Мишпоха №23    Яков РАБКИН * Yakov RABKIN / ПРИСЛОНИТЬСЯ К ДРЕВУ... * TO KNOW BETTER THE FAMILY TREE

ПРИСЛОНИТЬСЯ К ДРЕВУ...


Яков РАБКИН

Яков Рабкин, 2008 г.

Ицик Рабкин, отец Хаима, дед Мирона-Меира,ок. 1890 г., Гомель.

Семья Рабкиных: Хаим, Гинда, Меир (позже Мирон) и Шимон (позже Семён). Бобруйск. 1913 г.

Семья Рабкиных: Мира, Ося, Гинда, Яша и Мирон-Меир. Ленинград. 1949 г.

Семья Рабкиных: Меир, Яков, Гинда, Эстела, Моше,Гуля и Мирьям. Монреаль. 2006 г.

МИШПОХА №23

Своим детям, выросшим и живущим в Канаде, я не раз рассказывал об их предках – евреях Бобруйска и Ленинграда. Прошлым летом мне довелось взять свою дочку Гинду в Бобруйск, на родину к отцу. Родилась и выросла она в Монреале, и я хотел прислониться вместе с ней к общему семейному древу. Вырос я в Ленинграде и до этого всего один раз был в Бобруйске. 

Родился в Ленинграде в 1945 г., меньше года после возвращения моей мамы и старшего брата из эвакуации в Сибири. Отец – уроженец Бобруйска, откуда он с родителями переехал в Питер в 1924 г. Он пережил блокаду в Ленинграде. Мать – из Варшавы, откуда ее семья бежала в Москву в Первую мировую войну.

Жена моя Эстела – уроженка Мексики, куда ее родители в юном возрасте перевезли из Османской империи. Мы решили строить семью на иудейском фундаменте, хотя оба выросли в семьях, где о соблюдении законов Торы знали немного.

Я вырос на Моховой улице, недалеко от Летнего сада и Невского проспекта, где проникся питерским духом и приобщился к русской культуре. Окончил Ленинградский университет и аспирантуру в Академии наук в Москве.

С 1973 г. – профессор истории Монреальского университета. Опубликовал ряд исследований по истории науки и современной еврейской истории.

Последняя книга – история отрицания сионизма со стороны евреев – продолжает вызывать немалый интерес и уже переведена на несколько языков. Книга эта отражает не только мои научные интересы, но и знания, почерпнутые мной при изучении нашего наследия: Торы, Талмуда и иудейского права.

Вот уже более тридцати лет я стараюсь соблюдать законы Торы, так что дети мои выросли в доме, где чтится Суббота, соблюдаются законы о кошерной пище и т. п.

 

О пережитках иудейства

Когда я рос, ни родители, ни бабушка Гинда Шлёмовна, уроженка Гомеля или Жлобина, ничего не рассказывали мне про мое еврейство. Помню лишь, как очень маленьким бабушка взяла меня на какое-то вечернее собрание на ул. Марата в Ленинграде. Перед глазами болтались какие-то веревочки, a мужчины были одеты во все белое. Спустя много лет, я понял, что попал тогда на службу Судного дня – единственный вечер, когда разрешено покрываться талесом (обычно его одевают днем). Долго не мог понять, почему все это происходило на улице Марата, пока один очень пожилой прихожанин питерской синагоги не объяснил мне, что там, на частной квартире, собирались в большие праздники.

Другой эпизод, долгие годы остававшийся без толкования, произошел у бабушки в квартире по улице Коломенской. Мне было лет пять, и я едва доставал до стола, на котором бабушка очень быстро раскатывала круглые лепешки и затем проделывала в них маленькие отверстия. Не cнижая скорости, она клала их в печку и аккуратно складывала испеченные хлебцы на отдельном столе. Прошло почти тридцать лет, и я понял, что она пекла мацу к Пасхе: время было для евреев тяжелое
(1949–50 гг.), и она предпочла печь мацу дома.

С тем же домом на Коломенской связано, по всей вероятности, мое обрезание, о котором у меня воспоминания, понятно, весьма смутные. В середине 1990-х годов, прогуливаясь с дядей Илюшей и братом Осей по Конногвардейскому бульвару в Петербурге, я спросил их о том, как прошло мое обрезание. Брат, который был старше меня почти на десять лет и обладал феноменальной памятью, сказал, что ничего об этом не помнит. Дядя начал было отрицать, что у меня вообще было обрезание (мне удалось его убедить без наглядных доказательств: все таки перед нами был Иссакиевский собор), однако потом он вспомнил, что вскоре после возвращения моей мамы из родильного дома меня на один день – «для того, чтобы мама могла отдохнуть» – забрали на Кoломенскую бабушка и дедушка. Там, по-видимому, меня и порешили, вдали от общественности и семьи (молодые члены которой могли проговориться).

