ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №14 2004год

Журнал Мишпоха
№ 14 2004 год

Холокоста скорбная история с юных лет в душе моей живет...

Эмма Дулькина-Шафар

Очень тяжело вспоминать о событиях 60-летней давности. Но это необходимо. С каждым годом нас становится все меньше, а наши внуки и правнуки ничего не будут знать о тех страшных днях, которые пережили мы.
Мой отец, Шафар Давид Израилевич, родился в городе Житковичи Гомельской области в семье раввина. Учился в Минске в институте народного хозяйства на экономическом факультете. Окончил в 1933 году. До войны работал главным бухгалтером плодоовощторга в Минске. Был офицером запаса, и когда началась война, его сразу призвали в армию. После демобилизации в 1947 году работал главным бухгалтером Министерства торговли Белоруссии до самого ухода на пенсию. Умер в октябре 1994 года.
Моя мать, Кацман Любовь Иосифовна, родилась в 1906 году в городе Наровле Гомельской области. До моего рождения работала секретарем-машинисткой в разных организациях, а после моего рождения не работала, занималась моим воспитанием. Погибла в гетто 5 декабря 1941 года.
Я, Эмма Давидовна Дулькина-Шафар (Сильвестрова), родилась 28 ноября 1932 года в городе Наровле. Когда мне исполнился год, меня привезли в Минск. Жили мы в Минске в Северном переулке. С нами жила мамина сестра Даша и слепой дядя Анцель. Самыми дорогими нашими соседями были семьи Городецких и Плоткиных. Двое из семьи Городецких, Нина и Моня, сейчас живут в США с детьми и внуками. Они мне очень дороги. Один из семьи Плоткиных, Владимир, живет с семьей в Австралии.
В 1940 году я поступила учиться в первый класс 12 средней школы города Минска. Успела проучиться один год. Когда началась война, организованной эвакуации в Минске не было, и мама с двумя бабушками, слепым братом, сестрой и со мной пешком двинулись в сторону Могилева. Это было 24 июня. Казалось, что двинулся весь Минск. Помню, что по обе стороны дороги лежали трупы, некоторые из них были обгоревшие. Иногда маме удавалось подсадить меня на повозку.
Конечно, пройти много мы не смогли. Пройдя километров 30–40, встретились с фашистским десантом и вынуждены были вернуться в Минск. В своей квартире в Северном переулке мы прожили месяца два. Когда образовалось гетто, наша улица оказалась в той части города, которая относилась к русскому району.
Пришлось искать приют у знакомых, которые жили на улице Подзамковой. Нам уступили комнату, и мы стали там жить семьей в восемь человек. Спали по 2–3 человека на одном спальном месте.
Первый погром в гетто был 7 ноября 1941 года. Еще накануне вечером разнесся слух, что в день годовщины Октябрьской революции будет погром. Ночью все взрослые спрятались в погреб, а я и еще одна девочка (имени не помню) спрятались в соломе на чердаке, лестницу отбросили и там пролежали до поздней ночи, пока оставшиеся в живых взрослые сняли нас оттуда. Во время погрома погибли моя бабушка (мать отца) и брат отца с семьей.
Второй погром был 20 ноября 1941 года. Вооруженные немецкие солдаты и полицаи заходили в каждый дом и даже в каждую комнату. Всех насильно выгоняли на улицу, строили в шеренгу, затем подъезжали машины, и в них грузили людей. Расстреливали в этот раз людей за городом, в районе, который назывался “Тучинка”. На какое-то мгновение конвоир отвернулся, и люди бросились бежать. Побежали и мы с мамой. Конечно, по беглецам стреляли, но, к нашему счастью, в нас не попали. Целую ночь мы прятались в разных местах. Когда утром вышли из укрытия, встретили несколько человек, которым удалось ранеными вылезти из-под трупов. Они нам рассказали, что видели, как моя бабушка, мать моей мамы, сестра мамы и ее слепой брат с женой мертвыми упали в яму. В двух погромах я потеряла девять родных мне людей. Теперь мы с мамой остались вдвоем. Еще жива была сестра отца, но она жила отдельно.
Так как на тех улицах, которые подвергались погрому, жить уже нельзя было, то нас с мамой приютили наши бывшие соседи, которые жили на Коллекторной улице. Жить было очень тяжело, продуктов не было. В это время сотрудница отца, полька по национальности, Черепович Мария Карловна, рискуя жизнью, пробиралась через колючую проволоку, которой было огорожено гетто, и приносила нам еду. Это было очень опасно, ведь гетто тщательно охранялось немецкими солдатами и полицейскими, которые согласились служить у немцев.
