Одни говорили, что Бенца Фабрикант был балагулой, то есть ломовым извозчиком. И даже вспоминали, как однажды осенью гружёная повозка застряла в грязи, и Бенца не стал выгружать товар или звать кого-то на помощь, а сам, закатав для порядка рукава рубашки под локоть и упёршись сапожищами в булыжник, укатанный в дорогу, поднял телегу и переставил её на сухое место.
Другие старожилы Ветки утверждали, что был Бенца строителем. Их бригада строила магазин на гомельской дороге. И Бенца на спор, на кружку пива, сначала взял под мышку одно бревно пудов на десять, а потом, улыбаясь, спросил: «Вторую кружку пива поставишь, я ещё одно бревно возьму». «Смотри, Бенца, заработаешь килу, а тебе ещё детей делать надо», – ответили ему. И тогда Бенца, безо всякой выгоды для себя, подхватил под левую мышку второе бревно, весом не меньше первого, и понёс к месту, где их отёсывали. Лицо при этом стало багровым, и жилы на шее вздулись. Но для виду Бенца сказал: «Была бы третья рука, я бы ещё одно бревно прихватил».

А может, правы и те и другие, что рассказывали о Бенце. Сначала работал балагулой, а потом, когда большая надобность в гужевом транспорте отпала и на сельских дорогах появились первые грузовички и «фордзоны», пошёл Бенца в строители. Рабфаков он не кончал, правда, читать и писать умел и по-еврейски, и по-русски. Делал это медленно, шепча губами слова, которые следовало написать. Зато считал быстро, особенно деньги, и редко ошибался. Вот и всё его образование. А семью кормить надо было.
За шесть лет совместной жизни с Розой Бенца сделал пятеро детей. В этом он был передовик. Все мальчишки были копией отца: черноволосые, с большими лбами и глазами навыкате. Когда Роза рожала пятого, тёща Эстер-Рива сказала: «Бенца, закрой свою лавочку. Дай моей дочке отдохнуть. Может, ты что-нибудь ещё умеешь делать?».
«Мама, – сказал в ответ Бенца. – Я делаю только то, что у меня хорошо получается. Между прочим, вашей дочке это нравится».
На стройке большого образования не надо было. Чтобы копать землю под фундамент, мешать раствор, таскать брёвна или кирпичи, нужны были такие ручищи, как у Бенцы, и спина, похожая на аэродром, построенный перед самой войной недалеко от местечка. На стройке Бенца быстро вышел в передовики. Про него даже хотели написать в газету. Но эта история плохо закончилась для редактора. Он, конечно, написал статью про передового рабочего-стахановца и озаглавил её «Равнение на Фабриканта». В то время многие статьи в газетах так назывались. В детских газетах писали «Равняйтесь на Павлика Морозова», во взрослых – «Равняйтесь на Пашу Ангелину», в военных – «Равняйтесь на Валерия Чкалова». Разве редактор ветковской газеты был виноват, что фамилия у Бенцы была Фабрикант. Он понёс газетные гранки в
парторганизацию посоветоваться, утвердить. Там, когда увидели заголовок, сначала побледнели, а потом стали кричать, громко-громко, чтобы слышали на соседних улицах и поняли, что они здесь ни при чём. «В наши ряды затесался классовый враг. Он предлагает рабочим и крестьянам равняться на фабриканта». Сначала редактор пытался оправдываться, мол, Фабрикант – это фамилия. Но он быстро понял, что оправдываться бесполезно. Раньше редактор был уверен, что надо как следует проверять еврейские фамилии, потому что они трудные и для произношения, и для написания, и о них можно даже ноги сломать. Но теперь он понял, что об еврейские фамилии можно сломать не только ноги, но и голову.
Не знаю, чем бы закончилась эта история, но редактора выручил инфаркт, с которым его прямо из парторганизации забрали в больницу.
Фотография Бенцы висела на Доске передовиков, его награждали грамотами и даже однажды отметили денежной премией, но после истории с газетой никто не хотел с ним связываться. А бригадир прямо сказал: «Ты знаешь, Бенца, меня давно. Я к вашему брату ничего не имею. Но ты фамилию поменяй. Хочешь, возьми фамилию жены. Как у Розы фамилия до замужества была – Гольденвейзер? Это хорошая фамилия. Эта нам подходит».
