Позвонили друзья из Вильнюса: «В Витебск хочет приехать Томас Венцлова и Умка. Сводишь их к Шагалу?»
Фамилия Венцлова мне знакома с 70-х годов. Бродский, Венцлова – эти фигуры выстраивались в один ряд. Помню, как сквозь треск глушилок пробивались «вражьи» голоса и рассказывали о диссидентах. Звучала фамилия Венцлова. А следом в наших газетах мелькали строки об эмигрантах, которые «клевещут на Советский Союз».

Когда от вильнюсских друзей услышал эту фамилию, она прозвучала для меня как послание из другого мира.
– Свожу, покажу, – ответил я.
Потом со мной по телефону связалась Аня Герасимова, сказала, что они приезжают из Минска, чтобы я ждал их машину на площади напротив Художественного музея.
…Весенний день. Солнышко, лужи под ногами. В назначенное время стою на площади и высматриваю «солидные» машины с минскими номерами. На остальные внимания не обращаю. За последнее десятилетие я привык, стыдно признаться, что людей встречают по машинам, телефонам, маркам часов… А что они говорят, думают, делают – уже не главное.
И вдруг, проехав от меня метров десять, останавливается далеко не самая презентабельная машина, открывается дверь, и женщина с банданой на голове спрашивает:
– Вы Аркадий? Наверное, ждёте нас?
– Встречаю Томаса Венцлову, – ответил я, неуверенный, тем ли людям я отвечаю.
– Значит, нас, – голос женщины заметно повеселел. – Садитесь рядом с водителем.
Я заглянул в машину: на заднем сидении – уже знакомая мне женщина и мужчина в куртке и кепке, неопределённо солидного возраста.
– Пойдём к Шагалу? – на всякий случай переспросил я.
Мои новые знакомые кивнули головами, и я сообщил водителю, куда ехать. По дороге рассказывал о Витебске. У города хватает тем, о которых можно интересно рассказать. Остановились у памятника Шагалу. Вышли из машины, и женщина предложила:
– Давайте познакомимся, – она протянула руку. – Умка.
Я слегка опешил и спросил:
– А где Аня Герасимова?
Это был, наверное, самый большой прокол за двадцать лет экскурсионной работы.
– Я и есть Аня Герасимова, – ответила женщина и широко улыбнулась.
Я не самый большой знаток рок-музыки, но имя Умки всё-таки слышал, и не раз. Знаю про её песни, которые были, если это слово уместно, гимном советских хиппи, и про группу, с которой она выступала «Умка и броневичок». Но вот то, что Умка и Аня Герасимова – это один и тот же человек, узнал впервые. Аня, как бы между прочим, без обиды и пафоса, сказала:
– Посмотрите в интернете, там всё написано.
Томас с нескрываемой улыбкой смотрел на нас и слушал этот диалог.
Мы стояли у памятника Шагалу, я продолжил рассказывать про Витебск, про художника.
Томас спросил:
– Много евреев живёт сейчас в Витебске?
– Тысячи полторы, – ответил я.
– Сейчас на одну половинку больше, – сказала Аня и показала пальцем на себя.
– Когда здесь жил Шагал, евреев было полгорода. Кто остался в годы войны, погибли в гетто. Когда Витебск освободили, в нём было всего чуть больше ста человек. Так что сегодня название тоже, а город, считайте, другой.
– Когда пришла Красная Армия, Клайпеда тоже была пустой, пару десятков человек, – сказал Томас. – В январе 45-го город сильно бомбили. Немцы, а их много жило в Клайпеде, те, что сумели, уехали. Сейчас тоже другой город.
– Вы из Клайпеды? – спросил я.
– Там родился, – ответил Томас.
Аня открыла багажник машины, распаковала большой бумажный сверток и достала книгу.
– Для знакомства, – сказала она. – Книга Томаса, я – составитель и переводчик.
На обложке латинскими буквами название – «Metelinga» и потом уже на русском – «Стихотворения и не только».
Слово «metelinga» я увидел впервые. Но второй раз за десять минут прослыть невежей явно не хотелось. Я молча подождал, пока прямо на багажнике Томас и Аня подпишут мне книгу, поблагодарил их, и мы отправились к музею.
Уже дома я достал книгу и прочитал на последней странице обложки: «1972 год. Пранас Моркус (литовский писатель, киносценарист и общественный деятель, ровесник и земляк Томаса – А.Ш.) предложил мне назвать книгу “Metelinga”. Это искажённое латинское “nota linguae”, позорная табличка, которую в XIX веке учитель вешал на шею ученику, заговорившему по-литовски вместо положенного польского (или позднее – русского). Ты говоришь на своего рода недозволенном поэтическом языке, так что название самое подходящее, – сказал Пранас».
