Мои родственники из Яновичей

Рассказывает Раиса Кастелянская

Мой прадед Мордух Шульман родился во 2­й половине XIX века в селе Кошевичи Понизовского района Смоленской области. У него было три брата: Ора, Лейб (Леон) и Савелий. Через некоторое время они переселились в местечко Яновичи.

У Мордуха и его жены Леи было семеро детей (шесть сыновей и дочь).

Во время Гражданской войны были убиты бандитами сыновья Ора и Иосиф. В семье осталось пятеро детей – Исор, Лейб, Рувим, Пейсах и Берта. Младший Пейсах ушел в Красную Армию в отряд по борьбе с бандитизмом и воевал там до конца Гражданской войны.

Сыновья Рувим и Лейб пошли по стопам отца – работали в деревенской кузнице. Берта закончила в Велиже гимназию. В начале 20­х годов она вышла замуж в Яновичах за Самуила Сладкевича, и молодые уехали в Москву.

Семья Мордуха жила очень бедно. Домик стоял на окраине местечка. Проезжие останавливались у них на ночлег. Лея кормила гостей, чем Бог послал. Нередко гости уезжали, не расплатившись.

Все изменилось, когда Лейб женился на Любе Проновой. Ее семья жила не так бедно. В пятнадцать лет она обучилась шитью у обрусевшей немки. Стала хорошей портнихой. Люба принесла в приданое швейную машинку «Зингер». Целыми днями сидела за машинкой, чтобы обшить и приодеть родных мужа. Однажды, после очередного приезда постояльцев, она предъявила им счет за использованные продукты. «Ну, Мордух, теперь ты не пропадешь», – сказали гости.

В Яновичах у Любы и Лейбы родились дочери Роза и Эсфирь.

В 1925 году семья переехала в Витебск. К тому времени Мордух овдовел. Вместе с ним в Яновичах остались жить сыновья Рувим и Исор с семьями.

Из воспоминаний Эсфири Шейниной (Шульман):

 «В Яновичах была базарная площадь, церковь и синагога. Родственники Любы Шульман жили недалеко от Яновичей в деревне Микулино. Там тоже была двухэтажная синагога. На первом этаже молились мужчины, на втором – женщины. Однажды тетя взяла Эсфирь в синагогу. Был канун Йом­Кипура (Судный день). Там девочка увидела, как проводится символический обряд – капорес (искупление). Мужчины крутили петуха над головами – все беды и болезни должны были уйти от них.

Около базарной площади находилась парикмахерская. Там работал двоюродный брат Мордуха. В свободное от работы время он любил рисовать. В доме у него висели сделанные им картины. Он первый заметил у Эсфири способности к рисованию и посоветовал ей учиться.

Внучка очень любила Мордуха и летом часто бывала в Яновичах. Она шла к дедушке в кузницу и радовалась, что он разрешал ей раздувать меха. Вместе они ходили на базар покупать яблоки. Мордух набивал ими карманы, и они возвращались в его старенький покосившийся дом.

Жил в Яновичах известный человек – доктор Лившиц, выпускник европейских университетов. Он пользовался уважением и любовью не только у своих земляков, но и в окрестных деревнях. Однажды он спас от смерти внучку Мордуха. Она простудилась, и образовался нарыв. Лейба лечил дочку народными средствами, но температура не спадала, и ей становилось хуже. Тогда он запряг коня, положил дочь на телегу и поехал к Лившицу. Доктор вскрыл нарыв, дал лекарство и рекомендации, как лечиться дальше. Все обошлось.

По­разному сложились судьбы детей Мордуха Шульмана.

Исор и Рувим жили в Яновичах до начала войны. В 1941 году, когда немцы приближались к Витебску, братья с семьями выехали из города. У Исора была плохая лошадь, и он решил вернуться домой. Сказал: «Немцы – культурная нация, и ничего плохого не сделают».

Фашисты уничтожили в Яновичах всех евреев. Исор погиб вместе с женой и двумя детьми. Его старший сын – Моисей учился до войны в Ленинграде. В конце 1941 года ушел добровольцем на фронт. Погиб в 1942 году под Ленинградом.

Рувим с семьей эвакуировался. После войны они жили в Витебске. Его старшая дочь Елизавета Соломинская окончила в Свердловске пединститут и работала учителем русского языка и литературы. Младшая – Раиса Мальцына работала экономистом. Сейчас с дочерьми живет в Израиле.

Пейсах Шульман в 1926 году уехал в Москву. Через год он женился на Фруме Лисиц – дочери еврейского учителя из Лиозно. Пейсах работал газоэлектросварщиком на «Электрозаводе». В октябре 1941 года ушел добровольцем с народным ополчением на фронт. До мая 1944 года был пулеметчиком в отдельном пулеметном батальоне, потом связистом­телефонистом в стрелковом полку. Участник битвы за Москву, освобождал Смоленск, Белоруссию, Литву.

В семье Пейсаха родились сыновья Михаил и Марк. Михаил окончил политехнический институт и работал начальником производства на московском прожекторном заводе. Марк окончил техникум, работал начальником технологического бюро испытательного цеха.

Родной брат Мордуха – Леон Шульман стал художником. Рисовать учился у знаменитого Юделя Пэна в Витебске.

В Нью­Мехико у него была своя картинная галерея.