1 мая 1941 года Роза сказала мужу, что она снова ждёт ребёнка. Бенца почесал затылок, это означало, что он находится в глубоком
раздумье, и сказал: «Это будет нашим подарком трудящимся всего мира от семьи Фабрикантов». Роза поняла, что менять фамилию упрямый муж не собирается.
К середине июля строители должны были сдать новую почту. Большой рубленый дом, обшитый и покрашенный, с черепичной крышей, он стал бы украшением не только улицы, но и всего местечка.
В понедельник, на второй день войны, рано утром вся бригада собралась у строящегося дома. У некоторых в кармане уже лежали повестки на призывной пункт. Собрание было, наверное, самым коротким из всех, что когда-либо проходили в Ветке.
– За эти дни надо с большего закончить работу, чтобы почта не стояла посередине улицы, как бедный родственник, – всем понравились слова бригадира. – Через пару недель вернёмся (что война может продлиться дольше, никто и подумать не мог), всё доделаем и сдадим почту в срок.
Работали день, и ночь, и назавтра день. Трое из их бригады за это время ушли в армию. Бенца отёсывал брёвна и ждал, когда Роза принесёт из дома его повестку в военкомат. То ли сон стал его одолевать, то ли от усталости потерял расчёт, только когда Бенцу окликнул бригадир и он повернулся в его сторону, острый топор со всего маху вонзился в ногу. Сначала он не почувствовал боли, только большие глаза от удивления стали ещё больше. Как такое могло случиться? Любой инструмент был в его руках, как игрушка.
От вида крови у Бенцы закружилась голова, и он сел на недоотёсанное бревно. Бригадир разорвал его рубаху и стал перевязывать ногу. Вся бригада собралась вокруг Бенцы, а когда они расступились, он увидел, что по улице бежит Роза с повесткой в одной руке и малышом на другой, а за ней семенили четверо юных Фабрикантов.
– Ой, – закричала Роза, увидев раненого мужа. – Что мы будем делать без ноги?
Бенца посмотрел на свои ноги – обе были на месте. Для верности он даже ущипнул их.
– Без какой ноги? – переспросил он.
Теперь уже Роза ощупывала ноги мужа и, убедившись, что они на месте, прижалась к нему и заплакала…
Вечером по местечку поползли слухи, что Бенца специально повредил ногу, чтобы не идти в армию.
Соседка, провожавшая мужа и выпившая по этому поводу пару стаканов самогона, кричала:
– Как моему Петру, так родину защищать, а эти Фабриканты себе специально ноги рубят, чтобы на службу не идти.
Бенца, когда услышал это через открытое окно, схватил палку, которая теперь служила ему третьей ногой, и хотел выскочить на улицу, огреть по спине соседку, а заодно её мужа, хотя с Петром всегда был в дружбе.
– А пускай утихомирит свою стерву, – сказал он Розе, когда та стала в дверях и грудями загородила дорогу…
Бенца через день ходил на призывной пункт, показывал повестку, но ему говорили:
– Куда тебя, инвалида, в армию? С костылём будешь бегать в атаку?
Бенца уверял, что нога скоро заживёт, на нём всё заживает как на собаке, и на такую мелочь не надо обращать внимания.
А ему отвечали:
– Вот когда заживёт, тогда и приходи.
А нога не только не хотела заживать, наоборот, рана стала гнить. Бенце бы попасть к врачу, лечь в больницу. Да разве в такой суматохе, когда вся страна стояла на краю пропасти, до него было дело. В Ветке развернули военный госпиталь. Роза сказала мужу: «Пойди к врачам, может, и тебя посмотрят». Бенца ковылял до госпиталя и поворачивал обратно. Обращаться к врачам ему было стыдно. В операционную привозили солдат, перебинтованных, окровавленных, прямо с фронта. А он будет надоедать со своей царапиной. Бенца уходил домой и говорил Розе, что его посмотрели, ничего страшного не нашли – до свадьбы заживёт. «До чьей свадьбы?» – нервничала Роза, понимая, что Бенца говорит неправду. «До чьей-нибудь», – отвечал Бенца.
В середине июля ветковские семьи одна за другой стали уходить на восток. Люди поняли, что война – это надолго. А беженцы с западных областей рассказывали жуткие страхи про немцев.
«Это не те, что были в 14 году, – говорили они. – Звери, как будто не мать их родила».
– Роза, надо и нам уходить, – сказал Бенца, – нутро чует, пока не поздно, надо уходить. Дом заколотим, что можем, возьмём на себя, и пойдём.
