Мишпоха №23    Наталья ИЛЬЮШИНА * Natalia ILIUSHINA / УРОК * A LESSON

УРОК


Наталья ИЛЬЮШИНА



МИШПОХА №23

Зинаида Степановна раскрыла чемодан, почти полвека пролежавший на антресолях. Изъеденные молью клубки ниток, которые она там нашла, были такими же обрывочными, спутанными, как и ее воспоминания...

Каким-то чудом уцелели, остались яркими и пушистыми только два крохотных клубка. Один из них был ярко-синим, а второй – солнечно-рыжим... Из них Зина когда-то тайком связала шапочку для своей самой близкой за все школьные годы подруги Фиры.

И тут она вспомнила все, как будто случилось это только вчера.

Как же получилось, что тогда она так больно обидела Фирочку?

Каждое утро в столовой на круглом столе, застеленном белоснежной скатертью, на красивом, с золотым ободком блюде уже лежали свежеиспеченные пышные оладьи, замешенные на простокваше, или хрустящие драники. Икра, красная или черная, искрилась, как драгоценные камешки. Тонкие ломтики балыка, пастромы и семги влажно слезились на срезах, источая тончайший аромат. А со сковороды, стоящей в центре стола, свысока взирала на все это великолепие желтоглазая яичница с жареным луком и салом. Яичницу ели только Зинин папа и Зина. Каждый раз, странно ухмыляясь, Степан Михайлович предлагал этот «деликатес» маме, бабушке и дедушке, после чего те тут же уходили из-за стола.

Но однажды дедушка не выдержал, сначала запил по-горькому и вскоре ушел из дома, хлопнув дверью так, что штукатурка около дверного наличника посыпалась.

После ухода дедушки и мама, и бабушка долго ходили с опухшими красными глазами, и обе почему-то стали есть яичницу с салом, а бабушка начала готовить свиные отбивные. Мама перестала ходить на работу и сидела целыми днями дома. Из Гиты Израилевны она вдруг превратилась в Маргариту Игоревну, а бабушка из Доры Соломоновны – в Дарью Семеновну...

Только дедушка так и остался Израилем Соломоновичем. Сразу же после того, как дедушка переехал, он перестал выпивать. Жил он сначала в бараке, за парком Челюскинцев, а после 53-го или 54-го года получил комнатушку в коммуналке, находившейся на первом этаже на улице Комсомольской. Зина с мамой частенько тайком наведывались к нему. Окно его комнаты находилось ниже уровня тротуара и, глядя в него, можно было играть в «Ну-ка догадайся!» – игру, придуманную дедушкой. По обуви, промелькнувшей в окне, нужно было дать словесный портрет прохожего, догадаться, кто он (или она), куда идет и даже о чем думает... Дедушка всегда был неуемным выдумщиком и все оборачивал в шутку, а незамысловатые рассказы Зины мог продолжать бесконечно. Ох, уж этот дедушка Изя! Нужно было знать дедулю! Все, о чем рассказывал дедушка, было фейерверком острословия! Слегка грассирующее «р» придавало его речи особую, ни с чем не сравнимую мелодичность, а жизненные ситуации сплетались с откровенной выдумкой таким необыкновенным образом, что рассказы его становились выпуклыми. Их можно было не только слушать, но видеть и даже осязать. Когда Зина стала постарше, дедушкины рассказы частенько превращались в исповедь.

Время от времени Зина пряталась у дедушки от отца, когда тот бывал не в духе. Но потом прибегала взъерошенная мама. Зину отсылали играть во двор, и после очередного разговора с мамой дедушка снова умолял Зину вернуться домой. Сколько же доброты и терпения умещалось в его душе!

Что удерживало маму и бабушку, заставляло их все терпеть? Был ли это страх перед всемогущим отцом, опасение ли лишиться благ или привычка? Или это была любовь такая безумная? Ведь Зина никогда не сомневалась в том, что мама его любит!

Нет, все-таки на первом месте был именно страх, так коверкающий людей, что они превращались в рабов.

В то время развод считался позором, особенно для ответственных работников, и отец грозил, что если кто-то посмеет «поднять хай», то всех их «сожрут рудники». Еще не зная, что это за звери такие – «рудники», услышав эту угрозу, Зина тотчас бежала прятаться в кладовку, а по ночам ей снились черные оскаленные пасти этих чудовищ. После таких угроз мама с бабушкой надолго замолкали. На расспросы Зины никто не мог ей дать вразумительный ответ. Зину только предупреждали, чтобы она не смела ни о чем, нигде и никогда говорить и что она сама должна понимать, какой замечательный человек ее отец, выходец из глухой деревушки, сумевший стать начальником отдела ЦК коммунистической партии Белоруссии. Зине постоянно внушали, что все гении были несдержанными и что они «сподобились великой чести» и должны почитать за счастье жить рядом с таким замечательным, можно даже сказать, великим человеком. А слова «жид» и «жидовка», так часто произносимые отцом, – это просто ласковое обращение к евреям. Бывало, придя домой в хорошем настроении, отец весело вопрошал: «Ну что мои жидовочки мне сегодня приготовили?» Вот таким «ласковым» был папа Зины! Зина знала, что все они, кроме папы, были евреями, а мама много раз предупреждала Зину, что обращаться так можно лишь к самым близким родственникам.

