Редакция журнала «Мишпоха» получила письмо из Израиля от историка Григория Рейхмана: "Когда-то Вы публиковали выдержки из будущей книги Михаила Лазаревича Миркина, светлая Ему память.
У него замечательные дети и внуки. Книга вышла при жизни автора. Его уже нет с нами. Сын Михаила Лазаревича – Леонид, хранитель Памяти, редкой души человек, склоняется к мысли опубликовать книгу отца в интернете. Мне посчастливилось ввести её в научный оборот".
Мы предлагаем нашим читателям рецензию Григория Рейхмана на книгу Михаила Миркина «От Череи до Чикаго» и отрывок из книги.
О книге Михаила Миркина, ставшей свидетельством эпохи
Выходом книги воспоминаний о Второй мировой войне удивить сегодня практически невозможно. И в этом почти бесспорном утверждении есть своё рациональное зерно. Старые солдаты публикуют их в виде статей на страницах газет и журналов, книг, а с недавних пор — в интернете, ставшем некой новой субкультурой. Мы же, их дети и внуки, привыкли к этому, как данности, порой даже не обращая на них внимания, хотя с каждым годом новых, по-настоящему интересных книг подобного плана становится всё меньше. Как и самих носителей исторической памяти, способных донести правду о той Великой войне до грядущих поколений. Старые люди, торопятся, понимая при этом меру ответственности перед родными и близкими и перед Обществом за Слово правды о жизни на изломе бурного XX столетия, какой бы она ни была. Мы, историки, журналисты, представители смежных профессий, торопимся найти таких людей. Пока они в здравой памяти, помнят, могут рассказать. «Пока есть у кого спросить».
Мне посчастливилось волею Судьбы работать в команде единомышленников, вместе с историком Леонидом Смиловицким, редактором Еленой Трахтман, художником Александром Литиным, графиком Викторией Яблоковой, и старшим сыном автора книги – ветерана Второй мировой войны Михаила Миркина Леонидом участвовать в подготовке такой книги к печати.
Автор, ветеран войны Михаил Лазаревич Миркин, как и его семья – дети, внуки и правнуки — живёт в США (Скоки, пригород Чикаго), в апреле отметил 90-летний юбилей. Знаток идиш, он занимается переводом на русский язык переписки советских евреев в годы Великой Отечественной войны.
Полностью согласен с автором предисловия, историком Леонидом Смиловицким, «От Череи до Чикаго» – книга автобиографическая, написанная талантливо, литературным языком, почти не нуждающаяся в правке, вдобавок, на обширной источниковой базе. Фундаментом стали дневниковые записи военного времени, коллекция фотографий, включая чудом сохранившие облик погибших в Черее (Витебская область, Беларусь) родных и внушительное приложение остальных документов и материалов из архива автора, хранившиеся 70 лет. Карта маршрута от Череи до Чикаго на форзацах книги, говорит о перемещении автора во времени и пространстве на фоне исторических событий, она констатирует живость ума, желание сменить географическую широту во имя творческой самореализации и максимальной пользы общества, социума, в котором он проживает.
Михаил Миркин – один из полумиллиона советских евреев, сражавшихся в рядах Красной армии и, к счастью, выживший в гигантской мясорубке на полях сражений. Его судьба типична для еврейской молодёжи, разрушавшей традиционный вековой уклад еврейских общин штетлов, ушедшей в большие города в поисках образования и лучшей доли. Студенту Белорусского университета удалось вырваться из горящего Минска. С берегов Волги и Каспия уходит добровольцем на фронт. Летом 1942 года выводит товарищей из окружения, а в боях при форсировании Маныча получает первое тяжёлое ранение. После госпиталя — курсант Куйбышевского пехотного училища…
Я не раз общался с автором, и не мог не задать Михаилу Лазаревичу вопрос: была ли во время боев на Калмыцком участке Сталинградского фронта (конец 1942 – начало 1943 года) какая-либо информация об уничтожении евреев в оккупированных районах? «Со всей категоричностью могу сказать, что нет. Не было такой информации. Вероятно, никто (особенно свыше) не был заинтересован в ней. Более того, даже разговоров – официальных или частных – на эту тему не было. Однако внутреннее еврейское чувство, основанное на недавних тревожных событиях 1939-40-го годов, когда евреи семьями поголовно покидали Польшу, подспудно существовавший и периодически вспыхивавший антисемитизм местных жителей, вызывали тревогу за судьбу родных».