– Куда? – заплакала Роза. – Ты на одной ноге. А с ними что делать? – она обхватила руками малышей. Они испуганно смотрели то на отца, то на мать, не понимая, что сейчас, а не в судный день делается в Книге жизни их запись на следующий год. – А с мамой что делать? На себе нести?
Бенца уходил из дому и до поздней ночи бродил по местечку. Он пытался найти подводу, чтобы погрузить семью и увезти её из Ветки. Он предлагал взамен всё нажитое ими добро, клялся и божился, что вернёт лошадь, будет век отрабатывать эту доброту. На него смотрели, как на сумасшедшего. Здоровенный еврей с раненой ногой и палкой в руках ходит, и просит, и молит, как будто у него одного такие заботы.
Старик, который когда-то, как и Бенца, работал ломовым извозчиком, сказал:
– Ни у кого ничего не проси. Всё равно не дадут. У тебя сила в руках, забери лошадь и спасай пацанов.
– Вот у тебя сейчас и заберу, – ответил Бенца и направился в его двор.
– У меня не смей, – закричал старик и схватил оглоблю. – У меня семеро своих внуков. Их спасать буду.
Не то чтобы Бенца испугался оглобли, его кулак был сильнее. Он увидел, как на крыльцо, услышав крик деда, высыпали детишки, такие же, как у него, и повернул обратно.
…Немцы подступали к Ветке. В местечке стали готовиться к обороне, рыть глубокий противотанковый ров. Бенца тоже пришёл на работу. Когда лопата была в его руках и он знал, что делать, ему становилось легче жить. Так бы и копал целыми днями и не видел слёз, не слышал тяжёлых вздохов.
Как-то во время работы один еврей сказал Бенце:
– Мы с тобой, наверное, копаем не противотанковый ров… Мы себе могилу копаем!
Бенца, не отрываясь от дела, ответил:
– Ну, если копаем для себя, то не стой, а старайся! Это ж для себя.
Кто мог знать, что эти слова, сказанные просто так, чтобы разогнать воздух, окажутся пророческими…
В середине ноября первая смерть пришла в семью Бенцы. Мама его жены, ворчливая и всем недовольная Эстер-Рива, пошла в деревню, где жили её знакомые, обменять что-то из вещей на еду. Она сказала внукам: «Вернусь вечером и принесу покушать». Её ждали всю ночь и назавтра весь день. Эстер-Рива не возвращалась. Не пришла она и через неделю.
Бенцу, который всё ещё ходил с палкой и сильно хромал, каждый день гоняли на работу. Они чистили снег на элеваторе. Однажды к нему подошёл полицай, который их охранял, и сказал:
– Твою тёщу в лесу нашли. Замёрзла она, а может, кто по голове стукнул. Вчера отвезли в ров.
– Закопали? – почему-то спросил Бенца.
– Ещё чего, и так не протухнет, – ответил полицай и засмеялся.
До войны этот полицай, звали его Николай, жил на одной улице с его тёщей. Очень любил всякие сладости. И когда Эстер-Рива делала варенье, а вкуснее её клубнику в Ветке никто не готовил, всегда приходил во двор, садился на лавку и молча ждал, когда ему дадут розовую пузырящуюся пенку. В середине сентября Эстер-Рива перешла жить в дом к Бенце. По ночам по местечку шастали незнакомые люди, они вламывались в еврейские дома, грабили их, и Эстер-Риве, которая никогда не хотела жить вместе с детьми, стало страшно. Когда она навешивала на двери дома большой навесной замок, к ней подошёл Николай и сказал:
– Отдавай таз.
– Какой? – удивилась Эстер-Рива.
– В котором варила варенье. Не только вашим вкусное есть. Мои тоже хотят.
Эстер-Рива вернулась в дом сняла со стены медный таз с двойным дном, (варенье в таком тазу никогда не пригорало) и клеймом, на котором была выдавлена дата «1887 г.». Когда она выходила замуж, её мама отдала ей своё обручальное кольцо и этот медный таз. Эстер-Рива хотела сказать Николаю, что главное, когда варят
варенье, это руки. Но посмотрела на его довольные, улыбающиеся глаза и молча отдала таз.
Первого декабря у Розы начались схватки. Пятерых детей она родила, как сама говорила, играючи. Эстер-Рива, когда слышала эти слова, сплёвывала, стучала пальцами о дверной косяк и повторяла: «Не сглазь. Не болтай лишнего».