В 1957 году он посетил Москву. Одновременно с ним приехал из Свердловска Александр Шульман, который единственный из родственников поддерживал регулярную переписку с Леоном. В эти дни в Москве открылась американская выставка. Леон дал пропуск, и все друзья, и родственники побывали там.

После отъезда в США Леон писал, что хочет попутешествовать по Европе, приехать в Советский Союз – поездить по стране, побывать в Витебске, поработать в Москве. И просил для него на время подобрать помещение для творческой мастерской. Но родственники побоялись выполнить просьбу художника, и связь прервалась навсегда.

Савелий Шульман тоже жил в Яновичах. Ремесло кузнеца имели почти все мужчины этого рода. Савелий женился на польской еврейке Белле. У него было шесть сыновей и две дочери. Старшая дочь Роза умерла во время родов. Младшая Софья вышла замуж за Льва Аронова, и еще до войны они уехали в Свердловск. В их семье было пятеро детей. Розы и Рафаила уже нет в живых. Семен, Ариадна и Марк сейчас с детьми живут в Израиле.

С сыновьями Савелия Шульмана судьба обошлась по­разному.

Липа был самым старшим из детей. Работал директором фабрики. Ушел на фронт и погиб в 1942 году.

Аркадий тоже воевал, погиб в 1943 году. Александр воевал в Гражданскую войну у Чапаева, прошел всю Великую Отечественную войну с 1941 по 1945 год. Вернулся в Свердловск, работал юристом.

Моисей был репрессирован, потом ушел на фронт и погиб. Григорий погиб под Сталинградом. Исаак был морским офицером, воевал. Жил в Ленинграде.

Вот так сложилась судьба моих родственников.

Сведения я получила от мамы Эсфири Шейниной (Шульман), ее двоюродного брата Михаила Шульмана, двоюродной сестры Ариадны Ароновой.

Рассказывает Михаил Шульман

У мамы был брат Зиновий Михайлович Лисиц и сестра Рахиль Михайловна Кривицкая. Родились они в местечке Лиозно, а жили в Яновичах. Родители были религиозными людьми, и своих детей  также старались приобщить к религии. Но их старания оказались напрасными. Все дети стали атеистами.

Зиновий хорошо владел древнееврейским языком и письменностью, знал иудейскую религию и культуру. Но в 15­летнем возрасте он покинул дом и уехал в Нижний Новгород. Работал в булочной и примкнул к социал­демократическим кружкам. В 1918 году вступил в коммунистическую партию. Участвовал в Гражданской войне, в боях под Псковом и Нарвой. Работал в ЧК Витебской губернии. Были случаи, арестовывал даже своих родственников, владельцев кожевенных мастерских, которые не хотели исполнять законы советской власти. Кстати, за это они были обижены на него до конца жизни.

В начале 20­х годов он переезжает в Москву и работает в редакции газеты «Московский Большевик». Женится. В 1923 году рождается дочь, но брак оказался недолгим.

В 1924 году его посылают работать в Дмитров заведующим отделом культуры и образования горкома партии. Здесь он знакомится с известными писателями, поэтами и деятелями культуры. Здесь он женится на Агриппине Яковлевне, которая тоже работала в горкоме партии. Затем его переводят в Москву инструктором Бауманского райкома партии.

Работая в райкоме, он много раз организовывал встречи руководителей партии и правительства с рабочими «Электрозавода» и других предприятий района. Здесь ему неоднократно приходилось видеть и слышать Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина, Кагановича и других. Еще до этого ему приходилось слышать выступления Ленина.

Я с интересом слушал его рассказы об этих встречах. Особенно он восхищался выступлениями Троцкого. Выделял среди других и Зиновьева, который, по его словам, мог говорить с трибуны без всякой подготовки и бумажки по 6 часов подряд.

В конце 20­х годов Зиновий заканчивает МВТУ им. Баумана, и через пару лет уходит с партийной работы инженером на судостроительный завод, на котором проработал почти до конца своих дней.

Рахиль Михайловна Кривицкая (Лисиц) была внешне очень интересной женщиной и даже в глубоко пожилом возрасте старалась быть привлекательной. Окончила гимназию, в совершенстве знала русский язык и даже какое­то время преподавала его в Витебске. Была очень умной и эрудированной женщиной, неплохо владела еврейским языком и письменностью. Всю жизнь любила писать стихи и писала их до самого своего последнего часа.

После переезда в Москву работала Рахиль машинисткой. Дома у нее была печатная машинка «Мерседес», и ей приносили печатать какие­то тексты статей политических, исторических и научных изданий. Однажды ей принесли материалы Комиссии по расследованию злодеяний немцев на оккупированных территориях, откуда я впервые узнал о Бабьем Яре, Освенциме, Майданеке и Треблинке, о которых еще ничего не сообщали в открытой печати.

Скончалась она в 1986 г., не дожив двух месяцев до своего 85­летия. Похоронена на Долгопрудном кладбище.

Рассказывает Зоя Ломоносеник

Моя мама Рода Сауловна (Шевелевна) Ломоносеник родилась в Яновичах в 1894 г. в семье Муси и Шевеля Ломоносеников. У нее было четыре брата: Исаак, Израиль, Залман и Абрам. Исаак и Израиль с женами Дорой и Зелдой и родителями перед Великой Отечественной войной жили в Яновичах. Залман с женой и двумя дочерьми Сарочкой и Раечкой жили в Ленинграде, где также жили Рода, Абрам и я.

