Мишпоха №23    Михаил РИНСКИЙ * Mikhail RINSKY / ХОЧУ ЗАКАТ ПРЕВРАТИТЬ В ВОСХОД * I WISH SUNSET WERE SUNRISE

ХОЧУ ЗАКАТ ПРЕВРАТИТЬ В ВОСХОД


Михаил РИНСКИЙ

Борис Перников.

Обложка книгиБориса Перникова о послах Беларуси в Израиле.

Борис Перников с Послом Беларуси в Израиле Игорем Лещеней.

Возложение венков в День Победы к памятнику воину-еврею в Петах-Тикве (второй слева Борис Перников).

Борис Перников у могилы матери.

Курсы партизанских медсестер. Евгения Рутман в верхнем ряду слева. Весна 1943 г.

Евгения Рутман выступает в клубе ветеранов. 2005 г.

Обложка сборника стихов Евгении Рутман.

Город Бат-Ям. Евгения Рутман (вторая слева) на встрече ветеранов. 2006 г.

На стройке одной из уникальных электростанций в Киргизии. Леонид Рутман - в центре.

МИШПОХА №23

Кумир журналиста и писателя Бориса Перникова – Эрнест Хемингуэй, портрет которого украшал его кабинет в Минске и, привезенный в Израиль, ныне над его письменным столом в Петах-Тикве.

Образцом настоящего человека для председателя Комитета ветеранов и инвалидов войны с нацизмом города Петах-Тиквы Бориса Перникова – был его старший товарищ по Союзу инвалидов Авраам Коэн, о котором он написал книгу.

Пример для подражания у председателя городского отделения Белорусского землячества Бориса Перникова – создатель Союза ветеранов, отец председателя землячества, подполковник Наум Альшанский, о котором он тоже писал неоднократно.

Но главное – то, что сам герой нашего очерка – достойный пример для его современников и преемников.

 

У героев очерков Михаила Ринского за плечами нелегкая жизнь. Война, сквозь огонь которой они прошли, не только закалила их, но и научила ценить каждый прожитый день.

В молодости они никогда не сторонились самой трудной работы, о них с уважением вспоминают и друзья, и соседи, и коллеги по работе. И сейчас, живя в Израиле, они и словом, и делом готовы поддержать и своих родственников, и друзей, и знакомых, и ровесников.

 

 

ХОЧУ ЗАКАТ ПРЕВРАТИТЬ В ВОСХОД

 

Начало 1920-х годов... Недавно заключен договор о Брестском мире. Еще не утихли страсти Гражданской войны. Но уже всколыхнулось еврейское местечко. Еще в Первую мировую войну начался отток жителей из прифронтовых мест, а после Гражданской, когда провозгласили Новую экономическую политику (НЭП), многие из полуголодных белорусских местечек устремились в города в поисках лучшей жизни.

Мордухай Перников еще до Первой мировой работал на спиртзаводе у помещика. В годы голода и эпидемий, после Гражданской, потерявший жену Мордухай остался в своем местечке Червень, что километрах в сорока от Минска, с тремя сыновьями и дочерью на руках. Без мужа осталась, с двумя дочерьми, и Рахиль Ривкинд из близлежащего городка Березино. Судьба их свела. Поначалу попытался Мордухай в Минске зарабатывать на хлеб, стал было извозчиком. Но со временем они все-таки осели в Березине, где Мордухай работал технологом на государственном спиртзаводе. Рахиль подрабатывала шитьем. В 1925 году в их семье родился сын Борис.

Жили небогато. Рахиль старалась соблюдать в доме еврейские традиции. Говорили родители и старшие дети на идише. Отмечали еврейские праздники. Рахиль вкусно готовила к праздникам традиционные еврейские блюда. Сама она очень красиво пела. Борис помнит и дедушку – клейзмера (свадебного музыканта), учившего внука играть на скрипке.

В конце 30-х годов, когда везде и всюду мерещились враги, попытались и Мордухаю пришить дело – приписать чужую вину за аварию на заводе. Обошлось, но с работы пришлось уйти и устроиться на фабрику дрожжей, недалеко от Червеня. Домой приезжал раз в неделю.

Жизнь и советская школа брали свое. Борис все больше времени проводил среди друзей и стал к окончанию школы комсомольским вожаком. Как раз в мае 1941 года он получил аттестат и в июне приехал к старшему брату Леве в Минск – подавать документы в университет на журналистское отделение. Начавшаяся война заставила срочно вернуться в Березино. Полная неразбериха первых дней войны; быстрое приближение врага; действия немецких диверсантов в тылу; бегство советских и партийных органов... Все это воочию наблюдал и пережил
16-летний юноша, пытавшийся, как его учили, «получив указание» и назначение, быть полезным. Для этого даже до Могилева добрался на попутной машине. Сам был свидетелем, как военные останавливали и проверяли машины, вылавливая вражеских диверсантов, и подозрительных расстреливали на месте. Доехал до обкома комсомола, но обращаться уже было не к кому.