Михаил Миркин: «После того, как война меня разлучила с семьей, уверенности, что ей удалось сохранить свои жизни в местечке, где они жили до войны и во время оккупации, у меня никогда не было. И, тем не менее, какая-то, пусть даже и мизерная надежда на то, что они каким-нибудь чудом остались живы, всегда у меня теплилась. Но 14 августа 1944 года в 14.30 вернулся обратно просмотренный военной цензурой мой солдатский треугольник с ответом начальника почты Щуплякова: «Проживавшие в Черее Ваши родственники убиты немцами 6–III–42 г. при избиении ими еврейского населения. С прив. Нач. Почты Щупляков 24/ΥII/44 г.» Худшее подтвердилось…» Впервые письмо М. Миркина с ответом опубликовано во втором выпуске сборника «Сохрани мои письма», изданном Российским НПЦ «Холокост» (М, 2010, с. 19 цв. вкладки).
Молодой лейтенант участвовал в боях в Восточной Пруссии в составе дивизии генерала Рахимова. Тяжёлое ранение. Госпиталь. Служба в армии. Награжден советскими орденами и медалями, забегая вперед, российскими, американскими медалями и знаками воинской доблести…
…Учёба, семья, индустриальное освоение Восточной Сибири (г. Ангарск), работа в научных учреждениях Советской Белоруссии, а после эмиграции в 1989 году — трудовая деятельность в США.
…Трудно без волнения читать о посещении Миркиными в 2007 году родной Череи, где было убито не менее 800 узников еврейского гетто, в том числе Лейзер и Сара Миркины – родители: братья Григорий, Борис, сестра Ася. Все, чьи имена зафиксировала воспалённая память. Они – в базе данных Зала Имен «Яд ва-Шем». О родной Черее есть маленькая академическая справка — в энциклопедии «Холокост на территории СССР»,(2 издание, М, 2011) изданной под эгидой Российского НПЦ «Холокост», и думается, в этом есть и заслуга Михаила Миркина.
Автобиография, снабжённая научным аппаратом, иллюстрированная множеством фотографий из домашнего архива автора, позволяет осмыслить и оценить события советского и постсоветского времени на основе личного опыта, наблюдений и размышлений конкретного человека, участника и современника описанных событий, она предназначена не только для историков, но для широкого круга читателей, особенно – для молодёжи.
Григорий РЕЙХМАН
Фрагмент из книги Михаила Миркина «От Череи до Чикаго»
«…Калмыцкие степи встретили курсантов страшным зноем. В 1942 году лето выдалось очень жаркое, особенно август. Температура воздуха порой достигала сорока градусов, палящее солнце выжигало последние травы. Лишь дикий бурьян и колючий кустарник виднелись вокруг. По знойному небу временами плыли легкие как лебяжий пух облака. Давно уже не было осадков. Не хватало пресной воды для питья. Часто выдавали на сутки одну флягу воды на двоих, и это при суточном пайке из сухой соленой воблы, сушеных сухарей, сахара и рыбных консервов. Но самым неприятным здесь был «астраханец» — ядовитая песчаная пыль, которую время от времени несли из полупустынных степей знойные ветры. От такого «дождя» нигде не укроешься, а об окопах и говорить нечего — нигде не найдешь покоя!
