Я люблю путешествовать

В 46-м году папа уже работал на фабрике имени Халтурина и получил целую комнату в бараке. Они жили в фабричном посёлке, и в 52-м году здесь родилась я. Всё моё детство прошло там, и, я думаю, посёлок меня надолго запомнил.

Любимым моим занятием было убегать из дома. Страсть к путешествиям у меня была всегда. Маме надо было растопить печку, сварить обед, что-то сделать по дому. И чтобы я не убежала, она меня просто привязывала к дереву. Перед домом был палисадник. Она туда приносила какие-то игрушки. Хотя какие игрушки были в 55-м году? Самодельные, тряпичные.

Спрашивала меня:

– Ты никуда не пойдёшь?

– Нет, – отвечала я.

– Ты будешь здесь играть?

– Да, – уверенно отвечала я.

Мама всё равно привязывала меня длинной верёвкой к берёзе и уходила в дом. Как только она скрывалась за дверями, я тут же отвязывалась и убегала.

Мама через пять минут выходила на крыльцо и говорила:

– О боже, её опять нет.

Соседские мальчишки, которые были постарше меня, спрашивали у мамы:

– Что, Майка опять убежала?

– Опять…

Их любимым занятием было меня искать.

Однажды я решила, что по посёлку мне гулять уже неинтересно и я пойду дальше. А не осчастливить ли мне бабушку? Я пошла к ней. Надо было пройти через весь посёлок, дойти до железной дороги, где сейчас фабрика «Красный пищевик», перейти через железную дорогу и идти долго-долго по Бахаревской, до места, где сегодня синагога. В том районе жила бабушка. Мама туда водила меня, и я решила, что дойду сама.

Мне ещё не было трёх лет.

Я прошла футбольное поле, дошла до железной дороги. Устала и присела отдохнуть возле больших камней.

Люди после базара возвращались пешком в посёлок.

Наша соседка тётя Роза увидела меня возле этих камней и глазам своим не поверила.

Подошла и осторожно спросила:

– Майя?

– Да, – сказала я радостно.

– А что ты здесь делаешь?

– Сижу.

– А куда ты собралась?

– К бабушке.

– А мама об этом знает?

– Нет, – ответила я счастливая.

Тётя Роза взяла меня на руки. Я сопротивлялась, поцарапала ей лицо и ругалась, что меня не пускают к бабушке.

А мама бегала по посёлку, рвала на себе волосы и кричала:

– Ребёнок пропал.

…Прошли годы. Сколько раз всё менялось в моей жизни, а страсть к путешествиям сохранилась до сих пор.

Первое слово, написанное на школьной доске

В 57-м году за очень хорошую работу папе дали целую комнату в коммуналке. С удобствами – как говорили тогда. Это было великое счастье. Нашими соседями была вполне интеллигентная семья, он инженер на фабрике, и она с образованием. Но они очень часто ругались. И он её как-то в сердцах назвал «сукой».

Я и их дочь Ира были подругами. Нам было лет по пять. Мы играли на коридоре, закапывались под старой одеждой и обсуждали тайны.

Значение многих слов не понимали. Однажды Ира спросила меня:

– Если мама – сука, то кто папа?

– Сук, – уверенно сказала я.

Это слово запало в голову, и мы с Ирой его часто повторяли по поводу, а чаще – безо всякого повода.

В три года я уже умела считать, читать и даже писать. Со мной занимались родители. Боялись, что перенесённый в детстве менингит сделает меня слаборазвитой.

Когда я пришла в первый класс, мне было неинтересно вместе со всеми писать крестики и нолики. Вела я себя на уроках плохо.

Однажды Сара Александровна подошла ко мне и сказала:

– Майя, почему ты не делаешь то, что делает весь класс?

Я ответила, что мне неинтересно писать крестики и нолики, я умею писать целые слова.

Учительница сказала:

– Это хорошо. Майя сейчас подойдёт к доске и напишет слово.

Я подошла, взяла мел и написала: «Сука».

Хорошо, что это слово поняла только Сара Александровна. Она спокойно сказала, что надо вытереть доску и завтра прийти в школу вместе с мамой.

Сколько мне лет…

Мне было лет тридцать пять. Я подрабатывала экскурсоводом. Любимый маршрут Минск–Хатынь. Получала 12 рублей за день. Хорошие деньги. 