В начале лета 1941 года Залман отправил жену и детей в Яновичи. Его перед войной мобилизовали в Красную Армию, и он погиб на фронте под Смоленском 18 августа 1943 г.

После войны из всей семьи в живых остались трое: Рода, Абрам и Зоя Ломоносеники.

Абрам мобилизован не был, так как еще в Гражданскую войну потерял руку. Он пережил блокаду Ленинграда, был эвакуирован. Мама и Абрам после войны в Яновичи не ездили. Я думаю, им было это нестерпимо тяжело.

Перед Первой мировой войной брат моего деда эмигрировал в США. Я знаю, что мама последнее письмо оттуда получила в 1948 году. Это было плохое время для переписки с заграницей, и мама письмо сожгла. Вероятно, родные в Америке хотели узнать, как мы пережили войну. Я бы очень хотела знать, есть ли еще кто­нибудь из родных в Америке, чтобы просто поделиться с ними моей памятью. Фамилия их Ломоносовы.

Я поехала в Яновичи в 1987 году, после смерти Абрама. Пошла к председателю сельского совета узнать, что здесь произошло во время оккупации. Он сказал, что в больнице лежит человек, который жил до войны в Яновичах, воевал, вернулся и остался возле могил.

Альтман Гдалья Залманович был единственным евреем, жившим в Яновичах. Я нашла его в больнице, но он был тяжело болен и говорить со мной не мог. Его сосед по палате рассказал, что сейчас в Яновичах бывает довоенная жительница, у которой здесь времянка и огород. Его сын проводил меня до места, где стояла времянка.

Было лето, я шла по пустынной улице, и только одна женщина работала в огороде. Пока я шла к ней, наши взгляды не отрывались друг от друга.

Что произошло в Яновичах во время немецкой оккупации, я знаю от нее – Екатерины Аркадьевны Никифоровой (девичья фамилия – Ронина). Оказалось, она помнит нашу семью.

Перед войной была замужем, муж воевал. Когда немцы подходили к Витебску, она с беременной сестрой Зинаидой Аркадьевной устремилась лесами к Яновичам. Тогда лес близко подходил к местечку. Позже его вырубили немцы, боясь партизан. Женщины подошли к местечку, стараясь понять, что там происходит. Увидев и услышав немцев, стали также лесами пробиваться в наш тыл. В лесу Зинаида Аркадьевна родила, ребенок погиб.

Немцы, войдя в местечко, согнали всех евреев Яновичей и соседних деревень в гетто.

Сначала расстреляли мужчин. Женщин и детей отвезли дальше к несуществующей теперь деревне Зайцево и расстреляли там. Это произошло 10 сентября 1941 года.

Когда евреев гнали по улицам Яновичей, рядом ехал на телеге мужчина, он окликнул беленького еврейского мальчика – сына Екатерины Аркадьевны, и передал ему вожжи. Тот вскочил на телегу и так спасся. Фамилия мужчины – Артюховский, мальчика звали Юрий Степанович Никифоров. Его уже нет с нами.

Жившие до войны в Яновичах евреи расселились по всей стране, но в начале сентября собирались в Яновичах. Собирал их Борис Лазаревич Эфрос.

Екатерина Аркадьевна дала мне телефон Бориса Эфроса. Созвонившись с ним, в этом же году осенью я поехала в Витебск. Люди собирались у рынка, усаживались в арендованный автобус, ехали в Яновичи, где посещали могилы. Потом в местном кафе устраивался поминальный обед. Нас хорошо встречали в Яновичах; школьники ухаживали за могилами.

В конце 80­х – начале 90­х народ разъехался по разным странам, уехал с семьей в Израиль и Борис Лазаревич Эфрос.

В последний раз вдвоем с Екатериной Аркадьевной Никифоровой мы ездили на дальнюю могилу на телеге со знакомым ей возчиком.

Теперь я езжу в Яновичи одна, и хожу только на ближнюю могилу, одной до дальней не добраться.

Рассказывает Лиза Гиллер

В семье моего прадеда Шмера Герценова и его жены, Симы, которые жили в Яновичах, было трое сыновей: Нафтали, Яша (Евсей) и Хаим. В 14 лет Нафтали, старшего, отдали в обучение пекарю в Минск.

У Шмера профессии не было, работал лесником. Сима вязала и продавала чулки.

Прадед был коэном, был очень набожным человеком. На полгода он перебирался в Ригу, жил у дальнего родственника на кухне и занимался изучением Торы.

За старшего в семье на это время оставался мой дед Яша. Жили очень бедно, половина окон была заткнута подушками из­за отсутствия стекол. Летом семья кормилась грибами и ягодами.

Позже Яша начал свою «деловую» карьеру: вязал веники для бани и метелки. С первого заработка купил ножичек, и дело пошло еще успешнее. (Упоминание о ножичке я не раз слышала от деда, а из рассказа дяди поняла, что и они его слышали много раз.) Позднее дед научился ремеслу сапожника.

Евсей Герценов участвовал в Первой мировой войне. После революции дед с братом и матерью перебрался на Украину в Юзовку (Донецк). В Юзовку (наверное, из Яновичей) переехал и двоюродный брат Самсон Азриель со своими родственниками. Кто­то из Азриелей (фамилия Асриэли) поселился и жил в Москве.

Родственники из Белоруссии неоднократно приезжали в Донецк и до войны, и в 60­е годы.

Это все, что я знаю. Очень жаль, но даже старшее поколение неможет ничего добавить.

