В декабре прошлого года исполнилось 90 лет одному из самых (не побоюсь этого слова) выдающихся людей нашей эпохи Владимиру Юльевичу Голяховскому.
Думаю, не ошибусь, если скажу, что мало есть на земле людей (если таковые вообще имеются), которые соединили бы в себе такие разные и одновременно творческие профессии, как поэт и писатель, художник и карикатурист, драматург, изобретатель. И это ещё не всё, ибо основная специальность этого необыкновенного человека – всемирно известный хирург – травматолог и ортопед.

«Стать хирургом не просто, – писал он в книге “Путь хирурга. Полвека в СССР”, – и быть хирургом очень нелегко – нужно много решимости, терпения, сил и выносливости.
Я прошёл эту гору – “Хирургия” – от подножия и сумел добиться многого…»
Голяховский был профессором Московского медицинского института. Среди его пациентов – нобелевские лауреаты Л. Ландау и Б. Пастернак, С. Будённый, М. Плисецкая, Э. Быстрицкая, В. Марецкая, семьи Е. Фурцевой, писателей Н. Тихонова и С. Михалкова, композиторов Т. Хренникова и М. Фрадкина, актёра А. Райкина, генералов, спортсменов, чьи имена гремели в 1950-1970 годах.
«… Только идиотия коммунистической реальности заставила меня разувериться в России и в 1978 году покинуть её на вершине моей хирургической карьеры», – писал он в той же книге.
Вместе с семьёй Голяховский уехал в США и начал жизнь заново.

Четыре года у него ушло на изучение английского языка, на работу ортопедическим техником и на сдачу экзамена, обязательного для всех иностранных врачей. А доктором он снова стал лишь через девять лет.
Первым из русских эмигрантов он стал профессором Нью-Йоркского университета;
получил два патента на новые хирургические изобретения; сам написал на английском языке первый американский учебник русского хирурга (позже его перевели на русский и издали в России).
Голяховскому удалось внедрить и развить в Америке и по всему миру метод операций его друга Г. Илизарова (подробнее об этом человеке и его методе в этой же статье).
Наш герой читал лекции и делал операции в 15 странах на пяти континентах – в обеих Америках, Европе, Австралии и Азии.
Работа со многими известными людьми, поездки по разным странам стали багажом его житейского опыта, обогатив разнообразием типов, характеров, ситуаций и подарив массу необходимых наблюдений. Всё это вместе с завидной памятью, особым отношением к человеку, явным талантом и художественным чутьём привело к появлению интереснейших книг, изданных в США, России, Германии, Японии и во многих англоязычных странах.
Первыми из них были «Русский доктор в Америке» и «Американский доктор из России».
За сорок с небольшим лет жизни в США В. Голяховский написал (вы не поверите!), кроме трёх упомянутых книг, роман-историю «Еврейская сага» (в четырёх томах объёмом 2,5 тысячи страниц), «История успеха» (в двух книгах), культурологическое исследование «Развитие западного интеллектуализма», «Учебник по хирургическому лечению методом Г. Илизарова».
Добавлю, что в мае нынешнего года в издательстве «Реноме» (Санкт-Петербург) вышли в свет ещё два тома культурологического исследования «Интеллектуалы эпохи Ренессанса» (812 страниц).
Прибавьте к этому восемь сборников стихов для детей, выпущенных ещё в СССР, и вы поймёте, насколько этот человек плодотворен как писатель. Замечу также, что большинство его книг, особенно стихов, проиллюстрированы самим автором.
Наше знакомство с Голяховским состоялось четырнадцать лет назад – в ноябре 2006 года. Оказавшись однажды в библиотеке, я долго не мог найти ничего подходящего для чтения. И уже собрался уходить, как заметил книгу неизвестного мне автора «Путь хирурга»… Пролистав несколько страниц, решил взять её. А начав читать, уже не мог оторваться. Как-то книгу открыла жена – и мы стали буквально вырывать её друг у друга.
А затем впервые в жизни мне захотелось найти автора и поблагодарить за доставленное удовольствие. Ещё через пару дней я отправил письмо в Нью-Йорк, где живет семья Голяховского, а потом позвонил ему по телефону.
Вскоре от него пришло тёплое благодарственное письмо, к которому прилагался сборник «Понарошки для детей: стихи, сказки, загадки, считалки» с рисунками автора и двумя письмами Чуковского на обратной стороне обложки.
Не могу удержаться, чтобы не привести содержание этих писем:

Дорогой поэт!

Может быть, Вам будет приятно узнать, что Ваша «Считалка» печатается в Календаре на 1957 год – в Детгизе. Календарь очень большая книга и выйдет в свет заблаговременно, около августа 1956 года. Ваши стихи о рыбьем жире – так прелестны, изящны, остроумны, что я сейчас же отнёс их в Детгиз… В их успехах не сомневаюсь. Мультфильм может выйти превосходным. Вообще, сохраняя все пропорции, можно сказать:

Старик Чуковский Вас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
25 мая 56 г. Ваш Чуковский

19.VI.56

Дорогой поэт!

