Каждый человек – отражение своего времени. У людей, которые уже прочно шагнули в десятый десяток, и не пытаются дорисовать свою биографию какими-то яркими фактами, это ощущается наиболее явственно. Иногда их подводит память. А порой не обо всем хочется вспоминать. Поэтому брать у них интервью задача непростая. Но если мы хотим создать объективную картину времени, именно такие люди первые помощники в этом.
Я благодарен Татьяне Владимировне Гусаковой – дочери Владимира Ефимовича Партона за помощь, оказанную в подготовке этого материала. Более того, без неё он бы вряд ли получился.
Мы в квартире Владимира Партона, в Полоцке, снимает нашу беседу на видеокамеру.
Хочу рассказать о своём папе Владимире Ефимовиче Партоне, 1933 года рождения. В этом году исполнился ему 91 год. В Полоцке папа не коренной житель. Волею судьбы он здесь оказался из Гомеля. После войны, через эвакуацию, возвращение назад в Беларусь и после окончания института, папа по распределению попал в город Полоцк, – рассказывает Татьяна Владимировна Гусакова.
– Какие самые первые детские воспоминания у тебя? –спрашивает дочь у отца.
Владимир Ефимович подолгу задумывается над каждым ответом. Нелегко достаются ему воспоминания.
– Папа любил ходить со мной в общество своих знакомых и там уже рассказывал обо мне. Ему это очень-очень нравилось.
Мне всегда очень интересно, как люди, прожившие долгую и не простую жизнь, рассказывают про свои первые детские воспоминания. Иногда, это какая-то информация, заимствованная из услышанного и кажущаяся собственной, а иногда это чувственные моменты, как у Владимира Ефимовича: «У папы была сильная рука, чувствовал, когда он брал мою ладонь». И это уже точно из собственных воспоминаний, которые человек пронесёт через годы, до своего последнего дня.
Изредка сам задаю вопросы.
– Как папу звали?
– Хаим-Нисон Партон.
Татьяна Владимировна добавляет информацию в ответы отца и задаёт ему новые вопросы. Она знает ответы на них, и делает это для меня и для камеры. Дочь не раз об этом беседовала с отцом. У Партонов большая семья. У Владимира Ефимовича и его жены Инны трое детей (живут в Полоцке, Молодечно и Санкт-Петербурге), шестеро внуков, и 14 правнуков. Количество правнуков мы тоже выяснили с помощью Татьяны Владимировны. Семеро живут в России и семеро – в Израиле. Большое семейное древо, но хранителем памяти, так случилось, или вернее, Татьяна Владимировна сама постоянно проявляет к этому интерес, стала именно она.
– Бабушка была по хозяйству, – говорит Татьяна Владимировна. – Она смотрела за детьми. Папа, расскажи про братьев и сестёр.
– Роза, Рая, Инна, Яша, – говорит Владимир Ефимович. – Пятеро детей. Самая старшая Рая. Родилась в 18-м, в 21 – Инна родилась. Из девочек Инна самая младшая.
– Папа, ты в каком году родился? – уточняет Татьяна Владимировна снова для меня и для камеры.
– В 33-м.
– Дома говорили на идише? – спрашиваю я.
– Мама с папой чаще на идише и у них ругательства были свои. Помню мама как-то папу на еврейском языке отчитывала. Он оправдывался… Такие отрывки воспоминаний, – говорит Владимир Ефимович.
– Папа рассказывал, когда не хотели, чтобы дети знали о чём говорят родители, они переходили на идиш, – говорит Татьяна Владимировна. – Вы всё понимали?
– Частично понимали.
Одна и та же история повторялась во многих семьях того поколения. Для родившихся в начале 20 века идиш был родным языком, который они впитали с молоком матери. Но рушились традиционные устои, за окнами была другая жизнь и идиш оставался только для домашнего общения. Дети пошли в русские школы, одноклассники, друзья говорили на русском языке. И, в лучшем случае, дети только понимали язык, на котором говорили предыдущие поколения их семьи. Родители думали, что дети не понимают на идиш и переходили на него, когда хотели что-то скрыть от детей. Чем чаще это происходило, тем лучшие дети понимали идиш.
– Маму звали Хая Двойра (Айзиковна – А.Ш.) Пинхусова, – говорит Владимир Ефимович.
Татьяна Владимировна продолжает рассказ о своей бабушке.
– Она жлобинская девица. Я, когда заказывала архивную справку, не было документов, подтверждающих бракосочетание дедушки с бабушкой, мне сообщили, жлобинский раввин совершил обряд хупы (бракосочетания) и была подписана ктуба (еврейский брачный договор, где прописаны обязанности сторон).
Татьяна Владимировна несколько лет назад, расспрашивала отца о его жизни и делала аудиозаписи. Они во многом помогли восстановить картину довоенного детства.