Рассказывает Вера Ключникова

Всякий раз, встречаясь с людьми, которые рассказывают о Яновичах, не только чувствуешь их любовь к родным местам, но и открываешь для себя что­то новое.

Вера Григорьевна Ключникова родилась в Витебске, но ее детство и юность связаны с Яновичами.

– Я бывала в Яновичах лет с шести­семи, – начала она свой рассказ.

– Почему Вас туда родители привозили? – спросил я.

– Потому что мама из Яновичей. Галина Наумовна Хавинсон, или Голда по­еврейски, а в деревнях ее звали: «Дворкина доцка».

– Откуда такое прозвище?

– Мамина мама, или моя бабушка, была коробейницей, торговала с лотка, ее очень хорошо знали в окрестных деревнях и очень любили. Бабушку звали Дворка. А в тех местах многих цокали, там Сяковщина, рядом Россия. А меня называли, когда я приезжала туда, «Дворкина унуцка». Мама родилась в 1891 году. Бабушка рано умерла, отца мама не знала, и она осталась сиротой.

У мамы был родной брат Зяма. Он жил долгое время в Яновичах, а потом – во Франции. Как он туда попал, связано ли это с отцом? Об этом дома молчали. Была запретная тема. Зяма учился в Париже, стал дамским портным и потом жил в Москве. Весь московский бомонд того времени шил у Хавинсона пальто.

Мама была очень энергичным человеком, и по энергичности я вся в нее.

Яновичи в годы Гражданской войны переходили из рук в руки. Вокруг было много разных банд. Однажды мама спасла одного своего знакомого от казни. Его бандиты хотели убить, она закрыла его, и их не тронули. Она была очень отчаянная.

В детстве, наверное с пятого класса, я вела дневник. Все записывала. Приходит к нам этот человек и говорит: «Верочка, запиши, что твоя мама спасла мне жизнь». И рассказал эту историю.

Я первый раз приехала в Яновичи в 1931 году и сразу полюбила это место. Там был такой колорит, а я была очень любознательная, много книг читала, даже ребенком посещала лекции о международном положении.

Яновичи было милым местечком. Все русские там говорили по­еврейски, а все евреи – по­русски. Была очень колоритная, свое­образная речь. Евреи говорили с белорусским акцентом. Я любила яновичский базар. На базаре масло продавали фунтами.

– Давайте напомним, что фунт – это 400 граммов. Сегодня немногие об этом знают.

– Собирали чернику, малину, продавали ягоды не в банках, как теперь, а в тарелках, и тарелки перевязывали белыми косыночками, делали так, чтобы тарелка равновесие держала. Мне, городской девочке, было очень интересно, я любовалась тем, что видела.

У нас была квартирантка из деревни Лепино. Это в трех километ­рах от Яновичей. Я часто бывала в этой деревне.

Когда мне было семь лет, я была в Лепино с мамой и заболела там. У меня поднялась высокая температура. Это было в 1932 году. Мама меня тут же отвела в Яновичи, показала доктору Лившицу. Это была знаменитая личность. Ефим Абрамович окончил Кенигсбергский университет и вернулся работать в Яновичи. В годы войны фашисты заставили его стать главой юденрата, а потом садистски убили. Лившиц сказал маме по­еврейски: «Голда, немедленно вези девочку в Витебск. У нее дифтерит». И мама меня – где­то на руках, где­то на попутных машинах, повозках – доставила в Витебск. Были «заразные бараки» (инфекционная больница) на Марковщине. Меня положили туда и сразу сделали то, что надо. В эту же ночь в больницу привезли еще четверых детей с тем же диагнозом. Все они умерли. Привезли поздно. Я выжила. Считаю, что доктор Лившиц спас меня.

Мы приезжали в Яновичи каждый год. Мне очень нравилась дорога, которая вела из Лепино в Яновичи. Дорога шла полем. По обе стороны росла рожь, а во ржи – васильки. Это было так красиво, что завораживало. Я сейчас особенно остро понимаю, как это было красиво.

Я могла пойти к бабе Добе в гости. Потом узнала, что это была за семья. У нее дома был своеобразный еврейский запах. Я почему­то сейчас помню все происходившее со мной по запахам. Я помню запах «гефилте фиш» (фаршированная рыба – идиш), запах бобки (блюдо еврейской кухни). В этом доме жил еврейский колорит. А после я могла пойти в гости к бабе Даше. Это была высокая, русская женщина. У бабы Добы пол был крашеный, высокое крыльцо с перилами, а у бабы Даши был обыкновенный деревенский дом, с выскобленными белыми полами, половиками. Она мне сразу говорила: «Садись». И угощала. Я очень любила ржаной хлеб своей выпечки и молоко. Делала тюпки и с удовольствием ела. Баба Даша была Крестовская. Где­то писали, что Крестовский был в полиции. Но в Яновичах было много Крестовских, и какой из них служил в полиции, я не знаю.

Когда мне было лет четырнадцать, я дружила с девочками Высоцкой Тамарой и Несей Эпштейн. Высоцкая была из своеобразной семьи. Мама – учительница, отец – аристократический местечковый человек. Он, например, не разрешал ходить по траве и не разрешал на траве расстилать одеяло, чтобы не мяли ее. Его звали Петр Высоцкий.

