Мишпоха №23 | Наталья ИЛЬЮШИНА * Natalia ILIUSHINA / УРОК * A LESSON |
УРОК Наталья ИЛЬЮШИНА ![]() |
Зинаида Степановна раскрыла чемодан, почти
полвека пролежавший на антресолях. Изъеденные молью клубки ниток, которые она
там нашла, были такими же обрывочными, спутанными, как и ее воспоминания... Каким-то
чудом уцелели, остались яркими и пушистыми только два крохотных клубка. Один из
них был ярко-синим, а второй – солнечно-рыжим... Из них Зина когда-то тайком
связала шапочку для своей самой близкой за все школьные годы подруги Фиры. И
тут она вспомнила все, как будто случилось это только вчера. Как
же получилось, что тогда она так больно обидела Фирочку?
Каждое
утро в столовой на круглом столе, застеленном белоснежной скатертью, на
красивом, с золотым ободком блюде уже лежали свежеиспеченные пышные оладьи,
замешенные на простокваше, или хрустящие драники.
Икра, красная или черная, искрилась, как драгоценные камешки. Тонкие ломтики
балыка, пастромы и семги влажно слезились на срезах,
источая тончайший аромат. А со сковороды, стоящей в центре стола, свысока
взирала на все это великолепие желтоглазая яичница с
жареным луком и салом. Яичницу ели только Зинин папа и Зина. Каждый раз,
странно ухмыляясь, Степан Михайлович предлагал этот «деликатес» маме, бабушке и
дедушке, после чего те тут же уходили из-за стола. Но
однажды дедушка не выдержал, сначала запил по-горькому
и вскоре ушел из дома, хлопнув дверью так, что штукатурка около дверного
наличника посыпалась. После
ухода дедушки и мама, и бабушка долго ходили с опухшими красными глазами, и обе
почему-то стали есть яичницу с салом, а бабушка начала готовить свиные
отбивные. Мама перестала ходить на работу и сидела целыми днями дома. Из Гиты Израилевны она вдруг
превратилась в Маргариту Игоревну, а бабушка из Доры
Соломоновны – в Дарью Семеновну... Только
дедушка так и остался Израилем Соломоновичем. Сразу же после того, как дедушка
переехал, он перестал выпивать. Жил он сначала в бараке, за парком Челюскинцев,
а после 53-го или 54-го года получил комнатушку в коммуналке, находившейся на
первом этаже на улице Комсомольской. Зина с мамой частенько тайком наведывались
к нему. Окно его комнаты находилось ниже уровня тротуара и, глядя в него, можно
было играть в «Ну-ка догадайся!» – игру, придуманную дедушкой. По обуви,
промелькнувшей в окне, нужно было дать словесный портрет прохожего, догадаться,
кто он (или она), куда идет и даже о чем думает... Дедушка всегда был неуемным
выдумщиком и все оборачивал в шутку, а незамысловатые рассказы Зины мог
продолжать бесконечно. Ох, уж этот дедушка Изя! Нужно
было знать дедулю! Все, о чем рассказывал дедушка, было фейерверком
острословия! Слегка грассирующее «р» придавало его
речи особую, ни с чем не сравнимую мелодичность, а жизненные ситуации
сплетались с откровенной выдумкой таким необыкновенным образом, что рассказы
его становились выпуклыми. Их можно было не только слушать, но видеть и даже
осязать. Когда Зина стала постарше, дедушкины рассказы частенько превращались в
исповедь. Время
от времени Зина пряталась у дедушки от отца, когда тот бывал не в духе. Но
потом прибегала взъерошенная мама. Зину отсылали играть во двор, и после
очередного разговора с мамой дедушка снова умолял Зину вернуться домой. Сколько
же доброты и терпения умещалось в его душе! Что
удерживало маму и бабушку, заставляло их все терпеть? Был ли это страх перед
всемогущим отцом, опасение ли лишиться благ или привычка? Или это была любовь
такая безумная? Ведь Зина никогда не сомневалась в том, что мама его любит! Нет,
все-таки на первом месте был именно страх, так коверкающий людей, что они
превращались в рабов. В
то время развод считался позором, особенно для ответственных работников, и отец
грозил, что если кто-то посмеет «поднять хай», то всех их «сожрут
рудники». Еще не зная, что это за звери такие – «рудники», услышав эту угрозу,
Зина тотчас бежала прятаться в кладовку, а по ночам ей снились черные
оскаленные пасти этих чудовищ. После таких угроз мама с бабушкой надолго
замолкали. На расспросы Зины никто не мог ей дать вразумительный ответ. Зину
только предупреждали, чтобы она не смела ни о чем, нигде и никогда говорить и
что она сама должна понимать, какой замечательный человек ее отец, выходец из
глухой деревушки, сумевший стать начальником отдела ЦК коммунистической партии
Белоруссии. Зине постоянно внушали, что все гении были несдержанными и что они
«сподобились великой чести» и должны почитать за счастье жить рядом с таким
замечательным, можно даже сказать, великим человеком. А слова «жид» и «жидовка», так часто произносимые отцом, – это просто
ласковое обращение к евреям. Бывало, придя домой в
хорошем настроении, отец весело вопрошал: «Ну что мои жидовочки мне сегодня приготовили?» Вот таким «ласковым»
был папа Зины! Зина знала, что все они, кроме папы, были евреями, а мама много
раз предупреждала Зину, что обращаться так можно лишь к самым близким
родственникам. Из-за
всех этих горе-объяснений Зину как-то раз даже
«уличили» в антисемитизме. Где-то
году в 55-м в классе Зины появилась новенькая. Звали ее Фира.