Из присланных Вами стихов мне больше всего пришлась по душе «Колыбельная». Я читал её детям. Им она понравилась. "О мечтах” – тоже хорошие стихи, но это уже для старших детей… Для них это клад…

Всего доброго.
Ваш К. Чуковский

Взгляните на даты – 1956 год. Именно тогда известный на всю страну Корней Иванович Чуковский обратил внимание на творчество поэта и высоко оценил его. Под его редакцией вышли в свет самые первые книжки стихов для детей совсем ещё молодого автора.

Теперь – небольшое отступление. С момента издания этой книги прошло более 60 лет. Полагаю, что далеко не все нынешние читатели знают и помнят Корнея Ивановича Чуковского.
Настоящее имя Деда Корнея, как его звали за глаза, было Николай, и отчество тоже выдуманное… Он был незаконнорождённым сыном русской прачки по фамилии Корнейчук. Отец его, из богатой еврейской семьи, к сожалению, не помогал матери.
Талантливый сын сам себе пробил дорогу в журналистику и стал известен уже в двадцать лет. Псевдонимом он избрал начальные буквы фамилии матери КОРНЕЙ-ЧУК и добавил «овский».

В момент первой встречи Голяховского и Чуковского Корнею Ивановичу было 74 года. Он оставался одним из последних гигантов классической русской литературы и культуры конца 19-го и начала 20-го веков, был известным литературоведом и критиком, дружил и работал с Горьким, Блоком, Репиным, Буниным, Ахматовой, Гумилёвым, Мандельштамом… Даже Лев Толстой в конце жизни читал его критическую статью и похвалил её.
«Я всю дорогу волновался до Переделкино (дачный посёлок писателей под Москвой) – писал начинающий поэт – куда поехал в один из воскресных дней осени 1956 года, чтобы познакомиться с Корнеем Чуковским. Во дворе двухэтажной дачи высилась фигура гуляющего хозяина, под два метра ростом. Он заинтересованно всматривался.
– Здравствуйте, Корней Иванович! Я доктор Владимир Голяховский! Он вскричал высоким фальцетом: “ А-а, это тот поэт, который называет себя доктором, и тот доктор, который хочет поступить в Литературный институт (я написал ему, что хочу поступать на вечерний факультет этого вуза). Ни в коем случае этого не делайте. Они там пишут плохие стихи, читают их друг другу и приучаются плохо писать. Так с первой фразы я получил и его высокую оценку, и деловой совет”.
– Ну, рад с Вами познакомиться. Пойдёмте в кабинет. Он расспрашивал меня о жизненных и литературных планах. И вдруг сказал: “Знаете, я пришёл в восторг от вашей “Сказки про Ершонка“. Если бы я написал такую сказку, то считал бы свою годовую программу выполненной”.
– Я совсем смутился: сам Чуковский сказал про мои стихи, “если бы я написал такое“.
А теперь с большим удовольствием приведу одно стихотворение из полусотни напечатанных в подаренном мне сборнике.

СТРИЖАТА

Первый вылет у стрижат,
Надо вниз бросаться;
Даже крылышки дрожат –
Так они боятся.

Очень страшно из гнезда
Прыгнуть в воздух сразу,
Если раньше никогда
Не летал ни разу...
А вокруг стрижи парят
И своим стрижатам
По-стрижиному кричат:
– Эй, смелей, ребята!

Ты не трусь и не дрожи –
Вылетай за нами
Взмах крыла – и покружи
У гнезда кругами.

Если хочется летать,
В синем небе мчаться,
Надо крылья расправлять,
Надо не бояться.

И взлетели малыши,
Кружатся крылатые,
Рядом взрослые стрижи
Вьются со стрижатами.

Выше крыш они летят,
Слышен писк и пение.
Первый вылет у стрижат,
Первое парение.

А сейчас некоторые биографические данные нашего героя. Родился он в смешанной еврейско-русской семье. Отец – Юлий Иосифович Зак – выходец из бедной семьи, сам пробил себе дорогу в медицину. Вырос в известного хирурга, поднялся до заместителя директора Института хирургии Академии Наук СССР и декана хирургического факультета Института усовершенствования врачей (в 1952 году уволен в ходе компании по борьбе с космополитизмом, затем восстановлен доцентом этого института). В годы войны был главным хирургом танковой армии. Близкий друг академика А.А. Вишневского.
Мать – Августа Владимировна Голяховская – происходила из старинного дворянского рода терских казаков. Воспитанница Института благородных девиц. В 1913 году она преподносила цветы императору Николаю II на праздновании 300-летия Дома Романовых.

Более 60 лет Владимир Юльевич женат на Ирине Евгеньевне Голяховской (урождённой Бермонт). Супруга – выпускница МГУ, кандидат биологических наук, дочь фельетониста и журналиста, художественного руководителя Московского театра миниатюр Е.Г. Бермонта.
У Голяховских есть сын Владимир, по профессии врач, и трое внуков.В 2009 году вышел на пенсию.

А теперь с удовольствием расскажу о наиболее интересных моментах его жизни.