Неся – еврейка, Тамара – русская. Их судьбу я узнала случайно. Неся погибла в гетто, а Высоцкая работала у немцев в комендатуре. После освобождения ее осудили и сослали на лесоповал, она там погибла. Дружили. Но кто мог знать, кто есть кто...

Баба Доба была из большой семьи. Она была в родстве с моей мамой. Когда мама осталась сиротой, она присматривала за ней. У Добы было шесть дочерей и один сын. Все разъехались: кто в Киев, кто в Москву. Ейне (Женя) стал летчиком. Он погиб перед самым окончанием войны.

Помню, как до войны Ейне приезжал в Яновичи: в военной форме. Это было что­то! Все девушки на него смотрели.

– Расскажите о своей семье.

– Моего папу репрессировали в первую же ночь, когда началась Великая Отечественная война: за то, что в Первую мировую войну он был в плену в Германии. Полтора года пытали, мучили, но не нашли за ним никаких преступлений и отпустили. Он нашел нас в эвакуации. Папа первым, сразу после освобождения Витебска, вернулся на родину. Потом всех нас позвал в Витебск. Мы жили в подвальном помещении. Я, папа, мама и два моих брата, еще один брат потерялся, когда мы эвакуировались на восток. Я училась в педагогическом институте. У нас с мамой было одно пальто на двоих. Кушать было нечего. Мама взяла саночки и пошла пешком в Яновичи. Папа болел туберкулезом, и мама понимала, если не она, то нам будет совсем плохо. Полтора месяца ее не было. Она где шила, где гадала. Стояли сильные морозы, и мы думали, что она уже не вернется. Она пришла и принесла еду. Рассказывала, что в Яновичах осталась одна еврейская семья. Ей помогали белорусские люди, и мы благодарны им.

После института меня отправили на работу в деревню Котово. Работала учителем, завучем. Однажды была в Яновичах.

Потом работала в других сельских школах, директорствовала. Мужа отправили служить в Азербайджан, я поехала с ним.

Яновичских евреев расстреливали в Зайцево. Над захоронением в те годы шефствовала Ситниковская школа. А родственники погибших каждый год собирались и приезжали на могилу. Мама всегда покупала книги и передавала их Ситниковской школе. Это она считала своим долгом.

Вера Григорьевна Ключникова живет в Витебске. В ее фотоальбоме собраны фотографии, рассказывающие о яновичских родственниках, о поездках к памятнику. Она бережно хранит их. Это часть ее жизни, ее памяти.

Рассказывает Галина Зунделевич

Галина Зунделевич (Яхнина) родилась в Ленинграде в 1929 году. Ее отец Яхнин Израиль из Яновичей. Он родился в местечке в 1903 году. Дедушка Давид жил до 1941 года в местечке. Судя по семейным преданиям, когда­то он был раввином. Правда, документально подтвердить это невозможно. Бабушку Галина не знала. Она умерла молодой, оставив четырех сыновей: Соломона, Боруха (Бориса), Лейба (Льва) и Галиного отца – Израиля.

«Дедушка Давид приезжал несколько раз в Ленинград до Великой Отечественной войны, – вспоминает Галина Израилевна. – Хорошо помню его: веселого, доброго, любящего своих сыновей и внуков. В 1941 году, еще до прихода в Яновичи немецко­фашистских войск, он погиб во время бомбежки и был похоронен по еврейскому обряду.

В Яновичах жили моя бабушка – мамина мама (до замужества Гофман Хая Самойловна) и многие ее родственники. По рассказам мамы, из ее многочисленной семьи от рук фашистов погибло 47 человек. Со стороны моего отца тоже все родственники были убиты.

Хорошо помню приезд нашей семьи (папа, мама, я и двухлетняя сестренка) в отпуск летом 1939 года в Яновичи. Мы отдыхали неподалеку – на станции Княжица. Никогда не забуду красавицу Западную Двину, по отлогим берегам которой были многочисленные фруктовые сады с незабываемым ароматом антоновки, груш, вишен, слив. В августе в колхозе собрали богатый урожай пшеницы и ржи. Мы, детвора, тоже помогали взрослым. Потом был праздник «Дожинки». Всегда передо мной те вечера с музыкой и плясками, добрыми людьми.

В один из очень жарких дней июля после купания в реке я серь­езно заболела, и пришлось на подводе отвезти меня в больницу в Яновичи. Высокообразованный, добрый и внимательный доктор Лившиц вылечил меня.

В Яновичах была расстреляна семья брата моей мамы Моисея Рувимовича Массарского: он, жена и четверо несовершеннолетних детей. Двое старших сыновей воевали на фронте, были ранены. Самый старший Цодик Моисеевич Массарский (Массурский) принимал участие в освобождении Витебска и области.

Рассказывает Надежда Саулевич

В Яновичах жила семья Брайниных. Глава семьи Рувим Брайнин рано овдовел, и ему одному пришлось воспитывать четырех детей: трех дочек и сына. Старшую дочь звали Бейля (1897 г.р), затем шла Тамара (1901 г.р), Софья и Лёва. Семья Брайниных жила в тяжелых материальных условиях, и отец отвел Бейлочку к швее­белошвейке, чтобы дочь училась шить и зарабатывала какие­нибудь деньги. Бейлочка села за швейную машинку в 13 лет. Сначала получала как ученица – 11 рублей в год. Выучившись, она стала первоклассной белошвейкой и начала работать в артели. Она помогала отцу растить младших сестер и брата. Бейля окончила только начальную школу. После 13 лет она уже не имела возможности учиться. Целый день проводя за швейной машинкой, она искривила позвоночник, и у нее стал расти горбик. Ей сделали корсет, и она его носила долгие годы, корректируя недостаток фигуры. Когда Бейлочка стала зарабатывать, то семье стало полегче.