Из-за всех этих горе-объяснений Зину как-то раз даже «уличили» в антисемитизме.

Где-то году в 55-м в классе Зины появилась новенькая. Звали ее Фира. Ярко-рыжие волосы девочки, словно солнечная корона, вились-развевались над веснушчатым лицом с удивительно красивыми чертами, а в ярко-синих с поволокой глазах, бездонных, как море, можно было захлебнуться. Словно магнитом тянуло Зину к этой золотоволосой девочке. Зина чувствовала в ней то, чего ей самой так не хватало: внутренний протест, вызов, гордость и независимость. Она восхищалась тем, с какой смелостью Фира отвечала на уроках, шла к доске, с каким достоинством парировала замечания учителей. Много раз Зина собиралась заговорить с Фирой, но решиться на это она почему-то никак не могла.

Однажды, прибежав в школу после звонка на урок, Зина увидела, что Фира сидит на полу в гардеробе и плачет.

Зина была потрясена! Оказывается, и Фира была уязвима! Зина села на пол рядом с ней. Фира подняла глаза и, увидев Зину, быстро вытерла слезы и заговорила. Она сказала, что родители дали ей деньги на школьные завтраки на целый месяц, а она потеряла кошелек. «Мне без завтраков никак нельзя! – сказала она и с серьезностью взрослого, много выстрадавшего человека добавила: – Они нас очень выручают». Зина прекрасно понимала, что редко кто имел возможность питаться так, как питаются в ее семье. Она вытащила из портфеля деньги, которые мама дала ей на завтраки, и отдала их Фире, объяснив, что завтракает дома, а деньги тратит только на книги. Фира благодарно улыбнулась. Зина была счастлива. Чуть не утонув в потоке нежности, захлестнувшем ее, она дотронулась до руки Фиры и сказала: «Жидовочка моя».

Она ожидала, что и Фира так же «по-родственному» назовет ее. Вдруг отшатнувшись от Зины, словно от укусившей ее змеи, Фира расплакалась пуще прежнего, швырнула деньги на пол и, сорвав свое пальто с вешалки, убежала. Пока Зина разыскала свое пальто, Фиры и след простыл. Зина звала ее, но та не отзывалась, а где живет новенькая, она еще не знала. В школу Зина пришла только ко второму уроку, но и на этом уроке Фиры не было. А в конце урока Зину вызвали к директору школы.

Там ее уже ждали директор, мама Фиры и Зинина мама. Она протягивала деньги маме Фиры и что-то тихо говорила, сидя на краешке стула. Лицо ее пылало. Отмахнувшись от протянутых ей денег, мама Фиры твердо сказала: «Нэмт цу айэре гелт!»* Зина вспыхнула, интуитивно осознавая, что происходит нечто ужасное. Зинина мама быстро-быстро снова что-то сказала директору, но тот уже, увидев Зину, резко прервал ее: «Нэйн дос нит! Их вел ир алэйн дэрклэрн!»**

Как же горько Зина расплакалась, когда поняла, что произошло! Поразило ее и то, что она понимала все, что говорил директор и Фирина мама, даже на идише, но совсем не понимала того, что говорила ее мама.

Потом мама Зины попросила директора отпустить дочку с урока, чтобы дать ей успокоиться. «Нет! – так же уверенно-вызывающе, совсем как Фира, неожиданно для себя самой сказала Зина. – Я пойду на урок!» «Молодец, – улыбнулся директор. – Только сначала умойся!»

Возвращаясь после уроков домой Зина думала о том, как она завтра посмотрит Фире в глаза, и еще о том, что никогда уже не сможет доверять своим родителям.

А Фира, умница Фира, на следующий же день простила ее и даже сама подошла к ней!

Для Зины истина приоткрывалась то исподволь, а то и такими вот скачками.

И у каждого она была своя, и у каждого по-своему выстраданная…

Как же много могла бы Зинаида Степановна рассказать! Расскажет ли когда-нибудь? Сумеет ли? Успеет ли? Кто знает?

 

* Нэмт цу айэре гелт! (идиш) Уберите ваши деньги!

** Нэйн дос нит! Их вел ир алэйн дэрклэрн! (идиш)Ну, уж нет! Я сам ей все объясню!

 

© Мишпоха-А. 1995-2011 г. Историко-публицистический журнал.