«Во дворе жило пять или шесть еврейских семей, вспоминал Владимир Ефимович. – Когда началась война и встал вопрос об эвакуации, отец пошёл в армию добровольцем. (Предполагаю, как руководитель областного предприятия, которое включала в себя кустарей-сапожников Гомеля и местечек области, он имел права на бронь. Хотя бы до того времени, пока не эвакуирует производство). Добровольцем пошёл, чтобы было легче отправить в эвакуацию семью. Хотя до самого последнего времени дома надеялись, что война быстро закончится победой Красной Армии. Владимир Ефимович вспоминал, как папа рассказывал маме, что наши самолёты разбомбили немецкие части, их аэродром. И, скоро конец войне».
Многие тогда, верили, выдавая мечты, подкреплённые довоенной советской пропагандой, за реальность. Это, в конечном счёте, сыграла плохую службу для многих семей не успевших эвакуироваться.
Владимир Ефимович рассказывал дочери о довоенной жизни: «Помню, как мама купила половину арбуза. Я вынес его на крыльцо, которое было перед входом в дом. Ко мне подошли друзья. Мы съели половину арбуза руками, даже не разрезав его. Просто выгребали красную мякоть. Потом мне здорово досталось от мамочки.
– В семье было пятеро детей. Что вы кушали? – спросила во время той беседы Татьяна Владимировна.
– Картошка, селёдка – селёдка, картошка. Для меня было не важно, какая дома еда. Были другие интересы.
Я рано начал собирать почтовые марки, ещё в Гомеле, до школы. Мама давала какую-то мелочь. У меня оставалась 10 или 15 копеек. Однажды мы с другом пошли к мальчику, который жил на Горелом болоте. Это окраина Гомеля. Мальчик тоже собирал марки. Я ходил к нему не раз. Мне понравились какие-то марки, и я потратил на них остававшиеся у меня копейки. Пришёл –домой и получил от мамы взбучку. Помнится, я забрал эти марки с собой в эвакуацию и завёз их в Чкалов.
Мы с друзьями ходили в парк Паскевича. Река, мостик и лебеди. Мальчишки собирали окурки.
– Наверное, у вас была разновозрастная компания? – спрашивает Татьяна Владимировна. – Или ты тоже собирал окурки?
– Нет, – оправдывается перед дочерью отец. –Наверное, те кто собирал окурки были постарше».
Детские воспоминания, всегда ласкают память, вызывают улыбку и добрые чувства.
Но есть среди детских воспоминаний у людей, переживших войну, такие, которые и сегодня наводят страх.
«Мы ходили всей компанией на места недавних бомбёжек. Собирали осколки бомб, снарядов. А потом хвастались друг перед другом, кто и что нашёл. Даже обменивались этими осколками.
Однажды возвращались по дороге и услышали шум самолёта. Прямо над нами летел самолёт с крестами. Низко летел. Я видел лицо лётчика в шлеме. Из самолёта стреляли. Пули отскакивали от мощённой дороги. Лётчик видел, что по дороге шли мальчишки, а не военные, но продолжал стрелять. Мы разбежались в разные стороны. Пули тогда никого не задели».
Воспоминания, отрывочные, сумбурные, становятся картинками того времени, которые обо всём эмоционально рассказывают.
– Когда папа ушёл в армию, – в разговоре со мной вспоминает Владимир Ефимович, и в этом ему помогала дочь, – их перевозили куда-то на открытой машине. Началась бомбёжка. Машина уже приостановилась. Стали соскакивать с кузова и папа в том числе. Ему не повезло. Может быть, возраст дал знать – 44 года – может, неудачно выпрыгнул. У него то ли был перелом шейки бедра или ещё какой-то серьёзный перелом ноги. Он не мог ходить и попал в госпиталь.
Наша семья в товарняке уезжала на восток. Поезд ехал с большими остановками, постоянные авианалёты, однажды впереди были разбомблены железнодорожные пути. Я в это время простудил уши. Не помню станцию, но врача на ней не было. Сказали, что впереди есть медпункт. Мы с мамой пошли туда и мне оказали помощь.
Ехали долго, наконец выгрузились на станции, от которой недалеко деревня Грибановка. Там нужна была рабочая сила. На какое-то время весь вагон расселили в этой деревне».
– Вы жили в Грибановке, каким образом Вас нашёл отец? – спрашивает Татьяна Владимировна.
– Мы жили там несколько месяцев, до снятия урожая. Колхоз специализировался на выращивании сахарной свеклы. Мы убирали урожай, нагружали телегу, и лошади куда-то отвозили это. Мы подбирали сахарную свеклу, что упала с телеги и это счастьем было. А иногда колхозники, которые всё видели и понимали, сами кидали на дорогу сахарную свеклу для нас. Мы чистили или чаще о штаны и рубашку вытирали свеклу и грызли её.
Получили сообщение, что приезжает на станцию близкую к Грибановке наш папа. Пошли встречать. Он на костылях. Но старался ходить быстро.
Уже вместе с ним мы переехали в город Чкалов (ныне это Оренбург). Там жила двоюродная сестра мамы – Хая, по-моему, её фамилия была Фарберова. Они давно туда переехали. Жили в двухэтажном доме. Второй этаж жилой, а на первом – лавка по продаже керосина. Беженцев в доме было и кроме нас много, и мы спали вповалку, на полу. Я, Яша, Роза, Инна, мама и папа. Раи тогда с нами не было. Она ещё до войны вышла замуж. Её первый муж погиб при обороне Брестской крепости и его фамилия есть в списках тех, кто оборонял крепость и погиб в ней.