Ярко-рыжие волосы девочки, словно солнечная корона, вились-развевались над
веснушчатым лицом с удивительно красивыми чертами, а в ярко-синих с поволокой
глазах, бездонных, как море, можно было захлебнуться. Словно магнитом тянуло
Зину к этой золотоволосой девочке. Зина чувствовала в ней то, чего ей самой так
не хватало: внутренний протест, вызов, гордость и независимость. Она
восхищалась тем, с какой смелостью Фира отвечала на
уроках, шла к доске, с каким достоинством парировала замечания учителей. Много
раз Зина собиралась заговорить с Фирой, но решиться
на это она почему-то никак не могла. Однажды,
прибежав в школу после звонка на урок, Зина увидела, что Фира
сидит на полу в гардеробе и плачет. Зина
была потрясена! Оказывается, и Фира была уязвима!
Зина села на пол рядом с ней. Фира подняла глаза и,
увидев Зину, быстро вытерла слезы и заговорила. Она сказала, что родители дали
ей деньги на школьные завтраки на целый месяц, а она потеряла кошелек. «Мне без
завтраков никак нельзя! – сказала она и с серьезностью взрослого, много
выстрадавшего человека добавила: – Они нас очень выручают». Зина прекрасно
понимала, что редко кто имел возможность питаться так, как питаются в ее семье.
Она вытащила из портфеля деньги, которые мама дала ей на завтраки, и отдала их Фире, объяснив, что завтракает дома, а деньги тратит только
на книги. Фира благодарно улыбнулась. Зина была
счастлива. Чуть не утонув в потоке нежности, захлестнувшем ее, она дотронулась
до руки Фиры и сказала: «Жидовочка
моя». Она
ожидала, что и Фира так же «по-родственному» назовет
ее. Вдруг отшатнувшись от Зины, словно от укусившей ее змеи, Фира расплакалась пуще прежнего,
швырнула деньги на пол и, сорвав свое пальто с вешалки, убежала. Пока Зина
разыскала свое пальто, Фиры и след простыл. Зина
звала ее, но та не отзывалась, а где живет новенькая, она еще не знала. В школу
Зина пришла только ко второму уроку, но и на этом уроке Фиры
не было. А в конце урока Зину вызвали к директору школы. Там
ее уже ждали директор, мама Фиры и Зинина мама. Она
протягивала деньги маме Фиры и что-то тихо говорила,
сидя на краешке стула. Лицо ее пылало. Отмахнувшись от протянутых ей денег,
мама Фиры твердо сказала: «Нэмт
цу айэре гелт!»* Зина вспыхнула, интуитивно осознавая, что
происходит нечто ужасное. Зинина мама быстро-быстро снова что-то сказала
директору, но тот уже, увидев Зину, резко прервал ее: «Нэйн
дос нит! Их вел ир алэйн дэрклэрн!»**
Как
же горько Зина расплакалась, когда поняла, что произошло! Поразило ее и то, что
она понимала все, что говорил директор и Фирина мама,
даже на идише, но совсем не понимала того, что говорила ее мама. Потом
мама Зины попросила директора отпустить дочку с урока, чтобы дать ей
успокоиться. «Нет! – так же уверенно-вызывающе, совсем
как Фира, неожиданно для себя самой сказала Зина. – Я
пойду на урок!» «Молодец, – улыбнулся директор. – Только сначала умойся!» Возвращаясь
после уроков домой Зина думала о том, как она завтра
посмотрит Фире в глаза, и еще о том, что никогда уже
не сможет доверять своим родителям. А
Фира, умница Фира, на
следующий же день простила ее и даже сама подошла к ней! Для
Зины истина приоткрывалась то исподволь, а то и такими вот скачками. И
у каждого она была своя, и у каждого по-своему выстраданная… Как
же много могла бы Зинаида Степановна рассказать! Расскажет ли когда-нибудь?
Сумеет ли? Успеет ли? Кто знает? * Нэмт цу айэре гелт! (идиш) – Уберите ваши
деньги! ** Нэйн дос нит! Их вел ир алэйн дэрклэрн! (идиш) – Ну, уж нет!
Я сам ей все объясню! |
© Мишпоха-А. 1995-2011 г. Историко-публицистический журнал.
|