Как-то мама узнала, что за обеды берут людей мыть бараки. Нас строем, под охраной водили на работу и с работы. Мы с мамой ходили мыть бараки. Мне в то время было девять лет.
В один из дней, 5 декабря 1941 года, когда мы вернулись с работы, на наш двор напали полицейские, устроили погром, расстреливая всех жильцов подряд.
Помню, что из пистолета стрелял только один. С ними была и женщина, вероятно, чтобы попутно грабить. Мама держала меня за руку и просила, чтобы меня не трогали. В это время в нее выстрелили, и она упала. Убийца уже целился в меня, но кто-то сказал: “Не трогай пацанку”.
Они ушли. В комнате все были мертвы. Я была в шоковом состоянии, ничего не соображала и инстинктивно бросилась на чердак. Утром пришла сестра отца и меня забрала. В этом погроме погибло около пятидесяти человек.
Третий погром был в марте 1942 года. В это время я жила с сестрой отца напротив Юбилейного рынка. Расстреливали прямо на его территории. Теперь там стоит памятник и место это называется “Яма”. Я опять пряталась, и опять до меня не добрались. Видно, такая у меня судьба. Сестра отца жила в гетто до 1943 года. О ее гибели я ничего не знаю.
Когда Мария Карловна узнала, что я осталась без мамы, она решила забрать меня к себе. Рискуя жизнью, пробралась в гетто. Оно охранялось немецкими солдатами и полицейскими. Вокруг гетто были заграждения из колючей проволоки. В любую секунду мог прогреметь выстрел. Но и на этот раз свершилось чудо – мы выбрались.
В это время сын Марии Карловны Чеслав стал одним из организаторов подпольной комсомольской группы, действовавшей в городе Минске. По решению этой комсомольской группы меня и забрали из гетто. Жила я в семье Череповичей месяцев пять-шесть. Когда за их домом началась слежка, а соседи начали смотреть подозрительно, Череповичи решили отдать меня в детский дом под фамилией нашего соседа Сильвестрова. Под этой фамилией меня и сейчас помнят все оставшиеся в живых воспитанники детдома № 7. Сначала я попала в детский приемник-распределитель. Там я прошла комиссию по выявлению еврейских детей. Двоих детей отправили обратно в гетто, а меня, наверное, спасло то, что я чисто говорила по-русски.
Из приемника меня отправили в детский дом № 4. Питание там было очень плохое. В день давали маленький ломтик хлеба. Чтобы продлить удовольствие, мы разламывали его на маленькие кусочки, клали в карман и кушали, пытаясь растянуть на большее время.
Если кому-нибудь в супе попадалась косточка от мяса (что было очень редко), ее прятали на ночь под подушку, а днем обсасывали, притупляя чувство голода. Так как я была довольно хилым ребенком, то меня отправили в детдом № 7, которым заведовала Вера Леонардовна Спарнинг.
Распределением детей по детдомам занимался Василий Семенович Орлов. Педагог по образованию, он стал работать в отделе просвещения городской управы. Это он через немецкую управу направлял еврейских детей к Вере Леонардовне, чтобы спасти их. Это его заслуга, что в этом детдоме оказалось столько еврейских детей (более двадцати).
Лично я его очень боялась. Мы, конечно, ничего не знали о настоящей работе Орлова. Когда через несколько лет после войны я его встретила на одной из улиц Минска, то очень испугалась. Мне даже захотелось куда-нибудь о нем сообщить. Но после встречи с Верой Леонардовной я все узнала о нем. Работая в управе, он проявил себя как мужественный, порядочный и смелый человек.
Детдом № 7 находился в переулке Красивом. В этом детдоме условия жизни и питания были намного лучше, чем в других детдомах. Вера Леонардовна привлекла к шефству над детским домом проповедников евангелистской церкви. Проповедником в нашем детдоме был Яков Филиппович Рапецкий. Его жена Евгения Сидоровна обучала девочек рукоделию.
В детдоме все дети трудились, была даже организована работа сапожной мастерской. Вокруг детдома были большой сад и огород. Весной дети занимались огородом, а летом и осенью собирали овощи и фрукты. Старшие мальчики часто бегали на вокзал чистить обувь. Если с ними расплачивались продуктами, они делились с девочками.
Ко всем праздникам проповедники евангелистской церкви приносили нам подарки.
О том, что в детском доме много еврейских детей, знали и сотрудники детдома, и дети. Но Вера Леонардовна создала такую обстановку среди детей и персонала, что никто никогда не проговорился. Очень хорошо помню нашу ночную няню Нину Ивановну (к сожалению, фамилию я не помню). Она была очень добрая и ласковая.