…Наша рота, и в частности наш взвод, выдвинулись на передовую линию и стали передовым отрядом 899-го гвардейского полка, сформированного в Астрахани в начале августа на базе (из курсантов) 1-го Астраханского пехотного училища, командиром которого был полковник Шапкин (бывший начальник этого училища). В эти дни в районе наших боевых позиций приземлился самолет Р-5, летчики которого тотчас же были задержаны и проверены. Они оказались действительно нашими летчиками, и их задача была доставлять донесения нам из находящегося в Астрахани штаба 28-й армии (генерал-лейтенант В.Ф. Герасименко) и от нас обратно в штаб. Но несколько часов назад над нами пролетел немецкий самолёт и хорошенько обстрелял нас; пронесся он над нашими окопами на бреющим полёте, и возле меня упали звенья от металлической ленты, в которой находились немецкие патроны. Несмотря на то, что он пролетел буквально над нашими головами, и мы открыли по нему огонь из винтовок и пулемётов, вреда мы ему не причинили, и он вернулся восвояси. Нас на этот раз Б-г миловал.
Вопреки ожиданиям вначале со стороны немцев были слышны лишь отдельные выстрелы, но, когда мы приблизились к ним метров на 300-400, они открыли шквальный огонь из автоматических винтовок и пулемётов. Мы тотчас же залегли, причём последующей команды «В атаку, вперед!» не последовало, и можно было заключить, что многие курсанты, да и командиры, как впоследствии подтвердилось, во время этой атаки были убиты или ранены. А что было со мной, благодаря какой дикой случайности я остался жив, до сих пор не могу понять. Как оказалось, мою судьбу решал накануне выданный мне, как и всем курсантам, новый котелок из белой блестящей жести, который я, то ли по глупости, то ли по недосмотру не спрятал в заплечный вещмешок, а прикрепил поверх мешка, который, естественно, был на моих плечах во время атаки.
Притворившись убитым, я упал лицом книзу и вещмешком кверху. Но прикреплённый к нему жестяной блестящий котелок служил отличной мишенью для немецких солдат, тем более что освещался солнцем, садившимся на западе. Попытка стряхнуть его с себя приводила к тому, что по нему обязательно стреляли, методично и безошибочно. Видимо, он был пристрелян каким-то немецким снайпером. Почти не шевелясь, пролежал так в открытом поле до заката, дождавшись, пока начнет темнеть. Затем по-пластунски, как нас учили, стал передвигаться назад, к исходным позициям, где нас, оставшихся в живых, уже поджидали автомашины. Под покровом ночи нас увезли оттуда, и ранним утром мы уже оказались в какой-то калмыцкой деревне. И хотя на душе было очень тревожно и безумно хотелось спать, подумалось: «Что могла сделать рота ещё необстрелянных солдат против опытной, как мы потом узнали, 16-й немецкой мотострелковой дивизии? Ровным счетом ни-че-го!»
Ожесточённые бои происходили за Хулхуту 30 августа. Особенно памятен мне день 31 августа. Оборону наш взвод занял на одной из высот возле Красного Худука. Значит, Яшкулем немцы овладели. Мы впереди, за нами командир взвода. Где-то позади нас артиллерия (какая там артиллерия: полевые пушки и полковые миномёты!). Перед нами гвардейский полк, а левее – машины, на которых вся наша амуниция сложена, даже фуфайки. Наскоро раздают боеприпасы и сухари с сахарным песком. Как и в прошлый раз, я раньше всех выкопал себе окоп полного профиля.
Буквально на наших глазах немцы на автомашинах подъезжают как можно ближе к нашим оборонительным позициям, высаживаются мгновенно и развёртываются в боевые порядки. Наши пушки и миномёты не в силах что-либо сделать.
Три часа пополудни. Оглушительный треск. Втягиваю шею и прижимаюсь к окопу — началась стремительная артподготовка немцев. Наши передовые части смяты, хотя они упорно сопротивляются, действительно по-гвардейски. Мною овладела какая-то невиданная и необъяснимая сонливость. Сколько я проспал, не знаю, но, когда проснулся, было около шести часов вечера. Над окопом стоял густой столб пыли – я задыхался. Многие курсанты, что в окопах левее и правее от меня, убиты или ранены: это понятно по душераздирающим воплям и видно невооруженным глазом. Открываем ответный огонь по немцам из РПД (ручной пулемёт Дегтярева) и трехлинеек. Немцы нас обходят. Посылаю с нашего отделения связного Михайличенко к командиру взвода, которого не видно и не слышно, но связной не возвращается. Что делать? Все машины, в том числе и те, которые стояли с нашей амуницией, быстро развернулись и уехали. А мы сидим в окопах и не знаем, что делать.