Свои первые стихи юный Володя начал писать, едва перевалив 10-летний возраст. В тяжёлые годы войны, в 1941-1943 годах, он с мамой жил в эвакуации в маленьком городке Чистополь на Каме. Туда были эвакуированы и многие писатели. Жизнь была тяжёлая, и москвичи сплотились в довольно тесную общину. Там он часто встречал
Б. Пастернака. А. Твардовского, М. Исаковского. Л. Леонова и других. Прислушиваясь к разговорам взрослых, мальчик слушал их рассказы и чтение стихов. Он уже тогда мечтал стать профессиональным поэтом, но понимал, что до этого ему далеко. Но однажды его творения согласился посмотреть известный поэт, автор гимна Советского Союза Сергей Михалков.
Стихи ему не понравились, но он был внимателен к юному поэту и говорил с ним серьёзно. А под конец совсем огорошил парнишку. «А з-з-знаешь что (Михалков был заика), ты п-п-пробуй п-п-писать для д-д-детей!» Володя ушёл, обиженный непониманием старшего товарища и пустым советом.
Однако спустя двадцать лет он стал членом Союза писателей и действительно писал стихи для детей.
Как он стал художником? На 6-м курсе института Владимир рисовал шаржи на своих друзей и преподавателей. Однажды его друг Стасик Долецкий привёл его в кабинет профессора Терновского. «Сергей Дмитриевич, у нас есть свой художник. Посмотрите его зарисовки». Терновский рассматривал шаржи и посмеивался в усы. Он тогда работал над изданием своего учебника: «Могу я вас попросить сделать несколько иллюстраций в мой учебник?» Голяховский с удовольствием согласился и сделал всё, как просил профессор. Так он впервые стал медицинским иллюстратором и потом всю жизнь делал рисунки для своих и чужих статей и книг.
После окончания медицинского института Владимир Юльевич начал трудовую деятельность в столице тогда ещё Карело-Финской Республики г. Петрозаводске провинциальным доктором. За три года пребывания в этом краю ему довелось также поработать участковым доктором в маленьком посёлке в очень суровых условиях крайнего севера, а также младшим врачом воинской части.
В свободные от дежурства вечера он садился за письменный стол и писал стихи для детей. Их с удовольствием печатали, даже перевели на финский язык и издали в финском журнале с иллюстрациями автора. Как поэт Володя участвовал в съезде молодых писателей республики. На съезд приехал представитель Москвы, уже известный тогда поэт Константин Ваншенкин. Голяховский был знаком с ним, и они встретились, как старые друзья. На скучных заседаниях съезда наш герой нарисовал много шаржей на своих литературных коллег, и их тоже напечатали. В своей провинции Владимир становился заметной фигурой. Его дорога в хирургии и литературе налаживалась.
В Петрозаводске же вышла его первая книжка стихов «Малышам». Потом ему прислали гонорар – 300 рублей (таких денег он никогда не получал).

А сейчас, я хочу рассказать вам несколько удивительных историй из богатой событиями жизни нашего героя.

Вернувшись в 1956 году в Москву, В.Ю. Голяховский стал работать на кафедре травматологии и ортопедической хирургии в известной на всю страну больнице имени Боткина.
В эту больницу приезжали на усовершенствование врачи со всех концов Советского Союза.
В одной из групп врачей-курсантов был моложавый мужчина кавказской наружности. По-русски он говорил с акцентом. Оказалось, что работает он в сибирском городе Кургане в госпитале для инвалидов Отечественной войны. Звали его Гавриил Абрамович Илизаров, ему было 38 лет. После первой же лекции он подошёл к заведующему кафедрой профессору Языкову и стал рассказывать, что он изобрёл аппарат для сопоставления смещённых костей при переломах. Он испытал этот аппарат для лечения инвалидов, и все переломы срастались хорошо. Изобрёл он его ещё в 1951 году, когда работал в деревне.
«Если врач изобретает в деревне такой аппарат, – подумал Голяховский, – то он или самоуверенный незнайка-самоучка, или по-настоящему талантливый человек». И он спросил Илизарова: «Вы, наверное, родились не в Сибири?» – «Нет, я – тат. Вырос в Дагестане, в селе Кусары. А учился в Симферополе». – «Таты, это кто – дагестанцы?» –«Нет, нас называют горскими евреями». Все было необычно интересно в этом человеке, даже его редкая национальность.
Языков попросил Илизарова принести аппарат и показать его.
Оказалось, что он большой и тяжёлый, и его пришлось привезти из камеры хранения на вокзале.
– Каков принцип лечения аппаратом?
– Это сложно объяснить, – сказал Илизаров, это совсем новый принцип. Я формирую отломки перекрёстными спицами и закрепляю их в кольцах моей конструкции. Ими легко исправить перелом без операции. И разрез кожи делать не надо, и больные не теряют кровь, – повторил он.
Заведующий кафедрой предложил Илизарову показать аппарат в действии во время операции. Всё получилось очень хорошо. И Языков написал положительный отзыв на аппарат. Илизаров поблагодарил профессора и решил показать отзыв в научном отделе Министерства здравоохранения. Но здесь его аппарат и метод лечения никого не заинтересовали. Вместо помощи чиновник даже высмеял его: «Что вы занимаете наше время своими бредовыми идеями?» Илизаров уехал обиженный, даже не закончив курсы.
Лишь через 10 лет он сумел убедить московских профессоров в ценности своего изобретения. Ему предстояло пройти долгий путь преодоления барьеров советской медицинской бюрократии. И помочь ему в этом было суждено Голяховскому. Вновь они встретились через восемь лет и с тех пор стали друзьями. К тому моменту Илизаров стал делать операции по своему новому методу – с изобретенным им кольцевым аппаратом наружной фиксации костей. При этом он открыл новый способ регенерации (сращения) костной ткани путём медленного и дозированного растяжения отломков. Это было абсолютно новое слово в науке. Своим методом «кудесник из Кургана», как его стали звать в народе, впервые в мире удлинял кости пациентов на 10, 15 и даже больше сантиметров.
С тех пор Голяховский стал оперировать по методу Илизарова в Москве, а спустя 20 лет – также в Америке и в других странах.