Хотя мой отец, уроженец Бобруйска, никогда не учил меня иудейству и иудейским законам, его советы и все его мировоззрение были, как я теперь понимаю, глубоко иудейскими. Вспоминается его реакция на предложение вступить в партию, которое я получил от своего научного руководителя в аспирантуре. Предложение было сделано мне весьма прагматичным образом: «чтобы нейтрализовать пятый пункт», и я склонен был принять его. Однако мой папа оставался непреклонен. Он не мог мне дать вразумительного ответа на вопрос о том, что плохого в том, что я войду в «их xрам» – именно к такому образу я прибег в своих, как оказалось, бесплодных попытках убедить отца. Много лет спустя, изучая законы Талмуда об отношении к предметам идолопоклонства, я узнал, что иудейский закон налагает абсолютный запрет на всякое извлечение пользы из таких предметов. Даже если найденного золотого божка можно было бы переплавить и использовать для помощи бедным, закон Торы это воспрещает. Отца я тогда послушал, в партию не вступил, за что год спустя, когда я подал заявление на отъезд из СССР, мой научный руководитель меня сердечно поблагодарил: эмиграция нового члена партии сулила бы ему неприятностями по партийной линии.

Бескомпромиссность моего отца, хотя этого он и сам, вероятнее всего, не знал, очевидно, уходила корнями в иудейское учение о недопустимости использования идолов и всего, что с ними связано. Одно-два поколения принципы могут передаваться, даже когда само учение уже не передается в явном виде. Однако надеяться на это не следует, и всех своих детей я отправил учиться Торе с малых лет, так что им иудейство близко и знакомо. Таким образом, я установил духовную связь между поколением своих дедов и поколением своих детей. В этом, я полагаю, и заключается еврейство.

Как чуть не стал я хуже фараона

Еще один разговор с отцом, как я это позже понял, также отражает иудейское мировоззрение. Зная о моем желании уехать из СССР, он спросил меня, почему я к этому так сильно стремлюсь. Я ответил, что в Советском Союзе не хочу ни жениться, ни заводить семью. На это папа заметил: «Если бы все евреи так думали, то евреев бы уже не осталось на свете». Спустя годы, кoгда я познакомился с иудейским толкованием Торы, меня поразила история, произошедшая с евреями в Египте. Как известно, фараон приказал топить всех новорожденных мальчиков в Ниле. Амрам*, отчаявшись, разошелся с женой и не хотел больше иметь детей. Его дочь Мирьям не поддалась отчаянию и уговорила своего отца вернуться к жене: «Ты хуже фараона: он убивает только мальчиков, а ты и девочкам не даешь родиться». Так появился на свет Моисей, который удостоился вывести евреев из Египта и получить Тору на горе Синай. Иудаизму присущ глубокий оптимизм, ибо сохраняется вера в то, что в конечном итоге наша судьба зависит от Бога, а не от фараона. Именно этот оптимизм объясняет замечание моего отца, который к советскому строю относился ничуть не лучше меня.

Евреи-силачи

Мой дед Хаим был завидным силачем. Он организовал еврейскую самооборону в своем районе Бобруйска, и в результате никто из евреев там не пострадал. Когда позже, уже под Москвой, на него напал хулиган, то Хаим оставил его на обочине со сломанной рукой.

Не меньшей силой отличался и мой прадед Шлёмa. Когда прадеду стукнуло 90 лет, он решил попрощаться со своими детьми. Их тогда осталось шестеро, и разбросаны они были по всей стране, от Ташкента до Питера. Объехав пятерых, он прибыл, наконец, в Москву, к своему младшему сыну Арону Левину, военному врачу, работавшему в армейском госпитале в Лефортово. Учитывая возраст родителя, сын предложил ему лечь на обследование в свой госпиталь. В отдельной «генеральской» палате его окружили вниманием, но, поскольку по-русски он говорил плохо, распустили слух, что это засекреченный человек и общаться с ним могут лишь приближенные.

Главный врач сам решил осмотреть реб Шлёму и попросил Арона перевести его первый вопрос: «Когда и какими болезнями Вы болели?» Старик молчал. Когда врач спустя несколько минут повторил свой вопрос, реб Шлёма задумчиво ответил, что, когда ему было лет сорок, у него болел живот. Выглядел он моложе своих лет, почти не потерял волос и был бодр и находчив. В ходе той же поездки, будучи на даче у Арoна, ему пришлось принять участие в выборах – неизбежная участь всякого советского гражданина. За ним приехали на машине, однако после того, как он проголосовал, его забыли, и только к 11 часам вечера реб Шлёма вернулся, причем, не зная адреса и плохо владея русским языком.

Летом 1941 г. его вместе со всеми евреями Бобруйска расстреляли в Каменке.

Во время блокады Ленинграда мой отец Меир (Мирон) и его брат Илья остались в городе. Помимо их основной работы на военном заводе им было поручено проверять и обезвреживать невзорвавшиеся немецкие бомбы. Однажды, направляясь по наводке к одной такой бомбе, которая лежала где-то у набережной Робеспьера, отец предложил Илье сначала поесть по талону в столовой, а уж потом заниматься бомбой. Еды в Питере было мало, и отцу удалось, хотя и с трудом, уговорить младшего брата остановиться поесть. Едва они опустили ложки в жидкий суп, как вдали раздался оглушительный взрыв. С тех пор отец нередко повторял мне, как важно есть вовремя.

 

* Амрам (Исх. VI, 18) – сын Каафа и внук Левия. Женился на Иохаведе, своей тетке, от которой имел сыновей Аорона и Моисея, дочь Марьям (Чис. XXVI, 59). Подобные браки были впоследствии запрещены законом (Лев. XVII, 12). Он умер 137 лет от роду (Исх. VI, 20). От него пошел род Амрама.

 

© Мишпоха-А. 1995-2011 г. Историко-публицистический журнал.