Клава, приютившая неизвестных ей беглецов (членов семьи «врага народа»). Знала, со всех окон в околотке друг за другом подсматривают-приглядывают, рисковала, но… приютила! Вот и в уральском рабочем поселке, куда наконец добрались объявленные в розыск, отец Фани, Моисей Шульман, пошёл к начальству, доверил им тайну, и те не сдали, не «посоветовали» немедленно уехать. Такие люди – праведники были на самом деле, вы их знали? Или вам хотелось, чтобы среди повального страха они встречались?

– Повторюсь, в книге, называя подлинные имена действующих лиц, я не мог бы (даже при желании) приписать им какие-то «не их» черты, исказить события и факты. Иначе как потом встречаться с ними и их потомками?.. Однако, знакомя читателя с человеком, я пристрастно акцентировал внимание на поступке, его характеризующем. Уверен, интересны люди друг другу именно поступками, занимаемой позицией, жизненной мудростью, опытом.

– Через всю книгу проходит две линии. Абрам Дульман, вынужденные скитания по зонам и жизнь «лепилы» (врача на уголовном жаргоне). Вторая линия – Фаня и Марк, жизнь на Урале. Образ Марка, то есть вас, более развёрнутый. Есть эпизоды, в которых чувствуются собственные воспоминания и детская боль, оставшаяся на всю жизнь. Это и взаимоотношения со сверстниками, и даже портрет Сталина упавший со школьной стены и разбившийся (по тем временам страшное преступление). И только в конце книги эти две линии сходятся в одну. Семья, прошедшая сквозь все испытания, где жена не отказалась от мужа – «врага народа», а сын не предал отца, заслуживает огромного уважения.

Когда пишешь о себе, предъявляешь другие требования? Кто-нибудь из тех, о ком идёт речь в новой книге, уже читал её?

– Но прежде, чем читать, иные из них даже… писали для книги свои воспоминания. Скажем, потомки каждой из трёх семей нашего интернационального дома по суксунской улице Калинина, в годы Великой Отечественной войны эвакуированные на Урал из Витебска, наполнили целые школьные тетрадки: кто что запомнил из жизни в те годы. Были мы, детвора, разного возраста, потому память воскресила не одно и то же. Любопытный получился «срез» восприятия событий. В результате, дополнили друг друга, обогатили деталями.

Перед тем, как рукопись оказалась в издательстве, с её электронной версией ознакомились мои близкие друзья-литераторы, руководители Суксунского оптико-механического завода (уральского преемника Витебской окулярной фабрики). После обсуждения предприятие выступило спонсором издания.  

Что же касается писания о себе, то прежде, до твоего вопроса, на сей счёт не задумывался. Хотя знаю точно: о других людях писать сложнее – больше ответственности.

– Над романом вы работали 12 лет. На его страницах масштабный срез времени. Здесь и граждане Страны Советов, верные исполнители приказов, и зэки, живущие в «другом» мире. На страницах появляются певица Русланова и Каннинг – знакомая дедушки русской космонавтики Э. Циолковского. Прослеживается еврейская тема в истории, литературе, музыке, многое другое. Умудрились порассуждать даже о собаках.

Но в центре всех событий жизнь обычной (только есть ли обычные?) еврейской семьи, ваших близких. Если смотреть на генеалогическое древо, и я имею к ней какое-то отношение.

В напутствии к книге вы пишите: «Прошу Тебя, Господи, дай человеку, который сейчас читает эти строки, всё, о чём он просит! Дай ему это в полной мере, как умеешь, давать только Ты один! И пусть будет счастлив во все дни его, а если невозможно такое – то хотя бы сколько-нибудь. Даруй ему крепкое здоровье и любовь ближних, понимание и сочувствие. Сделай так, чтобы душа его всегда светилась лишь любовью ко всему сущему, огради от обид и зависти, войн и смертей близких, от боли физической и душевной. Если же это неизбежно, не покинь его, дай утешение. Спаси и сохрани для него всё, что дорого ему на земле.

Если же поздно просить об этом – не лишай памяти. Не знаю, верит ли в Тебя читающий сейчас это, Милостивый Господь! Исполни мои желания. Пусть ангел-хранитель помогает ему, когда крылья совсем опускаются вниз».

Борис Кортин адресует эти слова читателям романа «Сахарный баран», а я хотел бы (я тоже один из читателей – имею право) адресовать эти пожелания самому автору.

Спасибо за книгу!

Диалог Аркадий Шульман – Борис Кортин