Весна и лето 1960 года занимают особое место в жизни нашего молодого героя. В мае он впервые выехал за границу – на мировой конгресс хирургов-ортопедов в Чехословакию. Это называлось научный туризм: за свои деньги группа из двадцати советских учёных две недели ездила по стране, включая три дня конгресса в городе Брно.
А летом он впервые делал операции трём иностранным пациентам: американскому рабочему, шведскому журналисту и послу Франции в СССР и одновременно дуайену (старосте) дипломатического корпуса в Москве Морису Дежану.
За первого пациента Голяховского отчитали в партийном комитете: на каком основании он оперировал иностранца? В конце концов, он отделался лёгким испугом.
Американец дважды открывал бумажник и показывал доллары, видимо, хотел расплатиться. Врач увидел их впервые и очень испугался: а вдруг пациент их предложит. Иметь доллары в те годы считалось тяжёлым уголовным преступлением.
Журналиста из Швеции он уже лечил с разрешения больничной администрации и партийного комитета. Свенсон несколько лет жил в Москве и хорошо говорил по-русски. После операции он сказал: «Я вам очень обязан за лечение. Просите у меня, что хотите, в нашей стране есть всё».
В то время отец Владимира перенёс инфаркт, выписался из больницы, и ему нужно было дома делать уколы. Каждый раз его жена стерилизовала шприц и иголки кипячением на спиртовке. Это было очень канительно и утомительно. Да и иглы были такие тупые, что уколы были очень болезненными. Сын читал, что где-то за границей существует так называемый «вечно стерильный» шприц. Он спросил своего пациента: «Можете достать такой шприц?» – «Конечно».
Через неделю швед вручил ему металлическую ампулу с раствором, в котором хранился шприц, и набор сменных иголок, специально заточенных. Его отец потом пользовался этим набором годами. Шприц был безотказно стерильным, и иглы легко входили под кожу, не вызывая боли. А в Союзе ничего подобного не было.
Голяховский радовался, что партийное начальство не пронюхало про этот подарок – оно наверняка сочло бы его подкупом.
Третий иностранец, посол М. Дежан, во время дипломатического приёма поскользнулся на паркете и получил тяжёлый перелом левой плечевой кости. Это случилось всего за три недели до поездки Хрущёва во Францию – для встречи с президентом Де Голлем. Об этом важном визите писали все советские и иностранные газеты. Как посол, Дежан обязан был присутствовать на всех переговорах. А вместо этого его привезли к профессору Языкову. Последний был не очень хорошим хирургом. Оперировал довольно тяжело и кроваво. В его руках не было технической быстроты и изящества. Отказаться от важного пациента он не хотел, а передать его никому не мог – большая ответственность: ведь это посол Франции.
«Будешь ассистировать, – сказал Языков Голяховскому, – справимся вдвоём». Перелом был тяжёлый, много осколков кости, которые надо собрать и скрепить. Профессору было трудно удерживать в руках хирургические инструменты, он нервничал и говорил ассистенту, что делать, а тот выполнял операцию за шефа. Длилась она три часа, отломки пришлось соединить, но соединение оказалось не совсем прочным. Поэтому наложили достаточно громоздкую грудо-плечевую гипсовую повязку.
Французские хирурги признали операцию удачной, но поражались массивности повязки. Во всём мире были фабрично изготовленные тонкие гипсовые повязки, но в СССР их не было.
Посол выздоровел, и Голяховский снял с него повязку. В благодарность Дежан прислал на дом Языкову ящик отборного коньяка, но настоящий хирург-ассистент не получил от него ни бутылки.

