По каким-то причинам в наши дни имя Соня не вызывает ассоциаций ни с Софьей Перовской, ни с Софьей Ковалевской, и уж тем более с Сонечкой Мармеладовой из «Преступления и наказания» Достоевского. Обычно, когда мы слышим это имя, в нашем воображении всплывают образы героинь из легендарной Одессы-мамы. Это в первую очередь знаменитая Сонька Золотая ручка, ну и конечно же, рыбачка Соня – та самая рыбачка Соня, то ли с Молдаванки, то ли с Пересыпа, которая направила как-то в мае к берегу баркас.

Но согласитесь, что и Витебск, в конечном счете, ничуть не хуже Одессы-мамы, тем более что в нём тоже есть своя Соня, это Софья Вульфовна Залецкая. О ней сегодня и пойдёт наш рассказ.

Именно в Витебске, она появилась на свет и, если не считать четырёх лет проведённых в эвакуации, прожила в нём всю жизнь. Самые ранние её годы прошли на Пятой Полоцкой улице, в их собственном доме, который находился как раз напротив Полоцкого базара.

Мама Рива Соломоновна Беленькая была родом из Лепеля, отец – коренной витеблянин – Вульф Самойлович Шнеур. У них было четыре дочки – старшая двадцать шестого года рождения, двойняшки двадцать девятого года, и самая младшая Сонечка, тридцать седьмого года. В сорок первом ей было всего четыре года. Тем не менее, многие события тех далёких дней настолько сильно отразились в детской памяти, что и сегодня предстают перед ней, как наяву.

В самом начале войны отец ушёл на фронт. Перед уходом он сказал жене: «Рива, ни в коем случае не оставайтесь в городе. Забирай детей и побыстрей уезжай отсюда». Но, как это нередко случается, уехали они в самый последний момент, одиннадцатого июля, в этот день со стороны Полоцкого шоссе в Витебск уже въезжали немецкие мотоциклисты. Маленькая Соня взяла с собой свою гуттаперчевую куклу, а её мама собрала документы, какие-то вещи, надела на дочек по четыре платья и увела их на вокзал. Оттуда спешно отправлялся последний эшелон. Это был длиннющий товарный состав, пол в вагонах устилала солома, на ней сидели, спали, каждый устраивался как мог. Соне больше всего из этого запомнилось то, что мама почти всю дорогу держала её у себя на коленях.

Изначально особых происшествий в дороге не было, но под конец, когда никто ничего подобного не ожидал, эшелон попал под бомбёжку. Произошло это уже на подъезде к городу Калинин. Люди высыпали из вагонов. На пироне остановился лёгковой автомобиль, из него вышел командир, пытаясь предотвратить панику, он кричал беженцам: «Все в лес, быстро уходите в лес». Уже в лесу, прячась от налёта, Соня увидела из-за кустов пикировавший прямо на них немецкий самолёт, она даже разглядела в кабине лицо пилота. Он жал на гашетку, поливая из пулемёта и бортовых пушек, прячущихся в кустах женщин и детей свинцовым дождём. И при этом хохотал, это лицо запомнилось Соне на всю жизнь. Она прижималась к маме и тихонько причитала: «Мама, ведь нас не убьют, не убьют?». Рядом незнакомая женщина пыталась прикрыть собой дочку, но уберечь всё же не смогла. Шальной осколок продырявил ребёнку голову, девочке было лет двенадцать. Женщина, не прячась, стояла во весь рост посреди леса, и подняв к небу руки, истошным голосом проклинала немецкого лётчика.

Когда налёт закончился, люди вернулись к поезду. Он особо не пострадал, разворотило лишь последний вагон. Его отцепили и состав отправился дальше. В Калинине он повернул на восток, и в конце концов, закончил свой маршрут в Казани.

Примерно в девяноста километрах северней Казани находится татарский аул Кырлай. В тридцатые годы здесь создали колхоз «Тукай Кырлай», и назвали его так в честь татарского поэта Габдуллы Тукая, который здесь родился и провёл детство. Сюда, в конечном итоге, и привезли из Казани Риву вместе с матерью и четырьмя детьми.

Их поселили в пустом заброшенном доме. Рива пошла работать в колхоз, её старшую дочку, закончившую к тому времени десять классов, забрали в военкомат, оформлять документы уходивших на фронт призывников. Младшие дети болтались по улицам без дела – учиться им было негде, в ауле не было даже татарской школы. Эвакуированных в этом ауле было довольно много и прибыли они из самых разных мест. Из Белоруссии, несколько семей из Витебска, со Смоленской и Псковской области, из Карелии, одна пара была даже из Эстонии.