По счастью, Борису удалось встретить отца и мать. Мордухай, человек уже пожилой, надеясь на «добродушие» немцев, памятное ему с Первой мировой войны, решил остаться дома, в Березине. Он довез Рахиль до Белыничей, где они и встретили сына. Больше Борис отца не видел: Мордухай вернулся – и, конечно, был, вместе с другими евреями зверски убит в Березине. Рахиль с Борисом одним из последних поездов эвакуировалась в Тамбовскую область, а затем в Узбекистан. В городе Ленинске Борис стал работать ткачом на фабрике, получая, вместо зарплаты, по пять метров шелка в неделю.

Пришедшего в военкомат добровольца направили в Харьковское пехотное училище. И вот Борис Перников – в 20-й парашютно-десантной бригаде, дислоцированной в городе Дмитрове под Москвой. Готовятся к параду на Красной площади, но неожиданно следует приказ – отправляют на фронт. Когда эшелоны были уже на пути в Мурманск для дальнейшей переправки морем в помощь союзникам, затягивающим открытие второго фронта, те все-таки 6 июня 1944 года переправляются через пролив Ла-Манш, и 20-ю парашютно-десантную бригаду «поворачивают» на Карельский фронт. Еще не вступив в бой, несли потери: финны в тылу наших войск захватывали «языков», использовали снайперов-«кукушек». Наконец, после двухчасовой «обработки» позиций врага, пошли в мощное наступление, с ходу форсировав реку Свирь.

3 июля 1944 года, в день рождения Бориса, передают: освобожден его родной Минск. Он еще не знает, что гитлеровцы убили его отца и сестру, повесили брата Якова. Погибло и много других родных и близких.

А всего через пять дней Борис Перников получил тяжелое ранение – подорвался на мине. Четыре дня лежали сотни раненых в лесу, прежде чем их переправили на баржах через Ладогу. Затем госпиталь в Тихвине, длительное лечение в Кировской области. Предложили остаться секретарем райкома комсомола. Отказался: тянет домой, в Минск, в родное Березино. Скорей бы узнать, что с отцом, с родными. И вот, еще на костылях, через Москву – домой. Нашел только маму.

Рана болела, гноилась. Надо было жить. Решил сдавать экзамены в юридический институт: фронтовики – вне конкурса. Поступил, но товарищ переманил – перешел в физкультурный, с «освобождением от практических занятий до полного выздоровления». Но, найдя мать, пошел работать в стройконтору МВД – предоставили какую-никакую «жилплощадь» в разрушенном здании бывшего Еврейского театра. Во дворе был лагерь немецких военнопленных, с которыми Борис, положив парабеллум в карман, выезжал на лесозаготовки. Можно представить чувства, которые в то время питал к фашистам Перников.

Еще в эвакуации Перниковы жили рядом с семьей одноклассницы Бориса Неллы, и уже в Минске Борис с Неллой сблизились, сыграли свадьбу и затем прожили вместе свыше 40 лет. В 1947 году у них родилась первая дочь Рита.

Учебу Борис продолжил на вечернем отделении политехнического института. Но тяга к перу все-таки взяла свое: Борис поступил в университет на факультет журналистики, подрабатывая к стипендии корректорским трудом. Пять курсов университета Перников окончил за четыре года, и был направлен в Кировск Бобруйской области на должность редактора районной газеты. В республиканском ЦК Компартии пообещали перевести Бориса в Минск через год-два, но два года растянулись на двадцать. После скромного Кировска с убогим типографским оборудованием был несколько лет редактором в Любани. В 1953 году семья приросла еще одной дочерью – Леной. Потом в Солигорске работал редактором объединенной межрайонной газеты (на четыре района). Затем – бывший областной, а потом – райцентр Молодечно, где снова – единая газета на город и район. Многое пережил за эти годы: то претензии влиятельных лиц, то посерьезнее – подозрения в сионизме.

Только через двадцать лет работы в районной печати Борису Перникову предложили пост заместителя редактора «Miнскай праўды», газеты на белорусском языке. Это был серьезный номенклатурный пост в партийной иерархии республики. И очень ответственный. Требования несравненно выше и с политической, и с творческой точек зрения. Не раз приходилось обращаться к наставлениям своего кумира Эрнеста Хемингуэя: «Колонка в газете – ежеутренний заменитель бессмертия». Конечно, Борису трудно было следовать столь высоким канонам. Зато постоянно приходилось помнить другую заповедь: «Человеку нужно два года, чтобы научиться говорить, и пятьдесят лет – чтобы научиться молчать». Особенно приходилось наступать себе на горло, когда в стране шел разгул дела «космополитов», «врачей».