22 марта 1961 года Голяховский дежурил в Боткинской больнице. Его вызвали к телефону и взволнованный мужской голос сказал: «Товарищ дежурный хирург, с вами говорит военврач полковник Иванов. К вам везут больного с тяжёлым ожогом. Будьте готовы к оказанию немедленной помощи. Я приеду вместе с ним».
Голяховский поручил медсёстрам и анестезиологу приготовить комнату для выведения из шока и наладил систему вливания физиологического раствора.
Через несколько минут в ворота въехала военная санитарная машина, а за ней несколько официальных чёрных «Волг». Из них выскочили военные в полковничьих папахах и кинулись к «санитарке». Из неё уже вытаскивали носилки с пострадавшим. От прикрытого простынёй тела исходил жгучий запах опалённых тканей, типичных для ожога. С помощью сестры доктор снял простынь и – содрогнулся. На теле не было кожи, на голове волос, на лице не было глаз – всё сгорело. Но больной был ещё жив. Он с трудом дышал, шевелил обгоревшими губами: «Больно… Сделайте… чтобы не болело».
Голяховский с трудом нашёл мелкую вену, ввёл в неё иглу с морфином, и больной задышал спокойней.
Полковник Иванов был напряжён и взволнован: «Сделайте всё, что возможно, чтобы спасти его – он не простой человек».
Выяснилось, что молодого больного – Валентина Бондаренко, 24 лет – привезли из института космонавтики. Он находился внутри испытательной барокамеры, когда в ней вспыхнул пожар, – и оказался в атмосфере горящего воздуха. Пока смогли разгерметизировать камеру, прошло около получаса, и всё это время он горел.
Барокамера оказалась моделью космического корабля, в которой Бондаренко готовился к полёту в космос.
До этого ещё никто не летал в космос, кроме собак Белки и Стрелки. Ходили разговоры, что готовится полёт человека, но информации об этом, естественно, не было. Эта трагедия носила секретный характер.
Всё время звонил единственный телефон отделения неотложной хирургии. Позвали доктора: «Вас просит к телефону главный хирург Советской Армии генерал-полковник Вишневский».
Звонил близкий друг отца, свой человек в семье.
– Слушаю, Александр Александрович, это Володя Голяховский, сын Юли Зака.
– А это ты! Объясни мне толком, что такое с больным?
Доктор рассказал.
– Высшее руководство требует, – добавил генерал, – чтобы я взял его в институт хирургии, в ожоговый центр. Как ты думаешь, его можно довезти живым?
– Думаю, что нет.
– Наверно, ты прав. Вот что: я пришлю к тебе Шрайбера со специальными жидкостями.
Михаил Шрайбер – начальник ожогового центра – имел самый большой опыт в лечении ожогов. Он тоже профессор и генерал. А также хорошо знаком с Юлием Заком – все они вместе воевали на фронте.
К сожалению, вся тактика лечения сводилась только к тому, чтобы дать больному возмещение потерянной при ожоге жидкости, ничего другого сделать было нельзя. Шрайбер сказал Вишневскому: «Нет, спасти его невозможно».
Звонки от больших людей продолжали поступать. И Голяховский попросил Иванова посадить кого-нибудь из его людей, чтобы он отвечал на вопросы.
Вскоре появился молодой старший лейтенант, на которого накинули халат и посадили у телефона. Он был небольшого роста, с простым симпатичным лицом, красивой скромной улыбкой. Он тихо сидел, водил за медперсоналом грустными глазами и отвечал на звонки:
– Состояние тяжёлое, врачи делают всё возможное, чтобы спасти… слушаюсь, товарищ генерал… будет сделано, товарищ маршал… так точно, я передам, товарищ главный конструктор… всё ещё без сознания, товарищ министр…
Валентин Бондаренко прожил 16 часов и умер на следующее утро – но и это было поразительно.
Назавтра Владимир Юльевич опять увидел в холле того молодого лейтенанта. Он одиноко сидел на диване. Когда Голяховский подошёл к нему, он по-военному вскочил и вытянулся.
– Сидите, пожалуйста, – доктор сел рядом и спросил, – вы были друзья?
– Очень близкие. Мы из одного отряда.
– Что же произошло в барокамере?
Он вздохнул:
– Просто случайность. Он собрался согреть себе еду на электроплитке, протёр руки спиртовой салфеткой, и она коснулась раскалённой плитки. Воздух вспыхнул.
Они ещё немного поговорили и офицер сказал: «Спасибо вам, товарищ врач, за всё, что вы для него сделали».
Голяховский пожал его руку, пожатие было очень крепкое, мужское.
Через три недели, 12 апреля 1961 года, первый человек полетел в космос. Когда на следующий день вышли газеты, Владимир Юльевич увидел портрет его недавнего собеседника – это был Юрий Гагарин.
Спустя много лет стало известно, что Гагарина выбрали к полёту всего за четыре дня до события. Вполне возможно, что Бондаренко должен быть стать первым космонавтом.