Однажды работала с группой из Львова. Встречала в Минске с поезда.  Хоровое училище – юноши, с ними директор. После выпускного экзамена им сделали такую поездку. Привожу в Хатынь, рассказываю. Директор – высокий, стройный, седые волосы, тонкие музыкальные пальцы. Окончила экскурсию. Ребята пошли покупать сувениры. Мы с директором возвращаемся на автостоянку. Он говорит:

– Майя, у вас театральное образование?

– Нет, – отвечаю я.

– Это невозможно сыграть…

Я чуть напряглась, не понимая, к чему он это сказал.

– Мы с вами дети войны. Воспоминания детства с нами до сих пор. Это невозможно сыграть. Только пережить.

– Простите, вы с какого года? – спросила я.

– С 36-го.

– Да, мы с вами ровесники, – согласилась я. – Только я с 52-го.

Он оторопел.

С тех пор я не стесняюсь своего возраста и часто сообщаю о нём заранее.

Как хотели купить

исторический дом

Это было в 2006 году. Звонят из Пинска от раввина Миши Фима. К нему приезжает из Израиля директор религиозной школы в Кфар Хабаде по фамилии Раскин. Очень хочет посмотреть Бобруйск, это родина его отца.

Ицик Раскин ни слова не говорит по-русски, только иврит и идиш. Родился в 1948 году в Израиле. Приезжает. Рассказывает, Раскины жили на Муравьёвской улице. Идём туда, подходим к зданию. На фасаде цифры – 1910. Год, когда построили дом. Ицик звонит в Тель-Авив. Разговаривает с мамой на идише. Я всё понимаю. Та говорит, что её дед жил в доме номер пятьдесят шесть. Мы как раз стоим возле этого дома.

Раскин первый раз в Бобруйске. Он начинает гладить стены дома, целовать их, как будто это Стена плача.

Снова звонит в Тель-Авив. «Скажи отцу, что я нашёл его дом».

Отцу за восемьдесят…

Потом Ицик обходит вокруг дома, снова подходит к стенам и с такой нежностью дотрагивается до них.

– Я покупаю этот дом… – говорит он.

– Зачем вам дом в Бобруйске? Вы собираетесь здесь жить?

– Я подарю его еврейской общине. Ты только узнай, сколько он стоит.

…Дом Ицик Раскин в Бобруйске так и не купил. Но память о себе оставил.

Братья Тункель

Я работала координатором общинных программ Бобруйской еврейской общины. Позвонили из «Джойнта» и сказали: «Приезжает серьёзный человек из Лондона по фамилии Тункель, у него бобруйские корни, возможно, кто-то из родственников ещё живёт в городе».

Есть в Бобруйске Тункели или нет – не знала. Проверила в благотворительном центре, где на учёте все пенсионеры – нет Тункелей. А мне надо уезжать на семинар в Израиль. К приезду Тункеля ничего не готово. Настроение плохое.

В выходной приезжаю на дачу к маме. Она спрашивает, почему у меня нет настроения.

– А потому что нет Тункелей, – говорю я и начинаю рассказывать.

– Моя дочь – дубина, – вдруг на идише говорит мама.

– Почему я дубина? – не поняла я.

– А как фамилия Миши?

– Кто такой Миша?

– Который живёт на нашей улице, через дом от нас.

– Откуда я знаю его фамилию, жена, по-моему, была Смирнова.

– Так вот фамилия Миши – Тункель, – сказала мама.

И она стала рассказывать, что в Бобруйске жила большая семья Тункелей. И дедушка человека из Лондона по фамилии Тункель – скорее всего родной брат Мишиного дедушки. А Тункель, который уехал в Америку и издал «Сборник анекдотов», – это третий брат Тункелей.

Моя мама – большой специалист в том, что касается Бобруйска.

– Янкель, Мишин дедушка, – продолжила она, – сразу после войны возил директора фабрики Халтурина на бричке. Жил он тоже в посёлке, и я его хорошо знала.

Я как-то делала программу для общины и рассказывала про Иосифа Тункеля. Он в начале XX века уехал из Бобруйска в Варшаву, потом в Америку. Был редактором идишиских журналов, издавал книги. Второй Тункель уехал в Англию. Чем он там занимался, в Бобруйске не знали. Третий брат Янкель, остался в Бобруйске.

– Мои родители с ним дружили, – сказала мама. – И я его помню.

…Я сообщила Мише, что приезжает его родственник из Англии. Он пошёл на кладбище, привёл в порядок могилу деда.

Потом я уехала в Израиль. Когда вернулась, мне рассказали, что родственники хорошо встретились. Миша гостя принимал дома. Английский Тункель ему подарки привёз.

Вот такая бобруйская история.