Бейля обшивала всю семью. Материал ей выделяли в артели. Нитки она экономила, оставляя при шитье наименьшие концы. Эта привычка осталась у нее на всю жизнь. С первой дочкиной зарплаты справили отцу новое пальто.

Бейля Брайнина была замечательной хозяйкой, прекрасно готовила. Особенно вкусно у нее получались еврейские блюда. В юности у Бейли был ухажер – молодой человек из Яновичей. Он сделал предложение выйти за него замуж, но Бейля отказала. Ей надо было помогать отцу, растить сестер и брата. В будущем, рассказывая все это, мне казалось, что Бейля жалела, что не связала свою судьбу с этим парнем.

Средняя сестра Брайниных – Тамара – была не такой домашней девочкой, как Бейля. Она росла энергичной, предприимчивой. Две родные сестры были не похожи друг на друга даже внешне. Бейлочка – голубоглазая с прямыми светлыми волосами, Тамара – черноволосая кудрявая девочка с черными, как уголь, глазами.

Окончив школу в Яновичах, Тамара уехала в Москву поступать в институт. Учась на физико­техническом отделении педагогического факультета 2­го МГУ, она вышла замуж за Шлыка Николая Архиповича. В мае 1927 года у них родилась дочка Галина Шлык­Брайнина. Это моя мама. После окончания университета она работала в московских школах.

Семья Шлык­Брайниных каждое лето приезжала в Яновичи и оставляла там Галю на все лето.

У Брайниных в доме была большая собака. Когда Галя приезжала в Яновичи, собака радовалась, вставала на задние лапы, а передние лапы ставила ей на плечи и становилась выше девочки.

Со временем семья Брайниных встала на ноги, дети выросли, жили в достатке. Бейлочка всех обшивала, прекрасно готовила и семья ни в чем не нуждалась.

Брат Лёва женился на прекрасной девушке Ольге. В 1932 году у них рождилась первая дочь Любочка. Через шесть лет у них родилась вторая дочь Симочка. К лету 1941 года Любочке было 9 лет, а Симочке – 3 года.

Незадолго до войны у Лёвы и его жены Ольги должен был родиться еще ребенок. Как­то раз она пошла за водой, дело было зимой. Шла по узкой дорожке, протоптанной к колодцу, поскользнулась и упала на бок. Через некоторое время начались роды. Доктор (скорее всего, это был Лившиц) вышел из комнаты, где проходили роды, и показал один палец вверх, а другой палец – вниз. Это означало, что один ребенок жив, а другой ребенок умер. Родились два мальчика. Как назвали мальчика, я, к сожалению, не помню или просто не знала.

В начале лета 1941 года Бейля Брайнина приехала в Москву на консультацию и для необходимого лечения. Она нуждалась в операции. Диагноз ей определил доктор Лившиц и настоял на безотлагательной поездке в Москву. И она нехотя отправилась в дорогу. Ее племянница Любочка (дочь брата Лёвы), которой было 9 лет, она только что окончила третий класс с отличием, очень просилась поехать с ней в Москву. Бейлочка ей говорила, что она едет на операцию, ей будет некогда с ней заниматься. Девочка очень просилась в Москву, но Бейля уговорила ее не ездить. Самой Бейле любая дорога давалась с неимоверным трудом. В начале июня она была уже в Москве у своей сестры Тамары. Этот эпизод, как не взяла Любочку в Москву, она не забудет всю свою жизнь. Вспоминала это почти каждый день, упрекая себя в гибели Любочки. Ведь если бы она тогда ее взяла, то Любочка осталась бы жива. Когда Бейля рассказывала все это, из ее почти белых, а раньше ярко­голубых глаз, текли слезы...

Наступило 22 июня 1941 года. Немцы вошли в Белоруссию («Немец», так называла Бейля фашистов).

О том, что случилось в Яновичах в августе 1941 года, Тамара и Бейля знают из рассказов очевидцев того ужаса. Тетя Беля (так мы называли Бейлу) всегда повторяла и повторяла эти страшные слова: «Земля шевелилась, земля шевелилась, и никто не раскапывал»... Часто вспоминала эти страшные моменты. Наверное, Бейлочке казалось, что Любочке и Симочке будет легче на том свете, если здесь часто вспоминают о них. Бейля осталась жить с Тамарой и Галей. Шлык Николай Архипович ушел на фронт ополченцем (хотя у него была бронь) и пропал без вести в апреле 1942 года.

В Яновичах у Бейли и Тамары погибли все родные: отец, брат Лёва с женой Ольгой, трое их детей (Любочка – 9 лет, Симочка – 3 года и их маленький 9­месячный братик). Погибла также их сестра Соня. Светлая память всем погибшим.

Всю жизнь тетя Бейля помогала растить чужих детей. Сначала своих сестер и брата, затем племянницу Галю (дочку Тамары). Последние 20 лет жизни она растила меня и мою сестру (дочки Гали). Свою семью Бейле создать было некогда.