Директор Московского крематория называл мотоциклистов «полуфабрикатами». Сколько их полегло на улицах Москвы, сколько было покалечено! Одной из жертв стал Олимпийский чемпион и рекордсмен мира по прыжкам в высоту Валерий Брумель. Поздно ночью осенью 1965 года он ехал пассажиром на мотоцикле приятеля, асфальт был мокрый и скользкий. Они мчались, и мотоцикл занесло. Брумеля отбросило в сторону, правая нога с силой ударилась о фонарный
столб – произошёл открытый перелом на голеностопном суставе, оголённые сломанные кости торчали из раны. Это была трагедия.
Лучший атлет мира долгое время мучился в разных больницах и перенёс двадцать девять операций на сломанной ноге. Но это не помогало. Приговор был один: надо делать ампутацию ноги. На это спортсмен согласиться не мог.
Директор ЦИТО (где в это время работал Голяховский) Мстислав Волков предложил перевести Брумеля в отделение спортивной травмы этого института. Заведовала отделением профессор Зоя Миронова, в прошлом спортсменка. Никакой логики в этом не было: у Брумеля была не спортивная травма, а тяжёлый перелом с остеомиелитом. Ни Миронова, ни другие врачи института лечить таких больных по-настоящему не умели. Взять Брумеля в ЦИТО было безответственным решением, даже преступным – оно обрекало его на ухудшение. Но Волкову и Мироновой хотелось иметь у себя знаменитого больного, чтобы на них упала его слава. Но сами они не знали, как его лечить. Состояние ноги атлета всё ухудшалось, из раны тёк гной, кости разрушались, дело неуклонно шло к ампутации.
Голяховский понимал, что вылечить Брумеля может только Илизаров. Но его имя ещё не было широко известно в Москве. Как втолковать Валерию, что ему надо уезжать от московских профессоров к провинциальному доктору. А предлагать такое в стенах института, где все ненавидели Илизарова, было бы со стороны Голяховского равносильно самоубийству: его тотчас же бы выгнали с работы.
Нашёлся неожиданный выход: Владимиру позвонила невеста Брумеля – сестра одного из его друзей.
– Таня, скажи Валерию – пусть едет в город Курган к Илизарову, но пусть не проговорится в ЦИТО, что я рекомендовал ему.
Он сам позвонил Илизарову: «Гавриил, к тебе едет знаменитый Валерий Брумель. Наши здесь загубили его ногу! Я сказал, что ты – его надежда».
Илизаров сделал спортсмену очень тонкую операцию. Через месяц Брумель уже ходил с аппаратом на ноге, через четыре месяца начал тренировки. А спустя год прыгал на высоту два метра. Своего прежнего результата он не достиг, но само излечение уже было рекордом. И слава Гавриила Илизарова тоже «подпрыгнула»: о нём заговорила вся страна и к его прежнему прозвищу «кудесник из Кургана» прибавилось «доктор, который вылечил Брумеля».
Брумель считал Илизарова своим вторым отцом и вместе с Голяховским они втроём стали близкими друзьями.

К 1968 году Владимир Юльевич провел четырнадцать операций, но был очень недоволен результатами лечения тяжёлых повреждений. Тогда он решил сам изобрести искусственный локтевой сустав, чтобы им полностью заменить сломанный.
В западной хирургии уже широко применяли искусственные суставы бедра и колена, но нигде не было сустава локтя.
Голяховский работал с вдохновением и ему много раз казалось, что он нашёл то, что искал, но потом видел ошибки и недоделки, расстраивался и начинал всё с начала.
Весной работа была закончена: на столе лежало его детище – эскиз внутреннего протеза локтевого сустава.
Теперь надо было изготовить по нему металлический образец. Где и как? Нечего было и думать, что его официально сделают на медицинском производстве. Если бы кто-нибудь взялся, дело тянулось бы вечно.
Помог его бывший пациент, начальник инструментального цеха завода «Авангард» Виталий Исаев. Он привёл с собой двух инженеров и двух рабочих. Доктор угостил их коньяком, который они пили стаканами, и гости стали обсуждать детали. Сделать протез они брались бесплатно, просили только спирт для рабочих, которые будут вытачивать протез. Но за профессиональные чертежи надо было заплатить 150 рублей чертежникам.
Это были в то время довольно большие деньги, а семья Голяховских жила от зарплаты до зарплаты.
У жены Ирины были накоплены 160 рублей на покупку нового пальто. Володя смущённо подошёл к ней на кухне и всё объяснил. Супруга молча принесла свои деньги, муж поцеловал её и отдал их инженерам.
Через некоторое время локтевой сустав был готов. Его вынесли с завода тайком и по частям. Первая операция по замене сломанного сустава на искусственный длилась пять часов, но всё прошло удачно. Наш герой превратился из хирурга-исполнителя в хирурга-созидателя.