Все четыре последующих года семья жила впроголодь, питались в основном за счёт пайков, получаемых по продовольственным карточкам. В ауле не было даже магазина, где можно было приобрести что-то из продуктов, да, собственно, и денег для этого тоже не было. В сорок втором, уже в эвакуации, умерла от воспаления лёгких Сонина бабушка, ей было семьдесят лет, её муж скончался ещё в Витебске, примерно в тридцать пятом году.

Однажды к ним зашла соседка, тоже из беженцев, Соня даже запомнила её фамилию – Кирпичева. «Соломоновна! – С самого порога закричала она – Пошли, там конь сдох, порубим, будет что кушать!». Мать тогда принесла домой целую конскую ногу вместе со шкурой и копытом, и в результате всю следующую неделю они были сыты. В соседнем лесу было много грибов и ягод, однако ходить и собирать их у беженцев не было никакой возможности. В лесах скрывались от призыва дезертиры, мужчин при встрече они убивали, а женщин насиловали.

После того, как вышел указ Сталина, ужесточивший наказание за воровство и мародерство, в тюрьму стали сажать даже детей, начиная с двенадцати лет. Рива строго настрого запретила девочкам брать что-либо, предварительно не спросив разрешения.

В ауле тогда никто ничего не запирал, не было замков и на колхозных амбарах. К этим амбарам сестры-двойняшки и приводили Соню, они завязывали ей на узел подол и отправляли набрать туда из амбарных закромов пшеницу или горох. Сами они этого делать не могли – им уже было по двенадцать. Однажды Соня попалась. Сторож без особой строгости спросил её по-татарски: «Что девочка, кушать хочешь?». Соня к тому времени уже понимала и даже немного говорила – дети в этом возрасте языки усваивают быстро. Она молча кивнула и заплакала. Сторож осторожно взял её за ушко, вывел из амбара и отправил домой вместе с ворованным горохом.

Однажды в их доме появился мальчишка лет пятнадцати. Он вместе со своей семьей эвакуировался из Карелии, но по дороге во время бомбёжки потерялся и остался совсем один без родственников и родителей. Рива, не задавая лишних вопросов, сразу приняла его в семью. И парень, надо сказать, не стал для них обузой, наоборот, он помогал всем, чем только мог. Ловил на мельнице голубей, приносил их в мешке домой, а Рива обдавала их кипятком, очищала от перьев и варила в печке. Причём делала она это исключительно по ночам, чтобы не видели соседи – татарам халяль запрещает употреблять в пищу голубей, так же, как и свинину. Как-то раз, в соседнем ауле он украл большой кусок бараньей туши, той же ночью снял с неё шкуру ее и отдал Риве для готовки.

В Тукай Кырлае у Сони появилась подружка – её ровесница татарочка Гуданье. Девочки настолько сдружились, что стали ближе, чем родные сёстры. Отец Гуданье – Мустафа, обстоятельный, уважаемый в ауле человек имел шесть жен и двадцать детей. Гуданье была его младшей и самой любимой дочкой, но вот только играться и общаться ей было не с кем. Татары в основном живут замкнуто, у них не приняты отношения между соседями, всё общение происходило внутри семьи. Но в их большой в семье у Гуданье ровесниц не было, а в Соне, она сразу увидела родственную душу и прикипела к ней всем своим маленьким сердцем. Она называла её на татарский манер – София, с ударением на последнем слоге.

Девочки всегда обнимались друг с дружкой, целовались, и Гуданье постоянно таскала за пазухой для Сони что-нибудь съестное. Не смотря на двадцать лет, прожитых при советской власти, в ауле, как и в прежние времена, всё ещё оставался свой бай. Когда у него во дворе сушили чак-чак – такое восточное печенье из мучных шариков на меду, Гуданье всегда старалась стащить оттуда несколько штук для Сони. Ближе к зиме Мустафа сплёл для подружек по паре маленьких лаптей, девочки носили их с большим удовольствием. Вообще, в сельской местности, лапти даже в советские времена, ещё долго оставались весьма распространённой обувью, тем более это было заметно во время войны, и лишь только к концу семидесятых они уже окончательно канули в лету.

Согласно татарской традиции, обедали в доме Мустафы всей семьей. На пол стелили ковер, посреди ставили казан с мучной поливкой и мясом, а все усаживались вокруг него. Когда Соня бывала у них, Мустафа всегда старался угостить её куском баранины, а её матери однажды принёс бутылку подсолнечного масла и сказал при этом: «Корми детей, пусть они будут сыты». Рива, получив такой подарок, была на седьмом небе от счастья.

Но вот, старшая жена Мустафы Соню невзлюбила сразу и всякий раз, когда видела её, обязательно срывала на ней свою злость. Это была женщина в летах, одетая во всё чёрное – чёрное платье, чёрный платок с расшитой поверх него тюбетейкой. Вся её грудь была увешана золотыми ожерельями, запястья и пальцы на руках тоже были в золоте. Соня её очень боялась, она ей казалась колдуньей. Гуданье всегда в таких случаях успокаивала подружку: «София, не надо бояться, папа тебя обязательно защитит».