Тамара Рувимовна Шлык­Брайнина после войны так и продолжала работать учителем математики в московских школах. Вела классное руководство. В результате антисемитских настроений, царивших в те годы в СССР, Тамара Рувимовна Шлык­Брайнина изменила свое отчество и фамилию. Чтобы не будоражить руководство школы, она вместо Рувимовны сделалась Романовной. Фамилию Шлык­Брайнина сократила до Шлык.

Тамара Рувимовна удостоена высоких правительственных наград. 6 июня 1945 года она была награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 г.». 31 января 1950 года награждена орденом Трудового Красного Знамени № 117987. Бабушка также награждена медалью «В память 800­летия Москвы».

Ученики и их родители очень любили Тамару Рувимовну. Она работала до 60 лет, а когда появились мы с сестрой, ушла на пенсию.

Моя мама Галина Николаевна закончила 2­ой медицинский институт и стала педиатром. Впоследствии работала участковым врачом в городской поликлинике.

Что подвигло ее пойти учиться в медицинский институт? Она помнила Ефима Абрамовича Лившица – выдающегося специалиста и хорошего человека. Мама хотела стать таким же хорошим врачом, как и он. И ей это удалось!

  В нашей семье бабушка и тетя Бейля разговаривали на русском языке, но когда хотели, чтобы мы, дети, не поняли, о чем идет речь, переходили на идиш. Мама Галя не говорила на идише, но понимала его. В Яновичах на праздники очень любили печь флейдел (пирог с корицей и начинкой) из песочного теста и тейглах (орешки вареные в меду).

Бейлочкины воспоминания не всегда были грустными и трагичными. Иногда она вспоминала веселые и комичные моменты жизни в Яновичах. Одним таким персонажем был Яша (кажется, так его звали). Яша был местной достопримечательностью. Он всегда находился в одном и том же месте. Это был в своем роде уникальный человек.

Любой проходящий мимо него мог сказать ему: «Яша, пукни семь раз». И Яша с серьезным видом поднимал ногу и исполнял просьбу в точности с заданной цифрой. Если его просили пукнуть десять раз, он делал это в точности, как и первый раз. Все эти действия приводили окружающих в дикий восторг. Все смеялись и хвалили Яшу.

Вот такой был Яша забавный человек, веселивший жителей Яновичей.

Рассказывает Нина Эпштейн­Парфенова

Мой папа Соломон Лазаревич Эпштейн был из тех сотен еврейских мальчиков, что приехали в Ленинград в начале тридцатых. Работал электриком, учился в фабзауче, в 1934 году поступил в Ленинградский электротехнический институт связи имени Бонч­Бруевича. Он был, что называется, «а лихтикер корф» (светлая голова – идиш). Помогал в учебе своим благополучным сокурсникам­ленинградцам. Я не знаю человека скромнее и добрее его. Папу все любили и называли по­разному (настоящее имя его было Лейба­Соломон). Кто – Леня, дома – Лёва, земляки – Лема, на фронте – Сеня, что было всегда предметом шуток и споров.

Перед войной он успел поступить в аспирантуру.

Прошел всю войну, был трижды ранен: в ногу под Плюссой; потом на Невском пятачке тянул связь в кромешном аду. Рассказывал: «Ползу, и одна мысль – взорваться сразу». Был тяжело ранен в живот. Я, когда была маленькая, думала, что у всех мужчин такие животы – с огромной с две ладони вмятиной... В окопах он выучил английский «по Шевалдышеву». Это была его слабость. Побывать в Лондоне – его несбывшаяся мечта.

После войны он блестяще защитил диссертацию, но в институт его уже не взяли: шел 1948 год...

Его родители и две сестренки погибли в Яновичах 10 сентября 1941 года. Сестры уже учились в Ленинграде в техникумах и приехали на каникулы. Своих дочек я назвала их именами.

В местечке погибли все, только один мальчик Боря Эфрос выполз и спасся. Из его рассказов многие узнали потом, как все было….

Каждый год осенью папа с земляками, чьи родственники погибли, ездил в Яновичи, где они установили два памятника – мужчин и женщин расстреляли отдельно.

Всю жизнь папа проработал на «Позитроне», был начальником известного специалистам всей страны отдела метрологии, главным метрологом Министерства электронной промышленности. Написал три книги о конденсаторах. В отделе говорили: «Мэтр Соломон – наш эталон». Земляки им очень гордились. А он всю жизнь помогал многим из них материально. Мы узнали об этом от них после его смерти. Весной в Израиле познакомилась с пожилым инженером из Москвы. «Эпштейн? Кто же из электронщиков его не знал!»

29 сентября 1966 года в Киеве в 25­ю годовщину первых расстрелов в Бабьем Яре был митинг. Мой папа выступал на нем после Виктора Некрасова. Он сказал, что здесь было убито много людей, украинских партизан, жителей, не подчинившихся немецким приказам, но только евреев убили за то, что они евреи.

В Иерусалиме в музее Катастрофы на огромной каменной карте высечены названия всех мест, где погибли евреи. Глаза сами нашли Яновичи.

Если бы папа мог увидеть этот памятник под высоким синим небом...

Ему не довелось побывать в Израиле, но в 1993 году в молодом парке на Голанах я посадила в честь него дерево.

Рассказывает Виктор Перцов

В Яновичах в молодости жил мой дед Перцов Арон Перцович. Он родился там в 1903 году. Там жила большая семья Перцовых. У деда были сестры.