За годы работы в журналистике у Бориса было немало встреч с интереснейшими людьми. Например, с легендарным Кириллом Орловским. Герой войны в Испании, Орловский в годы Отечественной войны был одним из видных руководителей партизанской борьбы. Подорвался на мине, и ему пришлось ампутировать руки: одну – до предплечья, другая осталась без кисти. Причем руку пилили пилой, весь наркоз – стакан спирта. Этот мужественный, волевой человек возглавил после войны мощное передовое хозяйство, построив многое для колхоза руками пленных немцев. Герой Соцтруда и депутат Верховного Совета страны, Орловский мог в открытую ругать в республике кого угодно, напрямую выходя на Москву, если что-нибудь нужно было «пробить» для его колхоза «Рассвет».

Другая выдающаяся личность – директор передового совхоза «Любань» Вилейского района Евгений Миронович, Герой Социалистического Труда. Когда его выбирали в Верховный Совет СССР, он в анкете написал: «Миронович Евгений Федорович, русский, выходец из бедной еврейской семьи. Отец Финкельштейн – еврей. Брат Финкельштейн – еврей». Биография необычная. В войну Финкельштейн, командир партизанского отряда, потерявший всю семью, был беспощаден к фашистам, которые за его голову назначили награду в 25 тысяч рейхсмарок. Финкельштейн и его русский друг Миронович дали клятву: если один погибает, другой продолжает жить под его фамилией.

Подготовленные Борисом Перниковым «Записки партизанского командира» Мироновича печатались в шести номерах газеты «Мiнская праўда», а затем были изданы отдельной книгой. В тех условиях это было смелым шагом Перникова и как журналиста, и тем более, как редактора.

Многолетняя дружба связывала Бориса с известным литовским журналистом Антанасом Марцинкявичюсом. Партизан-командир Миронович рассказывал Перникову, что многие полицейские гарнизоны оккупантов в дни войны были укомплектованы литовцами – одними из самых активных и жестоких в репрессиях. Марцинкявичюс до конца жизни оставался другом еврейского народа. Уже в Израиле Борис Перников опубликовал в «Новостях недели» статью Марцинкявичюса, напечатанную в Литве, где он выступает против реабилитации Ландсбергисом 20 тысяч литовских коллаборационистов и приводит ужасную сцену массового убийства евреев литовскими фашистами, свидетелем которой был отец Марцинкявичюса.

Многое может рассказать Борис Перников о своих сорока годах в белорусской журналистике.

В конце 80-х годов, из-за совершенно неоправданной жалобы, Борис не счел возможным для себя оставаться в редакции и перевелся на должность референта министра культуры Белоруссии, которым был его однокурсник по университету Юрий Михневич. Вскоре, в 1990 году, дочь Лена с мужем и двумя детьми уехала в США, к ним позднее – и бывшая жена Нелла.

В 1991 году в Израиль репатриировалась с семьей и старшая дочь Рита. В Минске Борис остался один, без близких, но с многочисленными друзьями. Конечно, противоречивых мыслей было немало. Лена звала в США, и даже начала оформлять вызов отцу. Но все изменилось, когда врачи поставили Борису диагноз серьезной болезни. Понимая его положение, друзья – сослуживцы помогли в кратчайший срок оформить документы для выезда в Израиль. Здесь сначала усомнились в диагнозе, но затем операцию сделали. И вот Борис Перников уже шестнадцатый год в стране. Как говорится – «не сглазить».

Все эти годы жизнь Бориса, насыщенная до предела, не дает ему времени для серьезного занятия своим здоровьем, несмотря на немолодой возраст. Да он и сам не дает себе скучать: не успел обосноваться в Петах-Тикве и прийти в себя после болезни, как создал и возглавил городское объединение выходцев из Белоруссии. Тепло отзывается Борис о председателе Всеизраильского объединения Михаиле Альшанском, объединяющем работу 33-х территориальных Комитетов Белорусского землячества. Говоря о Михаиле, Борис с большим уважением вспоминает его отца, подполковника Наума Альшанского – фронтовика, отважного борца за свободу эмиграции евреев в свою страну, одного из создателей Всеизраильского Союза ветеранов войны.

Ежегодные встречи землячества в лесу Бен-Шемен – праздник, на который съезжается со всей страны несколько тысяч человек. Приезжают министры и депутаты Кнессета. Приезжают и послы Республики Беларусь. Борис не раз принимал послов в Петах-Тикве, был у них в гостях.

В 2007 году выходцы из Беларуси, живущие в Петах-Тикве, участвовали в ежегодной встрече без Бориса Перникова. В этот день, 8 апреля, Израиль прощался с председателем Союза воинов и партизан-инвалидов войны с нацизмом Авраамом Коэном. И Перников обязан был не только по долгу, но по зову сердца отдать должное этому человеку.