Тогда из-за цензуры название пройти не могло, и только спустя более чем полвека оно появилось на обложке.
– Обкатываете новую книгу? – спросил я.
Они переглянулись и засмеялись.
– Насколько я вижу, люди вы разные, – меня всегда интересует, как уживаются вместе творческие люди. – Как работали?
– Больше года работали, – ответила Аня. – Томас прекрасно знает русский язык, публицистика у него на русском, стихи – на литовском. Его много переводили, но я всё делала заново. В книге половина – стихи, а половина – то, что вокруг них. Работать с Томасом приятно, а вот деньги собрать на книгу было непросто. Через интернет собирали, друзья помогали.
«Ну и дела, – подумал я. – Книгу человека, которого считают (заслуженно!) великим литовцем нашего времени, приходится издавать на русском, собирая по миру рубли. Впрочем, в России не очень чтут своих великих, что уж говорить об иноземных».
Чтобы говорить об истории Литвы XX века, почитайте биографию Томаса. Отец – Антанас Венцлова, один из первых «левых» поэтов довоенной Литвы, в числе прочих подписавший обращение в Верховный Совет СССР с просьбой о принятии Литвы в состав Союза, после войны автор слов гимна советской республики. В дела сына не вмешивался. А Томас сегодня с большим достоинством отвечает на вопросы об отце. Что касается деда со стороны матери – Мяркелиса Рачкаускаса, тот был человеком вовсе не советским, профессором классической филологии.
В Вильнюсе открыт Дом-музей семьи Венцлова, в бывшей квартире Антонаса. Томас, когда приезжает в Литву из Соединённых Штатов, (он профессор Йельского университета), снимает квартиру. (Кстати, у моих друзей, которые и рекомендовали меня). Много в мире, на первый взгляд, неожиданного и даже забавного.
В Музее Шагала я сказал, что многие еврейские семьи в городах черты оседлости жили приблизительно в таких же условиях, как и семья художника.
– А как жили белорусы? – спросил Томас, его интересовали самые разные темы.
– Конечно, были национальные, религиозные различия, но в основном жизнь отличалась по степени финансового благополучия, – ответил я.
– А сейчас? – спросил Томас.
– А сейчас тем более. Все мы стали немножно евреями, немножко белорусами, немножко литовцами, немножко ещё кем-то.
Томас долго из-под очков смотрел на меня. И как-то внутренне я почувствовал, что эти слова пришлись ему по душе.
Уже позднее, читая подаренную книгу, я увидел слова из «Почти автобиографии» Венцловы, написанные ещё в 1987 году. «Окружающие считали меня нонконформистом – причём в двояком смысле. Мне были чужды не только официальные советские ценности, но и то, что обычно считается знаком сопротивления – например, интерес к новейшей западной музыке, технике, моде. Если говорить о более серьёзных вещах, то я никогда не был националистом и ксенофобом, что также вызывало определённые подозрения».
Я прочитал эти слова и даже обрадовался, как будто встретил родственную душу.
Я рассказывал, что Марк Шагал в начале 20-х годов смог уехать из советской России в Европу с помощью Юргиса Балтрушайтиса, который был не только прекрасным поэтом, но и послом Литовской Республики в Москве, и содействовал выезду за рубеж многих деятелей русской культуры. Томас подхватил тему и стал рассказывать про Балтрушайтиса...
Мы вспомнили о картине Марка Шагала «Синагога в Вильнюсе». И Томас сказал, что возможно, когда-нибудь её восстановят. Нельзя из истории удалять целые пласты...
В дворике Шагаловского музея пригревало весеннее солнце. К нам на скамейку запрыгнул кот, наверное, действительно, учёный, раз пришёл послушать умные слова Томаса и Ани.
Витебск – небольшой город. О приезде Томаса Венцловы и Умки стало известно к концу дня.
Встречает меня Миша Рубин – поэт, автор песен – и выговаривает:
– Умка приезжала. Ну как Вы не организовали встречу с ней! Как я хотел её увидеть, послушать. Эх, Вы...
– Я не распоряжаюсь их временем, – от неожиданности я начал оправдываться.
Разговариваю с Димой Веселовым. Работает в Музее современного искусства.
– Что, правда, Томас Венцлова был в Витебске? Не могли его завести к нам в музей?
– Так никого у вас не было (музей в то время ещё не открылся).
– Позвонить надо было. Это же Венцлова!
А ещё один мой знакомый, не буду называть фамилию, с недоверием спросил:
– Венцлова и Умка приезжали на такой машине? Видел вас около музея. Странно...
О времена...
Оказывается, не одному мне в первую очередь в глаза бросается машина, айфон-смартфон, часы... Правда, это слабое утешение.