Дед рассказывал мне, что под Яновичами его отец, то есть мой прадед, владел небольшим кирпичным заводом. Мама дедушки, моя прабабушка, была грамотной женщиной, что для местечек того времени редкий случай. К ней приходили малограмотные люди, которым она писала письма, прошения, что­то объясняла, подсказывала.

Мы ездили в Яновичи с дедом где­то в 1976 году, и дед показывал мне, где стоял их дом. Это место находилось недалеко от еврейского кладбища. На кладбище были похоронены родители деда, которые умерли еще до Великой Отечественной войны, и мы ходили на их могилы.

В Яновичах одна старенькая женщина увидела деда и узнала его, хотя он уехал из местечка полвека назад. Они обнялись и долго разговаривали, вспоминали.

Мне дед как­то рассказывал про большой дуб. У этого дерева в 1921 году свой бункер сделали бандиты, которые нападали на местечко, грабили и убивали.

Дед уехал в Витебск учиться в середине 20­х годов. Молодежь всегда тянуло в большие города. Он учился на товароведа и всю жизнь работал по специальности. В Витебске он женился на Розе Иосифовне – моей бабушке. Их сын, мой отец родился в 1928 году.

В 1941 году, когда в Яновичи нагрянули каратели, молодые люди пытались спастись бегством. Они побежали через поле в лес. Убегала и родная сестра деда. Немцы открыли огонь. По воспоминаниям очевидцев, она упала и осталась лежать – ее убили.

Во время войны дед был на Урале, работал на «оборонку».

Остальные его родственники уехали из Яновичей до войны в Ленинград.

В послевоенные годы дед вернулся в Витебск и работал в «Военторге». Он умер в 1986 году и похоронен в Витебске на еврейском кладбище.

Рассказывает Зинаида Клятченко

Я родилась в Яновичах, там окончила школу, потом уехала в Витебск. Мой отец – Самуил Яковлевич Сморгон – уроженец Яновичей, мать – Лидия Митрофановна – из деревни Пукшино, это в двух километрах от Яновичей.

Отец родился в 1914 году. У них в семье было четверо детей. Моего деда звали Яков, а бабушку – Зинаида. Так что моего старшего брата назвали в память о расстрелянном дедушке, а меня – в память о расстрелянной бабушке.

Братьев отца звали: Залман, Исаак, Михаил и Самуил. Старшим был Залман, потом шел Михаил, Самуил и самый младший Исаак.

Залман воевал в годы Великой Отечественной войны. Его семья эвакуировалась в Уральск, и после войны он уехал туда. В мирное время руководил духовым оркестром.

Михаил был военным, после войны жил в Москве.

Исаак еще до войны пошел служить в Красную Армию. Он пропал без вести, наверное, погиб в мясорубке первых военных месяцев.

Мой отец до войны был женат, у него росло двое детей. Я ничего не знаю об этой семье. В доме это была очень больная тема. И об этом старались не говорить, чтобы не расстраивать отца.

Он был портным и в день сентябрьского расстрела евреев он куда­то ушел из Яновичей. Возможно, выбрался из гетто и пошел по деревням в поисках заработка. Фашисты расстреляли всю семью: дедушку, бабушку, жену и двоих детей.

До войны Сморгоны жили по Суражской улице, 24. Напротив жили Альтманы. Во время оккупации их дом заняла соседка, она хотела выдать немцам отца, когда он вернулся в местечко.

Папа сумел вовремя уйти в партизаны в отряд к Даниле Райцеву. Позднее этот отряд вошел в Первую Белорусскую партизанскую бригаду. Когда наши места освободила Советская Армии, отца мобилизовали, и войну он закончил в Польше. Вернулся домой в 1945 году. У него были награды – четыре боевые медали, а потом к ним прибавлялись юбилейные медали.

В 1946 году отец женился вторично на моей маме. Они поселились в подвале дома, где до войны жили его родители, – по улице Суражской. Дом сгорел, но подвал остался. Родители построили дом – он до сих пор стоит. Первым родился Яков, потом – Геннадий, а потом – я. Отец работал председателем сельского совета, председателем сельпо, очень долго работал от Витебского комбината бытового обслуживания. Умер в 1981 году.

А соседка, которая в годы войны заняла дом Сморгонов, так и прожила все послевоенные годы по соседству с нами. Я с ее внучкой дружила.

Помню, как мы ходили с отцом на еврейское кладбище. Оно исчезло где­то в конце семидесятых годов. Его все время сжимали, что­то строили на его территории, и, в конце концов, ничего от него не осталось.

После войны в Яновичах жило пять еврейских семей. Я помню Альтманов, Рогозиных, работал в «Заготконторе». Дочка Альтмана жила в Москве, это какие­то наши родственники.

Каждый год в сентябре собирались в Яновичах родственники тех, кто был расстрелян фашистами и их приспешниками в 1941 году. Ездили в Зайцево к братской могиле. Часто заходили к нам домой. Приезжали люди до середины семидесятых годов. Потом стало, наверное, некому приезжать.

Отец, несмотря на перенесенные в жизни потрясения, был жизнерадостным человеком. Он играл в духовом оркестре. Я помню, как на 9 Мая они играли и все собирались их слушать. Это был мой самый любимый праздник.

Мои братья сейчас живут в Витебске.

Я после школы закончила училище, и всю жизнь проработала на приборостроительном заводе. Все наши отпуска, выходные мы проводили в Яновичах. Родители для нас – это было святое.

Родители умерли. Продан родительский дом. Но все равно ощущаю родство с Яновичами.