Но вернемся к первым месяцам пребывания Бориса в стране. Пройдя комиссию и получив инвалидность по фронтовому ранению и пенсию инвалида, он стал членом Союза воинов и партизан-инвалидов войны с нацистами и был избран в комитет города Петах-Тиква. После кончины Михаила Ройтмана Борис Перников возглавил городской комитет и стал членом ЦК Союза инвалидов. Бориса, как журналиста и писателя, настолько увлекла личность Авраама Коэна, что он решил, собрав воспоминания Коэна и с трудом уговорив его дать интервью, дополнив воспоминания и впечатления собственные, выпустить книгу, посвященную этому неутомимому борцу во благо людей. Возраст и состояние здоровья героя книги заставляло автора торопиться, и интуиция, к сожалению, оказалась права: книга «Страницы жизни» вышла за две недели до кончины Авраама.

Эта книга – часть того многого, что успел сделать в Израиле журналист и писатель. Продолжив профессиональную работу в Петах-Тикве, Борис выпускал небольшие газеты «Вестник Дома Оле», «Надежда Петах-Тиквы», писал статьи в центральные русскоязычные газеты. А потом перешел к книгам. Два сборника «На войне как на войне», изданные Борисом в 2002 и 2006 годах, содержат рассказы – воспоминания десятков бывших фронтовиков-инвалидов войны, в том числе Авраама Коэна, Михаила Ройтмана и самого Бориса Перникова. Книги, красиво оформленные, с большим количеством иллюстраций – отличный вклад в дело увековечения подвигов воинов-евреев в годы войны с нацизмом.

«Однажды я был», изданная в 2003 году, – книга воспоминаний Бориса Перникова о различных периодах и эпизодах его нелегкой, но интересной жизни. Не ясно только, почему «был». Он и сейчас активен, осуществляя свое желание, как он пишет в книге, «закат превратить в восход». В книге много отличных фотографий, начиная с семейных и заканчивая – встречами с высокими государственными деятелями, послами.

В 2004 году Борис Перников выпустил книгу «Мои песочные часы». В ней очерки, рассказы, зарисовки с натуры. Как бы ее продолжением стал, вышедший в 2005 году сборник «Блуждающая душа», в котором автор, по его словам, продолжает «…искать истину, разгадку человеческого существа».

В 2007 году, кроме книги об Аврааме Коэне, Борис Перников выпускает еще и книгу «Островок Большой земли», в которой делает, как он пишет в предисловии: «Еще одну попытку осмыслить две жизни: до репатриации и олимовскую в Израиле. В этой же книге отдельные главы посвящены встречам со всеми главами Посольства Республики Беларусь в Израиле: Михаилом Фарфелем, Геннадием Лавицким, Михаилом Банем, Игорем Лещеней. Здесь же глава о председателе Объединения выходцев из Беларуси в Израиле Михаиле Альшанском.

В год по книге, а в 2007 году – сразу две. В 2008 году Борису Перникову работы прибавилось: в марте на XIX съезде Союза инвалидов-ветеранов борьбы с нацистами он избран в секретариат Союза. На этом съезде прославленный бригадный генерал Роман Ягель, после кончины Авраама Коэна временно исполнявший обязанности председателя Союза, избран его президентом. Борис Перников гордится тем, что Петах-Тиква была первым городом, куда приехал генерал для встречи с членами Союза.

У писателя Перникова немало творческих замыслов.

Борис может в полной мере испытывать жизненное удовлетворение. У деда выросли и состоялись четыре внука, по два в США и в Израиле.

Конечно, каждому хочется, чтобы близкие были рядом. Но так разбросала история людей на стыке тысячелетий, и не только наш народ.

Успехи писателя и общественного деятеля Бориса Перникова – это, несомненно, победа его воли и духа.

 

ВОЙНА И МИР ЕВГЕНИИ РУТМАН

 

Живет в Яффо невысокая подвижная женщина, послужной список которой поражает воображение: еврейская школа, партизанский отряд, медсестра Советской Армии, студентка, 30 лет школьного педагогического стажа. Ветеранская работа и самодеятельность в белорусском Борисове и по сей день – в израильском Бат-Яме. Книга стихов. Персональные концерты…

Семейная легенда рассказывает, что прабабушка Евгении по материнской линии в пятом колене еще во время войны с Наполеоном, когда к ней в дом в белорусской деревне нагрянули отступающие французские солдаты и угрожали жизни ее и младенца, напоила их до беспамятства самогоном и сдала подоспевшим русским солдатам. Смелой была и Сара Эльканд, мать Евгении, в Гражданскую войну спасавшая родственников от белогвардейцев. С 12 лет Сара работала на спичечной фабрике Борисова, подставляя под ноги скамейку, чтобы дотянуться до станка. В семье было шесть девочек. По еврейским обычаям, младшая из дочерей могла выйти замуж лишь после всех старших. Так что красавица Сара вышла замуж лишь в 30 лет, в 1915 году, за вдовца с пятью детьми, от двенадцати до трех лет.