Солнце уже совсем низко и начнёт скоро скатываться за горизонт. Немцы бьют по нашей высоте уже трассирующими пулями. Чувствуется, что совсем скоро попадём в окружение, и тогда, немец, приходи к нам и забирай живьём. Из командиров никого не видно. Малишевич ранен в зубы. Митинев, курсант нашего отделения и сосед по окопу, умирает от полученных ран. Его последняя просьба – сообщить матери в Сталинград (Котлубановская улица) о его смерти. Наверное, скоро наша очередь. Наша судьба в руках у немцев, которые, судя по далеко позади светящимся пускаемым ими ракетам, нас уже обошли.
Стрельба постепенно стихает. Кое-кто из оставшихся в живых начинает выглядывать из окопов. Как и другие, переползаю из окопа в ниже расположенный ров, прихватив планшетку убитого командира взвода. Какой-то майор хочет вывести нашу группу из окружения. Находится командир взвода, но не нашего. Идём всю ночь. На небе ни облачка. От высокой луны, от звёзд, мерцающих в высокой голубизне, светло как днём. А вокруг открытая степь. Тяжело и тревожно отступать на восток, но ничего другого не остается. Враг слишком силён и коварен, и этот рубеж мы не смогли удержать, значит, придётся отступать и закрепляться на другом. Но об этом потом, а пока надо выжить и выйти в безопасный район. Не видя нас, стреляют откуда-то немцы. Вероятно, наугад, на всякий случай.
Благодаря какой-то случайности и судьбе мы всю ночь блуждали по степи на занятой немцами территории и не были обнаружены. Из окружения к утру мы вышли. Наступает безумно жаркий и сухой сентябрьский калмыцкий день. Продолжаем идти. Куда? По чему ориентироваться? Ведь кругом, насколько глаз видит, сухая выжженная степь, да сверху в голубом небе нещадно палящее солнце. Как пригодился сейчас планшет убитого командира нашего взвода, который я после ожесточенного боя на всякий случай прихватил с собой! Ведь на планшете была подробная карта местности. Только как в ней разобраться, как сориентироваться, в какой точке мы в данный момент находимся?
В небольшой нашей группе я оказался самым грамотным: как-никак успел почти закончить один курс университета, в то время как другие не имели даже среднего образования. На мне висел командирский планшет. Продвигаясь с большим трудом неизвестно куда, я не мог не заметить вопрошающих взглядов товарищей по несчастью: ты же грамотный, тебе Б-г дал в руки карту, веди нас к какому-нибудь близлежащему населённому пункту. Мобилизовав свою волю и вспомнив (с трудом) некогда полученные ещё в школьные годы скромные познания в области топографии и рекогносцировки, удалось, наконец, определить, где примерно мы находимся. Оказалось, что самым близкий населённый пункт — село Михайловка, расположенное где-то ближе к Каспийскому морю, и это нас несколько обрадовало и ободрило. Как хочется есть! Ещё больше хочется пить; жажда мучает — воды нет. Стало понемногу закладывать уши.
Некоторые из нас начали отставать и побросали оружие (винтовки и патроны). Я даже и не думал бросить винтовку — это моя единственная защита.