Татьяна Гусакова прислала мне автобиографию, написанную в 50-е годы курсантом Тамбовского артиллерийско-технического училища Клейнбергом Иосифом Хаимовичем. Документ содержит интересную для нашей темы информацию и, хотя Иосиф Хаимович не был связан родственные узами с семьей Партонов, он проясняет некоторые моменты жизни этой семьи. Мама Иосифа – Горелик Гнеся Исааковна – родная сестра Хаи Фарберовой. Их семья тоже нашла в Чкалове приют в этом доме: Гнеся Исааковна, её муж Клейнберг Хаим Абрамович (жил до призыва в армию в 1942 году – погиб на фронте в 1944) и сын Иосиф, 1935 года рождения. Гнеся Абрамовна все военные годы работала (получала карточки на продукты), одно время даже – официанткой, но в 1944 году в одной из больниц Чкаловской области молодая женщина умерла от дистрофии. После смерти мамы об Иосифе, ему всего девять лет, стала заботиться мама Владимира Ефимовича – Хая Партон.
Снова обратимся к рассказу Владимира Партона и его дочери Татьяны Гусаковой.
«Старшие сёстры пошли работать на военный завод, где делали снаряды и патоку. По каким-то праздникам рабочим завода выдавали патоку, и они приносили её домой. Помню под Новый год Роза любила делать такие угощения: нарезала хлеб узорчатыми кусочками с уголками, намазывала патокой, и мы отмечали. Это была самое вкусное, что я ел во время войны – хлеб с патокой был как пирожные.
В Чкалове пошёл в школу. На переменах гонялись друг за другом. Взрослые, конечно, думали всё время о войне, а у нас, пацанов была своя жизнь.
Сейчас уже не у кого уточнить, но думаю, есть ещё одна причина, по которой мы оказались в Чкалове – артель или фабрика, на которой папа работал до войны была эвакуирована в Чкалов. И когда его комиссовали после переломов, поставили на должность директора этой кожевенной артели».
– Когда вы решили вернуться в Белоруссию? – спрашиваю я.
– Это решил папа, – отвечает Владимир Ефимович. – В 47-м или 48-м году. В Гомель уже не вернулись. Дом, в котором мы жили до войны, разбомбили. Мы поехали в Брест. Папа рассказывал, что его направили в Брест на работу, хотя мама была против этого переезда. Но папе предложили работу и отказаться он не мог или не хотел.
В Бресте я закончил школу и поступил в пединститут на физико-математический факультет. Моя будущая жена там училась на один курс старше меня. Её звали Инна. И у нас в семье была Инна. Мы любили танцевать. По каким-то дням и по государственным праздникам были танцы, и мы вдвоём очень успешно танцевали вальс. У нас появились общие интересы и ещё в институте мы расписались.
– Мама получила распределение в Дретуньскую среднюю школу. Это Полоцкий район, – вступила в разговор Татьяна Владимировна. – Папа после института пошёл служить в армию. После демобилизации получил направление в Горяны, тоже Полоцкий район. Мама переехала к нему. Работали учителями в средней школе.
О школе, которой семья посвятила много лет, остались хорошие воспоминания. Но, самые яркие из них, работа школьной радиостанции в Горянах. В это время редкое явление, удел людей, не только умелых, хороших специалистов, но и влюблённых в это дело.
– Помню, как я смонтировал радиостанцию. Ходил за разрешением на её открытие. Как и положено, завели журнал радиостанции, её номер и позывной УЦ-2АZВ. В журнал записывали все наши контакты.
Татьяна Владимировна принесла журнал школьной радиостанции, который до сих пор хранится в доме. Владимир Ефимович стал его перелистывать, комментировать записи и даже стал активнее.
– Разговаривать можно было строго лимитировано по объёму. Нашими собеседниками были тоже радиолюбители, например, Валерий из Кирова, Владимир из Воронежа и другие. Обменивались информацией. Контакты только по Советскому Союзу. За границу ни в коем случае выходить нельзя было. Контакты голосовые. Я вёл школьный радиокружок и, конечно, школьники принимали участие в работе радиостанции. Надеюсь, многим из них это принесло пользу и повлияло на выбор их будущей профессии.
– Долго работала Ваша радиостанция? – спросил я.
– До тех пор, пока я работал в Горянской средней школе. Потом переехал в Полоцк, стал работать директором Станции юных техников. Когда построили в Полоцке среднюю школу №10, пошёл туда учителем физики.
Долголетие людей зависит от многих факторов, и немаловажную роль играют гены. Сестре Владимира Ефимовича – Инне Ефимовне, она живёт в Бресте, 101 год.
– Она меня поздравила с Новым годом, – рассказывает Владимир Ефимович, – я её поздравляю с праздниками.
Мы желаем Владимиру Ефимовичу, его родным и близким, здоровья, мира, благополучия.
До 120!
Аркадий ШУЛЬМАН