Наверное, сглазила. Или оказался прав Янкель, который продавал в Ветке керосин и не был большим мастером говорить: «Беда не приходит одна, беда приходит две». Были бы врачи, наверное, всё вышло бы по-другому. Или хотя бы Песя-Двейра принимала роды. Она была самая знатная в Ветке «ди бобэ». Сколько детей впервые увидели мир с её ладоней! Но в этот день в комендатуру Ветки из Гомеля прибыло шесть немецких офицеров. Им было некогда, у них было много работы, и они приказали коменданту до восьми утра завтрашнего дня обеспечить регистрацию всех евреев. А тех, кто не захочет зарегистрироваться, расстрелять.
Когда Роза сказала: «Бенца, иди за Песей-Двейрой, я, кажется, буду рожать», – «ди бобэ» вместе с дочкой и внуками отправлялась на регистрацию.
– Песя-Двейра, спаси Розу, – попросил Бенца.
– Конечно, конечно, – отвечала Песя-Двейра. – Я уже иду.
Но дочь и внуки держали её за руки и говорили:
– Мы сначала зарегистрируемся, а иначе нас всех убьют.
– Но там же ребёнок, он не может ждать, – впервые Песя-Двейра не летела сломя голову к роженице.
– Ребёнок таки подождёт, – сказала Песе-Двейре дочка. – А вот немцы ждать не будут.
После регистрации всех евреев загнали в конюшню. Их охраняли часовые, и Песя-Двейра уже не смогла вырваться к Розе…
Ребёнок появился на свет живым, а Розу спасти не удалось.
Бенцу предупредили, что ночью по домам будут ходить полицаи – искать тех, кто не явился на регистрацию, а заодно грабить еврейское добро. Он решил вместе с детьми спрятаться в подпол: занёс туда воды, хлеба и картошки, даже продумал, как закроет люк и сверху упадёт и замаскирует вход мешковина. Но в доме лежала покойница, и её надо было похоронить. Неизвестно сколько они просидят в подполе, пока не закончатся облавы. А покойница не могла лежать в доме. У евреев хоронят в тот же день, в крайнем случае, назавтра. Бенца решил похоронить жену во дворе. Можно было, конечно, уложить Розу на саночки, отвезти на кладбище и похоронить в женском ряду, как того и требовал закон. Но он боялся в такую ночь надолго оставить детей одних. Даже сейчас, выйдя во двор, решил спрятать их в подпол, доверив родившегося вчера младенца старшему. Для верности, вдруг в это время нагрянет облава, замаскировал, как и собирался, подпол мешковиной и сверху даже поставил стол.
Бенца не решился разложить огонь, чтобы земля оттаяла и было легче копать. Как заведённый, он долбил её ломом, потом откидывал мёрзлые комья и снова брался за лом. Бенца не заметил, как у калитки остановились полицаи.
– Ты что здесь делаешь? – крикнули они, и Бенца услышал, как лязгнули затворы винтовок. – А ну кончай его.
Бенца понимал, что пьяные полицаи нажмут на курок и глазом не моргнут. Но убегать было бесполезно. С его так и не зажившей ногой далеко не убежишь. Да и не собирался он этого делать. Он просил бога, в которого никогда не верил, чтобы полицаи не зашли в дом, а если всё же зайдут, чтобы дети в подполе не заплакали. Старшие ещё куда ни шло, а младенец кричал всё время, и Бенца не знал, что с ним поделать.
Он пошёл навстречу полицаям.
– А ну не подходи близко, – крикнули они, зная силу Бенцы и понимая, что двоим, а то и троим он может запросто скрутить шеи. – Выходи на улицу и иди к конюшне.
Бенца шёл в одной рубашке и не чувствовал мороза. Он был рад, что уводит полицаев подальше от дома, подальше от детей. Только когда его загнали в конюшню, при этом ударив прикладом по спине, и за ним закрылись двери, он подумал: «Что будет с детьми? Как они выберутся из подпола?». Эти мысли мешали ему понимать и оценивать всё происходящее вокруг. Он понимал, что обязан во что бы то ни стало освободить детей из неволи, в которую сам же и отправил их. Бенца стал колотить в двери. Он просил, умолял, требовал, чтобы его выпустили.
Двери конюшни открылись. Полицаи схватили двух женщин и старика, стоявших у самого входа, выволокли из конюшни и расстреляли.