На вторые сутки неожиданно встречаем машину: в калмыцкой степи это такая музейная редкость, особенно во время войны. Уговорили водителя взять раненого курсанта, о нас речь даже не идет. Подтвердил, что двигаемся мы в правильном направлении. Он дал нам барана и покатил восвояси. Что нам делать с бараном? Посуды никакой нет, как и воды, спичек, даже ножа нет. Максимально используем имеющиеся подручные предметы: стекло от испорченных ручных часов для добычи огня (сколько времени и труда это нам стоило, один Б-г знает), штык от винтовки-трехлинейки вместо ножа, завалявшийся в вещмешке жестяной котелок вместо посуды и шомпол вместо шампура. Кое-как обожгли мясо на костре и в полусыром-полуобгорелом виде съели. Должен признаться, более вкусного блюда никогда в жизни не ел. Воды по-прежнему нет никакой, даже солёной и горькой…
На исходе четвертых суток после того как мы покинули запомнившуюся на всю жизнь высоту, когда каждый умолял Б-га послать ему удачу или мгновенную смерть, наша группа неожиданно встретила в степи… водовоза, мирно восседающего на повозке с водой. Какая неожиданная радость встретить русского гражданского человека в глухой калмыцкой степи и услышать от него знакомые с детства русские слова! Он нас щедро угостил настоящей холодной пресной водой, и каждый из нас пил не сколько хотел, а сколько мог. О еде никто не помышлял, так как за эти изнурительные сутки мы вовсе отвыкли от еды, и есть совсем не хотелось. К этому времени мы стали глуховатыми от жажды. Водовоз показал дорогу. К концу четвёртых суток мы всё-таки дошли до села Михайловка, расположенного в районе Каспийского моря, где нас встретили очень хорошо. Здесь оказалось расположение какого-то рабочего (строительного) батальона. Нас угостили жареным мясом, которого было довольно много. Поели вволю, кое-кто даже припрятал куски мяса в свой вещмешок. Запили холодной водой. На закуску с соседней бахчи принесли арбузы. Через час-другой после трапезы началось «веселье»: на тощий желудок да после почти четырехдневного голода такая обильная еда – обязательно что-то случится. И, конечно, случилось. Я отделался рвотой, а потом ещё часа три-четыре тошнило. Остальным было хуже. Расположились по двое на квартире. Наконец, стали нормально есть, пить, улыбаться и говорить с хозяевами как с родными. Относились к нам замечательно, и мы стали как нормальные люди.
7 сентября утром откуда-то появились машины, и нас повезли неизвестно куда. Помню, отъехав с километр, мы остановились возле какого-то дома. Я зашёл, хозяин угостил чем только мог и с болью рассказал о своем сыне, от которого нет никаких вестей. Тут же опять сели в машины и поехали дальше. Мы ехали почти сутки, и наконец, нас привезли снова к Давсне: здесь проходил фронт. Мы быстро переоделись почему-то в зимнюю форму, нам выдали оружие и боеприпасы и отправили: на этот раз не в бой, а действовать на коммуникациях и в тылу противника. Было много всякого, но запомнился один смешной случай. Однажды ночью мы остановили немецкую машину и, узнав, что кузов заполнен бутылками с чем-то, начали их хватать в темноте, забыв даже о подстерегающей опасности. Назавтра обнаружили, что в них не долгожданный ром, а всего-навсего газированная вода, и были, конечно, весьма разочарованы и раздосадованы.
В таком положении мы пробыли до 27 сентября и начали вроде бы довольствоваться своей судьбой. Но в это же утро нас, бывших курсантов, снова отозвали и доставили в Астрахань, уже в 248-ю дивизию, которая здесь формировалась. Нас привезли в какой-то жёлтый сад, полный осыпавшихся листьев. Оказалось, что находимся мы на территории того самого пехотного училища, где я проучился более около четырёх месяцев. В нем уже находились курсанты-морячки, которые ни за что не хотели сбросить с себя морскую форму и надеть ботинки с обмотками. Переночевали здесь и наутро отправились в расположение 248-й стрелковой дивизии в Трусово, под Астраханью. Фронтовой запас гранат и патронов из-за ненадобности побросали в какую-то речушку и, конечно, наглушили много никому не нужной сейчас рыбы. К вечеру пришли в Трусово, где прожили несколько дней. Стояло настоящее «бабье лето», и деньки были замечательные, я наслаждался тишиной и всем окружающим.
Наконец, 1 октября меня направили в 3-й батальон, в 9-ю роту. К вечеру прибыл к месту назначения и, узнав, что назначен командиром 1-го отделения, отправился отдыхать».
Миркин М. От Череи до Чикаго. Типография «Ной», Иерусалим, 2013/5773. – 391 с., 278 ил., 31 прил., ISBN 978-965-92057-0-7.