Многие любят постоянно жаловаться, что им ни на что не хватает времени. Голяховский никогда не понимал этого – он постоянно был занят очень многим сразу и успевал всё. Кроме напряжённой хирургической работы и докторской диссертации, он читал много научной, исторической и художественной литературы и не переставал писать стихи.
Друзья часто спрашивали: «Откуда ты берешь время на всё?» – «Это просто, если человек что-то хочет, он всегда найдёт время и силы это сделать. Для меня писать – это как дышать, не писать я не могу».
Но детские стихи были лишь «видимой частью айсберга» его литературных усилий, ещё большая «подводная» часть была не напечатана. Писал он не только для детей, писал на злобу дня и писал для души.
Литературным коллегам Владимир Юльевич читал свою пьесу «Чудное мгновенье» – про роман Пушкина с Анной Керн. Писал её почти два года. В пьесе всего два действующих лица – он и она.
У автора было два солидных рецензента: известный писатель и литературовед Ираклий Андронников и старейший пушкиновед Арнольд Гессен, которому тогда было девяносто. Много лет назад он был знаком с дочерью Керн. Пушкин играл с этой девочкой, брал её на руки. Узнав об этом, Голяховский был поражён, получалось, что между Пушкиным и им прошло всего два касания – поэт касался девочки. Гессен касался её уже в старости. А Голяховский пожимал руку Гессена. Со времени Пушкина прошла вечность. Между великим поэтом и нашим героем – всего два человеческих касания.
Пьесу рекомендовали в Харьковский русский драматический театр имени Пушкина и в театр при Московском университете. В столице пьеса прошла успешно. А вот в Харькове обком партии запретил её ставить. Шёл 1970 год, вся страна готовилась отметить 100-летие Ленина. Главному режиссёру Владимиру Ненашеву в обкоме сказали: «Надо ставить пьесы про Ленина или на революционные темы». – «Я им доказывал, говорил главреж, – мы театр им. Пушкина, нам нужен свой пушкинский репертуар». Они сказали: «Ставьте что-нибудь, как Пушкин спорил с царём и тот его боялся; незачем ставить пьесы про связь великого поэта с какой-то б…».
Конечно, Голяховский расстроился, но был слишком занят подготовкой к защите диссертации. Для этого он выпросил у директора ЦИТО два месяца творческого отпуска и в подмосковном Доме писателей «Малеевка» писал диссертацию объёмом 450 страниц.
Едва он вернулся в Москву, как позвонила хорошая приятельница их семьи – жена композитора Тихона Хренникова Клара:
– Володя, надо срочно спасать ногу Майи Плисецкой. Пожалуйста, сделай всё возможное. Тебе позвонит её муж, композитор Родион Щедрин.
В декабре 1969 года ведущая прима-балерина Большого театры во время репетиции упала и не смогла встать. Она лежала на сцене и страдала от боли.
На двести пятьдесят танцовщиков в Большом не было доктора, а был массажист – всегда подвыпивший Женька. От испуга и уважения к великой балерине этот «эскулап»
обильно поливал её ногу замораживающим раствором хлорэтила. Кожа покрылась почти ледяной коркой и онемела, это успокоило боль. Её привезли в ЦИТО и профессор Зоя
Миронова наложила ей большую гипсовую повязку. Но боль не проходила, и Плисецкая настояла, чтобы гипс сняли. Когда его разрезали, оказалось, что чересчур перемороженная кожа стала отмирать – больная теряла ногу. Недовольная лечением, она в истерике уехала домой. За это её посчитали слишком капризной. По своему рангу Плисецкая принадлежала к контингенту Кремлёвской больницы. Её осматривали несколько докторов, накладывали разные повязки, но состояние не улучшалось.
Голяховский поехал к ним в дом № 25 по улице Горького. Щедрин провёл его в спальню, где на громадной кровати лежала маленькая худенькая женщина и пронзительно смотрела на него большими яркими глазами – с надеждой, отчаянием и мольбой. Она протянула слегка хриплым голосом:
– Про вас говорят, что вы делаете чудеса. Доктор пропустил это мимо ушей и взял в руки её ногу. Американский скрипач Стерн сказал: «Майины ноги – это два Страдивариуса». Застонав от боли, Плисецкая впилась во врача громадными глазами. Состояние ноги было отчаянное: разрыв важной икроножной мышцы, а над ним – глубокое омертвление кожи с язвой и неврозом. И ещё хуже, всё запущено неделями плохого лечения.
Голяховский съездил за препаратами для лечения, потом сделал укол новокаиновой блокады и наложил повязку и лонгету. Делал всё осторожно, чтобы она знала, что его руки не приносят боль, а только облегчение. И всё объяснял балерине.
– Владимир Юльевич, мне через полтора месяца надо ехать на гастроли в Японию. Как вы думаете – смогу я к тому времени танцевать?
– Я думаю, это вполне возможно (хотя про себя не был уверен).
И началась эпопея борьбы за ногу балерины. Доктор ездил к ней каждый день, иногда по два раза. Она вся была комок нервов, звонила ему по несколько раз в день, иногда даже поздно ночью.
Нужно было иметь много терпения, тем более, что он заканчивал и печатал диссертацию.
Наступил день, когда необходимо было делать упражнения в тёплой воде. Голяховский взял Плисецкую на руки, отнёс в ванную и бережно опустил в воду. Она весила всего 47 килограммов.
Между ним, Майей и Родионом быстро установились дружеские отношения, и они перешли на «ты». Владимир читал им свои стихи. Майе они так нравились, что она переписывала их по ночам.
Наконец, доктор разрешил больной заниматься балетными упражнениями перед зеркалом, на каблуках и только под его контролем. Вскоре можно было начинать репетиции в театре. Майя попросила Голяховского поехать с ним.
– Я без тебя боюсь. Я так привыкла, что ты рядом и меня опекаешь. И они поехали в театр. Оказалось, что каждую неделю с утра артисты балета сидят час на политзаняти- ях – эта мука для всех обязательна.
В танцевальном классе Майя представила доктора:
– Это мой спаситель, – и познакомила со знаменитостями: Галиной Улановой, Мариной Семёновой Тимофеевой, Максимовой, Васильевым, Лиепой. Они окружили доктора и все стали жаловаться. Потом он лечил их тоже…
Лечение было закончено, но день торжества ожидал спасителя впереди. Впервые после перерыва Майя танцевала свою любимую «Кармен» и пригласила его с женой Ириной. Они сидели в первом ряду, и Голяховский волновался – как поведёт себя её нога? И вот занавес открылся, бурные такты музыки (Р. Щедрина на темы Бизе). Майя
стоит под большим красным навесом, вся грация. Ей предстоит сделать первое движение – нашей с ней левой ногой. Доктор замер – она с силой ударила ею по полу…
Когда балет кончился, и Майя выходила на аплодисменты, она подошла ближе к Володе, присела в поклоне и послала ему воздушный поцелуй. Со слезами радости и гордости он аплодировал её гениальному мастерству. На следующий день Майя с мужем привезли Голяховскому подарок – дорогой японский магнитофон (его тут же взял себе сын). Родион подарил ему пластинку своей «Кармен-сюиты» с трогательной надписью: «Ты доказал, что, как говорят на Руси, не стоит село без святого. Спасибо тебе!»
Есть такая редко применяемая русская поговорка, что в обществе кто-то должен быть святым. Голяховский, конечно, святым себя не считал, но всё-таки выполнил святой долг – вылечил ногу великой балерины.