В июне сорок четвертого, после того, как в сводках Совинфромбюро объявили об освобождении Витебска, Рива отправила в витебский горисполком запрос с просьбой выяснить уцелел ли их дом. Вскоре пришёл ответ, и в нём подтвердили, что дом их цел. Сразу стали собираться домой.

Соне переживала расставание со своей любимой подружкой, обе плакали обнявшись, так, что их невозможно было разнять. На прощание Соня подарила Гуданье свою гуттаперчевую куклу.

В Витебск она приехала в лаптях, которые когда-то ей сплел Мустафа, больше обуть было нечего. Прямо с вокзала они отправились домой, но там произошло то, чего они никак не ожидали. Дома, как оказалось, у них уже не было, вместо него зияла в земле большая воронка от бомбы. Отвечая на их запрос, городские власти ничего не перепутали, просто не выяснили всё до конца. Дело в том, что на Пятой Полоцкой было два дома с пятым номером – их дом, просто «пять» и соседский «пять-а» – именно он и уцелел.

Проживавшая в нём соседка Ксения, увидев Риву, обрадовалась, обняла её и сразу же пригласила к себе. Однако дома оказался её муж, совсем ещё недавно служивший в полиции. Он, едва завидя их на пороге, сразу заорал: «Не нужны мне здесь эти грязные жиды, вши свои разводить!». Вероятно, у него это была последняя возможность проявить таким образом свою власть, через пару недель он получил свои, положенные для полицаев, двадцать пять лет и отправился отбывать их на Калыму.

В разрушенном войной Витебске с пригодным хотя бы для сносного существования жильем была большая проблема. Городские власти его не выделяли, а просто расселяли прибывающих в город людей в силу возможностей, абсолютно не беря во внимание условия проживания. В горисполкоме Риве с детьми предложили занять комнатушку площадью одиннадцать квадратных метров в деревянном бараке по улице Первая Жореса. Мебели, естественно, там не было, её пришлось собирать по соседним развалинам и пепелищам.

Прожили они в этой комнате до сорок шестого года, пока с фронта не вернулся отец. Ему выделили в том же бараке освободившуюся комнату, но уже в двадцать квадратов. Вернулся он в звании капитана с серьёзным ранением руки. В костях сидели осколки, от ампутации в госпитале он отказался и прожил с ними всю жизнь. А через год, в сорок седьмом году умерла Рива, ей было пятьдесят четыре года.

Учиться Соня пошла сразу после возвращения. Она поступила в первый класс, только что открывшейся двадцать пятой железнодорожной школы. В здании не было отопления, а в окнах стекол, в классе на полу замерзшие лужи, по которым дети катались на переменках. Но постепенно все наладилось, и Соня закончила в этой же школе десять классов.

Отец был человеком интеллигентным и образованным, гимназию он закончил ещё до революции. После войны, одно время, работал директором универмага, который в те годы находился в полуподвальном помещении по улице Ленина напротив Ратуши, или Каланчи, как её тогда называли. Сегодня той стороны улицы уже давно нет. Позже его назначили председателем Облпотребсоюза, откуда он и ушёл на пенсию.

Уже в старших классах Соня совершенно свободно владела французским. Преподаватели единогласно считали, что ей следует поступать в институт иностранных языков. Естественно, она попыталась, но из этого ничего не вышло. Вероятнее всего не слишком подошла национальность.

Соня вскоре вышла замуж, вышла по любви, ей тогда ещё не было восемнадцати. Позже она закончила техникум лёгкой промышленности и после окончания сорок три года проработала на чулочно-трикотажной фабрике «КИМ», откуда и вышла на пенсию. Работала бригадиром в первом швейном цехе, в бригаде было тридцать семь человек.

Муж Софьи Вульфовны работал дальнобойщиком, хорошо обеспечивал семью, получил со временем двухкомнатную квартиру на Марковщине. Они счастливо вместе прожили долгих пятьдесят четыре года, вырастили двоих детей сына и дочку.

Сегодня Софья Вульфовна живёт в этой же квартире по улице 39-й Армии вдвоём с дочкой Аллой. У неё взрослые внуки и правнуки. Один живёт в Израиле. Два внука в Архангельске, один владеет предприятием, второй на этом же предприятии работает.

Ещё одна правнучка, которую кстати в её честь, тоже назвали Соней, учится в Архангельске на втором курсе Арктического морского института имени капитана Воронина. Мечтает стать штурманом дальнего плавания.

Семён ШОЙХЕТ