– Это я кричал, – снова колотил в двери Бенца, понимая, что он виноват в смерти людей.
– А ты посидишь до утра, – через закрытые двери ответили ему.
Полицаи издевались над Бенцой. Садистам, хлипким от природы, доставляет особое удовольствие чувствовать превосходство над сильным и добрым человеком.
Люди, а конюшня была битком набита, стали умолять Бенцу отойти от дверей. Они боялись, что полицаи в отместку за крики и ругань расстреляют ещё кого-нибудь.
Бенца объяснял им, что он обязан вырваться отсюда, в подполе остались дети, они погибнут без него.
– Завтра нас повезут на работы, и вы попросите освободить детей. Мир не без добрых людей. Вам помогут, – уговаривали Бенцу. – А если сейчас погибнете сами, кто позаботится о детях?
– Нас повезут на работы? – переспросил Бенца.
– Да, конечно, – он услышал, как многие одновременно сказали эти слова.
Им хотелось верить, что страшная участь минует их. В другой раз Бенца, посмотрев по сторонам, подумал бы: «Ну какие из них работники. Старики и старухи, женщины и полным-полно детей». Но сейчас ему было не до рассуждений, и он стал ждать утра.
Было ещё темно, когда из конюшни стали выгонять людей. Под охраной полиции их вели на центральную площадь. Бенца понимал: если он решится на побег, удастся он ему или нет, до дома всё равно не доберётся и детей не освободит. По обеим сторонам улицы стояли люди, они уже знали, куда поведут евреев. Пьяные полицаи ночью проболтались, и слухи быстро расползлись по местечку. Бенца видел знакомых, он хотел крикнуть, чтобы они выручили его детей. Но эти слова услышат полицаи, и тогда они первыми придут в дом.
На центральной площади уже стояли евреи, которых пригнали или привезли сюда из окрестных деревень. В отличие от местечковых, они были с узлами, сумками, вещевыми мешками. Им сказали взять с собой самое ценное, мол, в дороге пригодится. Потом и немцы, и полицаи смеялись и говорили, как здорово они обманули евреев. А ещё говорят, что эта нация самая хитрая. Не надо будет шарить по домам и искать запрятанное добро. Они взяли всё с собой и добровольно отдадут.
От площади евреев погнали к элеватору. Бенца шёл по дороге, которую недавно расчищал от снега, и в голову закрадывались страшные мысли. На какую работу их будут отправлять от элеватора, там же тупик, только противотанковый ров и чистое поле? Но тут же эти мысли уходили в сторону и уступали место другим. Что будет с детьми? Как выберутся они из подпола? Эти тяжёлые думы накладывались одна на другую, и Бенца чувствовал, что сейчас лопнет его голова.
Они дошли до противотанкового рва. Полицаи подходили к мужчинам, тыкали их винтовкой в грудь и приказывали выйти из колонны. И в это время Бенца, не помня себя, бросился на полицаев и закричал:
– Спасите детей.
Кого-то он успел подмять под себя, ударить под дых. На него набросилось со всех сторон человек десять. Конечно, проще было бы его застрелить. Но каждый из полицаев хотел ударить этого здоровяка, показать, что он сильнее Бенцы. Его били прикладами по голове. А когда он бесчувственный упал на снег, топтали сапогами. Потом взяли под мышки и оттащили в ров. Рядом уложили ещё девять человек.
К краю рва подошли трое немцев и дали очереди из автоматов. Потом расстреляли следующую десятку, потом ещё одну… Так продолжалось до середины дня.
Когда расстрел закончился, немцы уехали. У рва остались полицаи. Они пригнали ветковских мужчин и приказали им засыпать ров. И вдруг, когда трупы стали покрываться землёй, из могилы, во весь свой огромный рост, выпрямился раненый Бенца Фабрикант. Мужчины побросали лопаты и стали пятиться от ямы. Полицай Колька, тот самый, что любил пенку от клубничного варенья, закричал благим матом:
– Изыди…
Не знаю, понимал Бенца, что он делает, или всё происходило на каком-то подсознательном уровне. Услышав Колькин крик, Бенца пошёл на него. Лицо, руки, рубашка богатыря были в крови. Колька от испуга стоял как парализованный и только истошно вопил:
– Изыди…
Бенца, шатаясь, шёл по краю рва и чуть слышно шептал:
– Выпусти моих детей. Выпусти…
В это время раздалось несколько выстрелов.
Бенца Фабрикант упал и больше уже не встал.