Сапожник Шай Гершович Гуревич был на 15 лет старше жены. Он носил густую бороду. Очень набожный, читал Тору в синагоге. Все годы до смерти отца в доме отмечали еврейские праздники, соблюдали субботу, готовили традиционную кошерную пищу.

Жили сначала в деревне Лозино Борисовского уезда. В те годы население в ней было в основном польское, всего несколько еврейских семей. Отличного мастера уважали. В Гражданскую войну в большом доме Гуревича «красные» разместили штаб. Когда пришли белополяки, обыскали дом еврея, которого еще и за большевика приняли – раз штаб в его доме был. Ничего не найдя, они все равно прогнали Шая через всю деревню, жестоко избивая его шомполами, несмотря на просьбы местных поляков не трогать доброго соседа. Потерявшего сознание Шая бросили в дорожной пыли.

К тому времени Сара успела к пяти детям мужа добавить еще трех сыновей. Младший Евель был еще младенцем. Очевидно, переживания матери сказались на умственном развитии мальчика, что в дальнейшем скажется на его учебе, а во время оккупации – стоило ему жизни.

После избиения Шая, сказавшегося на его здоровье, семья переехала в деревню Сморки (ныне – Зоричи) того же Борисовского уезда. В апреле 1923 года Сара родила дочь Геню, героиню нашего повествования. Дети подрастали, а в Сморках была только семилетка, и в 1929 году переехали в Борисов. Шай работал сторожем, Сара – на спичечной фабрике.

Евеля и Геню отдали учиться в еврейскую семилетку. Евелю учеба не давалась. Зато Геня успешно окончила семь классов еврейской школы, которую в 1939 году закрыли. Еще в 1933 году в голодное время умер отец. В тяжелых условиях матери удалось дать образование старшим братьям: Ефим закончил рабфак, затем артиллерийское училище, в 1941 году погиб при форсировании Днепра. Средний из братьев Наум окончил школу НКВД и служил в кремлевской охране. В войну горел в танке, освобождал Прагу и Будапешт. После войны, работая машинистом метро, заочно окончил финансовый институт.

Евель с трудом отучился только два класса, и Сара, уважаемая на спичечной фабрике ударница труда, пристроила сына сколачивать тарные ящики.

Геня после семилетки поступила в лесотехнический техникум, но невзлюбила черчение. Из техникума не отпускали. По ее просьбе старший брат Ефим, тогда уже старший лейтенант, служивший в Краснодаре, прислал письмо, что забирает семью. Получив документы из техникума, Геня поступила в педучилище и отлично окончила его второй курс в год, когда началась война.

В первые же дни войны Сара с Евелем и Геней, как и многие, ушли из города на восток. Пройдя два десятка километров, зашли в один дом – попросили воды. Хозяйка пригласила войти. Вдруг не работавшее радио начало говорить, причем передавать призыв к жителям оставаться дома или возвращаться: невыходы на работу будут считать прогулами. Никто не догадался, что передавали диверсанты, подключившиеся к линии связи. 28 июня Сара с детьми вернулась в опустевший Борисов. В старом городе, у сестры Сары, провели в подвале два дня. 1 июля Борисов заняли немцы.

Голод заставил покинуть подвал и выйти в город. Картина была ужасающая: магазины разграблены, распахнуты их двери, выбиты стекла витрин и окон. Тащили – кто что мог. По пути к себе домой, в новую часть города, видели убитых красноармейцев в окопах. На центральной магистрали из люка сгоревшего советского танка торчал обугленный труп танкиста. Немцы пока никого не трогали: обустраивались, играли на губных гармошках, пели по-немецки, в том числе на мотив “Катюши”.

Комнату Гуревичей в квартире на пять семей соседи успели разграбить. Кое-что вернули. В квартире (с одним общим санузлом и пятью примусами в кухне) две комнаты как раз напротив Гуревичей занимала ушедшая из города семья Генкина – директора школы. В эти комнаты вселили немецкого генерала с адъютантом. Как ни парадоксально, но Гуревичам повезло: адъютант Август оказался порядочным человеком. Он не только, прося Сару или Геню что-либо постирать или починить, щедро рассчитывался хлебом и консервами, а то и супом в котелке, но даже, в нарушение всех приказов, тайком слушая по приемнику советское радио, приглашал к себе Геню переводить сводки Советского Информбюро.

А тем временем фашисты все ужесточали требования к еврейскому населению: нельзя появляться на главных улицах, нельзя ходить по тротуарам, нельзя здороваться с русскими, нельзя… Каждое утро необходимо было являться на базарную площадь старого города – получать задание на работы по уборке улиц, развалин... Когда Геня проходила или работала недалеко от педучилища, однокурсники и педагоги делали вид, что не замечают ее. Одним было стыдно, другие боялись оккупантов. Но были и такие, которые злорадствовали.

