Полицаи удрали вместе с немцами в 1944 году. Некоторых поймали. Отсидели они свой срок, двое из них вернулись в Островно. Говорили: «Мы наказание свое уже понесли».

Давид Рыжик воевал, демобилизовался, приехал в родные места, но нашел только братскую могилу. Демобилизованный солдат остался один на белом свете, и приглянулась ему островенская молодица. Решили они жить вместе. Не верю, чтобы в Островно никто не шепнул на ухо Давиду, что первый муж этой женщины был полицаем и осужден как предатель. Но, наверное, ослепленный любовью Давид не хотел слушать никого. Потом он узнал, что полицай принимал участие в расстреле евреев, в том числе и его семьи. Понятно, жена негодяя была невиновной. Но все же как-то не по себе становится от такого союза. В сорок девятом году Давида Рыжика нашли повешенным или повесившимся на высокой сосне, недалеко от еврейского кладбища. Обстоятельства смерти так и остались невыясненными.

В 1956 году на братской могиле на деньги, собранные детьми, внуками, родственниками погибших, был поставлен памятник. Надпись с двух сторон памятника: «Здесь покоятся 300 советских граждан, зверски убитых немецко-фашистскими захватчиками 30.IX.1941 г.»

Не понятно из этой надписи, кто были эти «советские люди», за что расстреляны в сентябрьский день 1941 года, зато понятно: памятник был утвержден райкомом партии. А иначе не был бы разрешен. В начале девяностых годов за памятником присматривала Раиса Наумовна Рыжик.

Мы пришли к памятнику расстрелянным евреям вместе с Ниной Ивановной Трусовой. Чистота, порядок, выкрашенная ограда, большой и красивый венок.

А вокруг сосны. Их кроны на большой высоте переплелись и образовали шатер, который закрывает памятник и от дождя, и от солнца.

Позднее, встретившись с председателем сельского совета Андреем Николаевичем Ганковичем, я узнал, что за памятником смотрят местные власти.

«На территории нашего сельсовета пятнадцать памятников Великой Отечественной войне. Тем, кто воевал, погиб, защищая Родину, мирным жителям – нашим землякам, погибшим от рук фашистов. За каждым памятником смотрит предприятие, учебное заведение, мы помогаем, насколько можем, стройматериалами. Проезжаю мимо еврейского памятника, иногда вижу цветы, наверное, кто-то из родственников приезжает», – сказал Андрей Ганкович.

А вот на еще одном захоронении ни памятника, ни ограды, нет даже колышка. Об этом мне рассказала Нина Трусова.

В день расстрела спаслась Стэфа Марковна Шехтер, по мужу Бурштынова, с детьми. В начале тридцатых годов Стэфа вышла замуж за ветфельдшера Ивана Бурштынова. Она работала учительницей в школе. У них было две дочки. Старшую звали Аня. Ивана Бурштынова забрали в армию в первые дни войны. Стэфа с детьми жила у свекрови.

Дальнейшие события разными людьми излагаются по-разному. Раиса Рыжик рассказывала, что, когда за Стэфой пришли полицаи, она взяла с собой детей и сказала: «Пусть мои дети умирают вместе со мной, чтобы никто над ними не издевался».

По-другому об этом говорит Нина Ивановна Трусова. «Стэфа с моей мамой вместе училась, но мама старше ее была. Выучилась перед войной на учительницу и преподавала биологию. Красивая была. Двое деток у них было. Одной девять лет и младшенькой в 1942 году было три годика. Когда всех евреев забирали на расстрел, Стэфа с детьми спряталась у свекрови. Полицай узнал, что днем они в подвале сидят, а ночью выходят – лампу зажигали. Донес. Приехали немцы с этим полицаем и забрали их. Это было летом 1942 года.

Стэфу с детьми за баню завели и расстреляли».

Эту же историю мне рассказала и Мария Максимовна Рычажникова.

С Ниной Ивановной я пришел к этому месту. От проселочной дороги метров тридцать. Кругом кустарник. Никаких опознавательных знаков.

«Их расстреляли не здесь, а чуть ниже, – рассказывает Нина Трусова. – Там болотистое место было. Хозяин участка говорит: «Надо перенести расстрелянных, а то зальет водой». Он взял и перезахоронил ближе к дороге. Выкопал могилку и положил всех рядышком. Потом принес дверь от дома, накрыл могилу, сверху закопал. Приехал в 1945 году Иван Бурштынов с фронта. Откопал могилу, посмотрел и снова закопал. Ни оградки, ни памятника не поставил. Не по-человечески это. Мой дед в церкви служил, я – православный человек. Надо память отдать людям. Как узнала эту историю, по ночам мне расстрелянные сниться стали. Звоню: в военкомат, в школу, где, Стэфа работала, в сельсовет. Нигде ответа не получаю. Хозяйка этого участка – дочь того старика, что перезахоронил, говорит мне: “Батька пришел с войны, не захотел памятник поставить. А ты чего лезешь?” Надо все-таки что-то сделать. Хотя бы поставить у дороги маленькую пирамидку и написать имена погибших».

Несколько слов о том, кто сложилась судьба моих собеседниц, которым я благодарен за откровенный и честный рассказ.

Муж Марии Максимовны Рычажниковой – Максим Иванович Татаренко, воевал в партизанской бригаде Романова. Погиб в 1944 году, во время блокады партизанских соединений в Ушачском районе.

В годы войны у Марии Максимовны погиб ее маленький ребенок. До выхода на пенсию Рычажникова работала в местной школе. Она выпустила сотни учеников, которые живут и работают в разных городах и странах. Сын живет в Санкт-Петербурге.

Нина Ивановна Трусова до самой пенсии работала в Норильске, потом вернулась на родину. В Норильске молодым умер сын. Похоронен он в Островно. Из Норильска и Москвы приезжают к бабушке внуки. Дочь с семьей живет в Витебске.

Эти пожилые женщины, прожившие трудную жизнь, еще хранят память о местечке Островно.

Телефон Раисы Наумовны Рыжик в Москве не отвечает...