Одно время наши дети стали болеть сыпным тифом. Я ухаживала за больными девочками, но не заразилась. На время болезни на входных дверях вывешивалось объявление – плакат с изображением огромной вши. Но и тогда, когда дети были здоровы, Вера Леонардовна этот плакат не снимала: немцы страшно боялись заразы и не приближались к нашему дому.
Когда ожидался приход комиссии (а она приходила только для выявления еврейских детей), Вера Леонардовна старалась любыми способами скрыть детей с семитской внешностью. Она делала все возможное и невозможное. Почему она спасала жизни еврейских детей, рискуя своей? Тот, кто не жил рядом и не общался с ней, вряд ли может себе представить, какая это была божественная женщина с чутким и добрым сердцем, полным тепла и доброты. В основе ее подвига – порядочность и мужество. Это благодаря ей и Василию Семеновичу Орлову мы сегодня живы. Некоторые из ее воспитанников живут в Минске, пятеро – в Израиле, а некоторые – в США.
Вере Леонардовне Спарнинг присвоено звание Праведник Мира (посмертно). Это было сделано по инициативе бывшего воспитанника детдома Таубкина Давида, проживающего ныне в Израиле в городе Петах-Тиква. Жаль, что Вера Леонардовна не дожила до этого дня. Она скончалась в 1984 году в Краснодаре. Там и теперь живет ее сын Борис Грибанов. Он и получил награду за подвиг матери.
После освобождения Минска в 1944 году Мария Карловна Черепович забрала меня из детдома. Я очень сильно болела коклюшем и воспалением легких, и только благодаря ей и помощи партизанского врача я выздоровела.
В это время мой отец воевал на Ленинградском и Прибалтийском фронтах. Он был военным переводчиком. Когда освободили Минск, отец написал письмо на наш довоенный адрес. Один из соседей знал, где я нахожусь. Он принес письмо к Марии Карловне. Я сразу написала отцу очень подробный ответ. Описала все, что стало с нашей семьей. Это письмо, написанное ребенком, читали всей воинской частью. В 1944 году его отпустили на короткий срок для встречи с дочерью. Во время этого отпуска он устроил встречу, на которую были приглашены Вера Леонардовна и Мария Карловна. Эти мужественные женщины воспитывали, кормили, одевали и охраняли нас, еврейских детей. Ведь это настоящий подвиг!
Отец отвез меня к родственникам мамы, тете Мере и дяде Андрею, в город Мстиславль Могилевской области. Сам отец должен был вернуться на фронт, так как еще шла война.
После Победы над фашистами часть, в которой он служил, осталась в Германии. Она располагалась в городе Галле. Отец работал военным цензором. Он проверял немецкие газеты.
В марте 1946 года отец забрал меня и свою новую жену, Гутман Зинаиду Ароновну, в Германию. Жили мы там до августа 1947 года. Училась я в советской школе вместе с другими детьми военнослужащих.
В августе 1947 года отца демобилизовали и мы вернулись в город Минск в свою квартиру в Северном переулке. Я опять пошла в 12 школу, которую окончила в 1952 году. В этом же году поступила в Минский лесотехнический институт на факультет механической технологии древесины. После окончания получила специальность инженера-механика.
Кроме родственников, никто из моих институтских друзей и сотрудников по работе не знал о моем пребывании в гетто. Это могло повредить мне и моему отцу на работе. К людям, которые во время войны находились на оккупированной территории, относились с подозрением.
В 1956 году я вышла замуж за Дулькина Бориса Вениаминовича, уроженца города Гомеля. В 1958 году он окончил Политехнический институт по специальности “Технология машиностроения, металлорежущие станки и инструменты”. Работал на заводе запчастей, в СКБ протяжных станков.
В марте 1957 года родился сын Яков, а в июне 1960 – сын Леонид.
В декабре 1990 мы репатриировались в Израиль – я с мужем и старшим сыном, младший сын с женой и тремя детьми, мамой и братом жены. Решение репатриироваться было принято всей семьей. Вот уже 12 лет наша семья нисколько не жалеет, что мы совершили этот правильный шаг.
В Израиле у Леонида родился еще один прекрасный сын Ронечка.
Все было бы хорошо, но в декабре 1998 года мы потеряли хорошего мужа, прекрасного отца и дедушку Бориса. Нам всем очень тяжело без него.
Сейчас я на пенсии. Живу с сыном Яковом в Беер-Шеве.