Оккупанты расклеили новый приказ: всем евреям носить на груди и спине желтые латы – круги. За ослушание – расстрел. Были случаи, что у людей просто не было к сроку куска желтой материи – расстреливали. В один из дней Евель вышел, по недомыслию, в одежде без лат – и был расстрелян. Сара и Геня остались вдвоем.

Как-то при распределении на работу Геню направили убирать радиоузел, разбитый в период боев. Дважды Геня отмывала и отскабливала полы, но при обрушении они были испорчены настолько, что привести их в порядок было невозможно. Принимавший работу фашист дал ей пощечину. После этого Август выдал Гене справку, что она работает на складе, и ей не пришлось ходить по утрам за направлением на работы.

Как-то, после того как Геня спросила Августа, что такое гетто, он посоветовал ей с матерью уйти из города. И как только генерала и его адъютанта отправили на фронт, Сара с дочерью последовали совету порядочного немца. Оделись по-деревенски и, не снимая желтых лат, но прикрыв их котомками, в один из дней в конце августа ушли из города. Отойдя километров на пятнадцать и углубившись в лес, сорвали ненавистные латы, порвали и закопали советские паспорта. Придумали себе легенду: фамилию взяли белоруса – мужа родственницы: Радюк. Сара стала Евдокией Ивановной – по имени соседки по квартире. Геня осталась Евгенией Семеновной, но теперь мама называть должна была дочь не по-еврейски Геней, а Женей.

Решили идти в сторону Витебска, как бы к родным, не представляя себе, где линия фронта. Лесом вышли к деревне Бережницы. Хозяин, брат председателя колхоза, предложил остаться – поработать. Сара работала в хозяйстве со скотом, Женя – в колхозе. Но если мать вполне сходила за православную, то черноволосая дочь вызывала подозрение, тем более, что слово “жиды” было у всех на слуху, с подачи фашистов и полицаев. Однажды, копая картошку на колхозном поле, услыхала, как одна колхозница другой говорит о двух еврейках, скрывающихся у их хозяина.

Не желая подводить добрых людей, мать и дочь до рассвета ушли в лес, поблагодарив хозяйку, которая дала им в дорогу немного хлеба и сала. Шли опушками леса, боясь идти и по дороге, и по лесу, где фашисты расстреливали, подозревая причастность к партизанам. С рассветом вышли на дорогу. Догнали две немецких машины, спросили дорогу на Лепель. Рискуя, доехали с ними до города. Зашли в один дом – еврейский, решили не подводить их и себя. В другой – белорусы не пустили без документов. Переночевали в лесу и пошли дальше. В местечке Бочейково, в 40 километрах от Витебска, хозяйка, “вычислив” их план, отсоветовала идти через линию фронта: ее дочь, секретарь горкома комсомола, была ранена при такой попытке, и теперь мать прячет и лечит ее. Посоветовала переждать войну. Кто мог знать, что она затянется на четыре года...

Тяжело возвращались. Износилась обувь. В Лепеле попросили работу в сельхозкомендатуре. Направили вытаскивать бревна из реки. Заведующий гортопа Велюга сжалился над женщинами и послал их собирать в штабеля брикеты торфа, километрах в пяти от города. Снабдил документами с места работы. (Со временем Велюга будет расстрелян немцами за связь с партизанами.) Жили в полуразвалившемся бараке, зато вдоволь отъедались картофелем с неубранного поля. Когда торф стал смерзаться от мороза, перевели в город: Женю – уборщицей конторы гортопа, маму – конюхом.

С жильем мать и дочь легко могли устроиться: евреев города отправили в гетто, и много домов пустовало. Но они не могли позволить себе такое кощунство. Сняли комнату. В доме был еще один жилец, Жора Лейченко, – агроном сельхозкомендатуры.

Жене приходилось работать судомойкой в столовой, стирать белье немцам и военнопленным из обслуги. Полагалась норма – 200 граммов хлеба. Приходя получать, видела объявление: «Жидам не выдавать».

Приезжали в комендатуру крестьяне из деревень на работу. 26 марта 1942 года – Женя запомнила этот день – пришлось ехать на подводе с крестьянами. Те решили завернуть – посмотреть, как повезут убивать евреев. Чтобы не выдать себя, ей пришлось ехать с ними. Жене и до этого не раз приходилось выслушивать, что она похожа на еврейку. А тут, когда евреев стали загонять в машины, подбегает полицай: «А ну, жидовка, полезай в машину!» Спасло то, что Жене к этому времени удалось заполучить немецкое удостоверение. В тот же день Женя услышала разговор двух полицаев: «Сегодня у меня счастливый день: я видел сразу сотню убитых евреев». «Мне бы живой попался – я бы его вилами проткнул!»…

Тучи сгущались. Как-то один из военнопленных, работавших при комендатуре, попросил Женю перевести советскую листовку с немецкого. С этой листовкой она попалась, ее уволили с работы. Могло быть и хуже. Надо было жить. «Культурным» обслуживанием оккупантов занималась некая София – она пригласила Женю, которая хорошо танцевала, в “народный театр”, выступавший с белорусскими народными танцами. Как-то в театр пришли начальник полиции Сорокин и начальник жандармерии Войтехович. Проверили внимательно немецкое удостоверение Жени. Спросили про советский паспорт и, получив ответ, что у беженцев все сгорело, ушли с ехидной ухмылкой. Женя ждала ареста со дня на день.