А 9 апреля 1972 года состоялась защита докторской диссертации. Всё прошло успешно: лишь два человека из тридцати одного проголосовали против. На банкете, который проводили дома, Ирина собрала красивый стол. Майя с Родионом привезли дюжину бутылок шампанского. Присутствие знаменитой балерины наэлектризовывало гостей – на неё устремлялись все взгляды, каждый старался что-то ей сказать. О диссертации как будто забыли. Но виновник торжества, конечно, не обижался.
Майя, с её острым языком, не упустила возможность поругать тех врачей ЦИТО, которые ей только навредили.
– Если бы не Володя, я могла остаться хромой.
– Да, да, Майя Михайловна, – сказал директор института Волков, – он хороший специалист. Его уже можно считать профессором.
Через некоторое время Голяховский выиграл (после тяжёлой борьбы с парткомитетом, поскольку он был беспартийным) конкурс на должность заведующего кафедрой травматологии, ортопедии и военно-полевой хирургии третьего Московского медицинского стоматологического института и стал профессором этого вуза.

В жизни нашего героя было ещё множество различных историй. Закончу очень коротким рассказом о том, как Голяховский, отдыхая с женой в Кисловодске, на одном творческом вечере читал свои стихи вместе со знаменитым аварским поэтом Расулом Гамзатовым. И последний похвалил доктора, приняв его стихи очень хорошо.

В завершении своего рассказа об этом потрясающем человеке хочу привести стихотворение, которое он написал после ухода из жизни Майи Плисецкой.
После эмиграции в Америку Владимир Юльевич встретился с ней однажды – в 1996 году в Нью-Йорке, где она давала последнее выступление. В 71 год балерина ещё исполняла «Умирающего лебедя». После концерта Голяховский подошёл к Майе Михайловне, они обнялись, и она подарила ему свою книгу. Ещё через 18 лет, в мае 2015 года, Плисецкой не стало, ей было 89 лет.

МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ

Плисецкая завещала развеять
её прах над Россией

Над Россией вьётся пепел,
Я любуюсь, не дыша,
Этот пепел чист и светел,
Это Майина душа.

Это Майины движенья,
Майин в воздухе полёт,
Любоваться наслажденье —
Майя реет и плывёт.

Я молюсь на Майю слёзно.
Вся, подобная мечте,
Майя кружит грациозно,
В мягких вихрях фуэте.

Руки Майины порхают,
В белоснежных облаках,
Кто их видел, это знают —
Сколько славы в тех руках.

Лебединого полёта
Лебединый поворот —
В невозвратные высоты
Майя лебедем плывёт.

Вот её балетки глянцем
Промелькнули, вознесясь…
Майя вся, в последнем танце,
Над Россией пронеслась.

Дорогой и много-много уважаемый Владимир Юльевич!
Совершенно искренне говорю: я преклоняюсь перед Вами. Ваши прекрасные книги читают миллионы людей во многих странах мира. Тысячи людей вы спасли от инвалидности. Будь моя воля и финансовые возможности, я бы при жизни поставил вам памятник. Вы его заслужили! Будьте здоровы и столь же плодотворны в литературном творчестве ещё многие годы!

Борис РОЗИН

Об авторе: Борис Розин родился в 1941 г. в Минске. Жил в Оренбургской области, Тбилиси, Дрогобыче, Душанбе. Закончил филфак Таджикского госуниверситета. Редактор и журналист. Член Союза журналистов СССР.
С 1958 г. связан с настольным теннисом. 24 года был президентом Федерации настольного тенниса Таджикистана. Судья международной категории.
С 1991 г. жил в Израиле. Работал страховым агентом; печатался в русскоязычных газетах.
С 2002 г. живёт в США. Несколько лет был собкорром российского журнала «Настольный теннис» в Америке. Автор нескольких спортивных книг.