Эмма Дулькина-Шафар

О судьбе этой удивительной женщины я узнала из русскоязычной израильской прессы более полугода назад, когда стала собирать материалы об истории Минского гетто. По телефону удалось поговорить с ней еще из Минска и с первых же дней приезда в Израиль, куда мы – кинооператор студии “Беларусьфильм” и бывший сосед Эммы по Северному переулку Лев Слобин и я, директор Музея истории и культуры евреев Беларуси – приехали снимать сюжеты к документальному фильму о гетто Минска, она постоянно интересовалась нашей работой – нужно ли чем-то помочь, как мы устроились, давала советы по организации встреч с бывшими узниками гетто. Когда же, наконец, мы увиделись, было ощущение, что я давно близко знакома с этой женщиной, на добром лице которой теплотой и благожелательностью искрились молодые глаза, а дом в Беер-Шеве, где она живет со своим старшим сыном Яковом, стал для нас своим.
Бывшие соседи не виделись …50 лет. Лев привез специально для Эммы видеозапись дорогого для нее Северного переулка в Минске, где еще несколько лет назад стоял дом Шафаров, в котором они жили еще до войны. С каким волнением смотрела она эти кадры и расспрашивала о судьбах жителей некогда многонаселенного переулка.
Несколько дней, которые мы провели в столице Негева, где встречались со многими белорусскими евреями, были наполнены съемками, поисками новых материалов и документов, но традиционно заканчивались в доме у Эммы. Именно здесь мы обсуждали возникающие во время работы вопросы, подводили итоги сделанному, и во всем этом активное участие принимала хозяйка дома. Конечно, главной нашей задачей в Беер-Шеве являлась запись на видеокамеру именно ее воспоминаний. Мы понимали, как трудно и больно вновь ей возвращаться в те страшные годы жизни в гетто, в детский дом № 7, в первые тяжелые послевоенные годы. Однако она собралась и в течение трех часов вспоминала и рассказывала перед кинокамерой о своем детстве и юности, которые прошли в Минске. После съемки Эмме невозможно было сразу вернуться в современную реальность, и мы стали рассматривать старые фотоальбомы, в которых отразилась вся история семей Дулькиных и Шафар. Еще при жизни муж Эммы составил и описал родословную обеих семей, и мы долго разбирались в непростом сплетении фамилий и имен многочисленной еврейской мишпохи. Копии некоторых фотографий и документов семья Дулькиных-Шафар передала в наш музей.
Расставались мы, как близкие люди, и Эмма повторяла, что на самом деле мы не прощаемся и она будет помогать музею и способствовать созданию фильма. Действительно, те несколько недель, в течение которых мы продолжали работать в Израиле, телефонные звонки из Беер-Шевы были регулярными – каждый день мы рассказывали Эмме о том, что успели записать, с кем встречались, что нашли интересного для будущего фильма. Она же “отчитывалась” нам о своих переговорах по вопросам помощи музею, создаваемому фильму, сбору материалов. Перед отъездом я узнала, что Эмма уже приготовила для музея ряд материалов и документов, связанных с историей евреев Беларуси.
Замечательно, что многие наши земляки не забывают свои родные места и стараются принимать участие в жизни еврейской общины Беларуси. Мы имели возможность убедиться в этом.

Д-р Инна Герасимова, директор Музея истории и культуры евреев Беларуси.

© журнал Мишпоха