В тот же вечер заглянул к ним в окно сосед-агроном Лейченко, спросил, почему такая грустная, и сказал, что знает про проверку документов. Знает, что Женя еврейка, и удивляется, что она не в партизанах. Женя ответила, что тоже удивляется, почему он не на фронте, а служит немцам. Лейченко сказал, что без оружия наносит врагу больший вред, чем с оружием в руках. Предложил отвести маму и Женю к партизанам. Назначил встречу у мостика через речку, куда все они должны были прийти разными путями. Мама пришла вовремя, но, не дождавшись дочери, решила, что ее арестовали, и вернулась домой. Женя же опоздала к месту встречи на три часа: идя предложенным Лейченко путем, попала в военный городок и долго не могла незаметно выйти из него.

Лейченко подъехал к месту встречи на фаэтоне. На вопрос: «Где мама?» ответил, что скажет, когда приедут в отряд. Целый день ехали до места встречи с партизанами, на краю густой Соснеговской пущи. Их встретил, как потом узнала Женя, лично начальник штаба отряда, комиссар и начальник разведки. После встречи еще ехали в расположение бригады почти трое суток, ночуя в шалашах. Женя обратила внимание, что партизаны были немногословны с Лейченко.

В отряд прибыли 3 сентября 1942 года. Партизаны ушли, предложив подождать. Сели на траву, и Женя стала настойчиво требовать от Лейченко правду о маме. Он заявил, что мать видел вернувшейся домой, она на него набросилась с криком, но он, боясь, что его выдаст переводчица, удрал, не рискуя взять с собой Евдокию Ивановну.

Минут через десять подошел адъютант комиссара бригады и увел Лейченко. А еще часа через два командир отряда Дмитрий Короленко собрал отряд и заявил, что им лично только что расстрелян предатель Лейченко, настоящая фамилия – Скрипкин. Военнопленный лейтенант Лейченко связался с подпольем и при первом же аресте выдал 20 человек – всех их расстреляли, а сам он стал работать на оккупантов. Желая, по их требованию, войти в доверие к партизанам и проникнуть в их расположение, он и прихватил с собой Женю, якобы спасая еврейку. Но партизаны знали о его предательстве от связных. Одной из них оказалась соседка Лейченко и Жени Бурцева, затем не раз приходившая в отряд. От нее Женя знала, что мать все время спрашивали: «Где ваша приемная дочь?» Считали, что Евдокия Ивановна скрывала еврейку. Женя не раз обращалась к руководству отряда с просьбой вызволить мать, но ей предлагали подождать удобного случая. В 1943 году, как раз в то время, когда радовались победе под Сталинградом, Женя узнала от связной о гибели матери. Когда немцы узнали о расстреле Лейченко, расстреляли десять заложников. Затем увели и расстреляли Сару-Евдокию, где – неизвестно.

В коротком очерке невозможно передать ни всего героизма и в то же время – непомерной тяжести партизанских будней, ни всех проявлений человеческих качеств и страстей, от самых высоких до самых низких. Взять того же командира отряда Дмитрия Короленко. Отличный боевой командир. Но временами был непоследователен в своих действиях. Его на время даже отстраняли от командования отрядом за жестокость по отношению к пленным. Было и другое. 14-летняя еврейская девочка осталась одна: когда полицаи увозили всех евреев, родители спрятали ее в шкаф. Партизаны спасли ее. Короленко «приютил» девочку. Когда уже приближалась линия фронта, отправил девушку в другой отряд. Сам Дмитрий Короленко погиб совсем незадолго до прихода Советской Армии.

В то же время командир отряда Короленко был одним из добрых защитников Жени в бесконечных домогательствах к ней со стороны, прежде всего, ротного командира Коцубинского – тот даже как-то стрелял ей вслед, когда она убегала от него. К счастью, пуля пролетела над головой. Даже через много лет после войны, на встрече ветеранов бригады в честь 30-летия освобождения Белоруссии, Коцюбинский со злостью сказал Жене: «Ты все еще не в Израиле?»

Когда через расположение бригады проходил на задание один из еврейских партизанских отрядов, им вслед неслось: «Жиды-вояки идут!» Помимо вражеской пропаганды – например, многочисленных листовок с самолетов, – отрицательную роль сыграло и негласное, но всем ставшее известным распоряжение не принимать евреев в партизанские отряды, после которого, как это часто бывает, доходило не только до изгнания, но и до уничтожения евреев. Правда, такие случаи были редки. Кстати, было со стороны некоторых командиров и стремление избавиться «от платков», то есть от женщин, тем более с детьми. Женя сама слышала такие разговоры.

Евгения Гуревич-Рутман с большим уважением и глубокой благодарностью говорит о комиссаре бригады, а со временем – командире партизанского соединения из 16-ти бригад, Герое Советского Союза Владимире Елисеевиче Лобанке, с самого начала постоянно защищавшего и опекавшего Женю. Он даже хотел ее отправить на Большую землю, но Женя отказалась: она мстила фашистам за мать и брата, да и вообще – она все партизанские годы всячески стремилась быть на равных, доказывая, что не хуже других. На равных с мужчинами Женя часто ходила на трудные и опасные боевые задания. И к ней действительно в отряде относились с уважением, а бывало – и спасали. Так было при форсировании реки Березины, когда Женя могла утонуть, если бы сразу два парня не подхватили ее. Но был и другой случай: однажды рота ушла, оставив Женю спящей в палатке.

В 1943 году, после тяжелых боев, в отрядах и бригадах было особенно много раненых и почти не осталось медсестер, многие из которых были выведены из строя. Организовали краткосрочные курсы медсестер. Еще занимаясь, девушки участвовали в операциях: выхода не было. Женя окончила курсы и стала медсестрой кавалерийского взвода. Не только была медсестрой, но одновременно участвовала, к примеру, в минировании железных дорог.

В.Е. Лобанок вспоминал, что к концу 1943 года, когда линия фронта приблизилась, Полоцко-Лепельская партизанская зона оказалась в ближнем тылу 3-й танковой армии вермахта. В зоне действовало 16 партизанских бригад, насчитывавших 17 тысяч бойцов. Сражаясь под общим командованием, они занимали города, перекрыли важнейшие железные дороги и шоссе, парализуя снабжение и действия противника.

Немцам пришлось снять с фронта две полноценных дивизии, и только тогда им удалось блокировать партизанский край и сжать кольцо окружения до того, что на площади буквально пять на пять километров оказались все партизанские силы зоны и мирное население, спасавшееся от поголовного уничтожения, которое осуществляли фашисты на своем пути. Партизанам пришлось идти на прорыв, и его осуществили 4 мая 1944 года, неся огромные потери, буквально прорываясь по трупам своих, оставляя в зоне раненых и мирное население. Это кровавое событие глубоко запечатлелось в памяти Евгении Гуревич как самый тяжелый для нее эпизод войны.

Прорвались к Лепелю, уже освобожденному к тому времени войсками 2-го Белорусского фронта. Здесь уже был развернут армейский госпиталь. Евгению Гуревич оформили медсестрой.

Потом еще год боевого пути, закончившегося в Восточной Пруссии. Запомнилось на всю жизнь, как кошмар, здание гестапо, где в подвале нашли отрубленные руки, ноги… В одной комнате, обитой красным бархатом, – роскошная мебель и рояль, а в комнате рядом, обитой черным бархатом, – орудия пыток.

После войны воинская часть Жени была отправлена в Симферополь. От предложения остаться на службе Женя отказалась, вернулась в Борисов и, продолжив учебу в педучилище, успешно его окончила. Затем было три десятилетия работы учителем младших классов. В 1948 году Евгения вышла замуж за фронтовика, секретаря райисполкома Бориса Рутмана. Родом он был из местечка Стрешин Гомельской области, из глубоко религиозной многодетной семьи. С 1953 году, направленный в числе 30-тысячников, Борис много лет работал председателем колхоза и директором совхоза.

В 1978 году Евгения ушла на пенсию, передав свой класс в школе дочери Софии, только что окончившей Минский пединститут. А Евгения не только стала нянчить внуков, но активно участвовала и в ветеранской работе, и в самодеятельности.

Сын Леонид стал отличным инженером – руководителем строительства уникальных электростанций и объектов как в Союзе, так и за рубежом. Сейчас живет в Подмосковье.

В 1990 году Борис и Женя Рутманы вместе с семьей дочери приехали в Израиль. Живут в Яффо. К сожалению, в 1994 году Женя похоронила мужа, скончавшегося от тяжелой болезни. Дочь работает воспитателем в школах и детсадах. Внучка служит в армии. А неугомонная бабушка Женя продолжает активную ветеранскую работу, участвует в самодеятельности. Издает книги собственных стихов. Книги иллюстрированы работами ее друга-партизана Н. Гутиева. Проводит персональные литературно-музыкальные концерты, где читает стихи, а друзья исполняют песни.

 

 

© Мишпоха-А. 1995-2011 г. Историко-публицистический журнал.