– Я, наверное, осталась единственная в Волынцах коренная жительница, – с этих слов Ада Филипповна Шавердук начала разговор со мной. Она стала перечислять, кто из старожилов умер за последние годы, кого забрали к себе дети и теперь они живут в городах, и выходило, что, действительно, одна Анна Филипповна в Волынцах и может рассказать и о довоенных годах (родилась она в 1930 году), и о страшном военном лихолетье.
К Анне Филипповне мы пришли вместе с Надеждой Ананьевной Сосновской – директором музея Ивана Черского, который находится в Волынцах.
Надежда Ананьевна не из местных. Жила в Литве, потом с мужем работали на Крайнем севере, вместе вернулись в прибалтийскую республику. Когда развалился Советский Союз и национальные вопросы обострились, решили перебраться на родину мужа – в Волынцы. Думали, на время: людям, привыкшим жить в городах, не просто перебираться в село. Оказалось – навсегда. Надежда Ананьевна узнала историю этого края, его людей и полюбила эти места. Именно после звонка Надежды Сосновской я и узнал о Волынцах. «Приезжайте к нам, – сказала она. – Для вашей темы будет богатый материал. И мы заинтересованы, чтобы дети, внуки выходцев из Волынцев, вспомнили о нас».
Надежда Ананьевна не раз повторяла, когда мы касались вопросов, на которые не было конкретных ответов: «Спросим у Ады Филипповны».
Ада Шавердук ждала нас. На столе лежало несколько довоенных фотографий. На одной из них запечатлены школьники, потом я узнал – ученики второго класса.
«Из довоенных времен лучше всего я запомнила школу, моих подруг и учителей. Где сейчас автобусная остановка, там было здание, в котором учились ученики трех классов начальной школы. Детей было много в местечке, в две смены учились, не то что сейчас. На горушке рядом с костелом в бывшем монастыре на втором этаже занимались старшеклассники, а внизу был подвал. Потом, когда в 1940 году новую школу сдали, на втором этаже сделали Дом престарелых».
Когда знакомишься с недавней историей Волынцев, почему-то вспоминаешь слова классика русской литературы: «Все смешалось в доме…» Причем, смешалось таким странным образом, что это вызывает и улыбку, и сожаление, и как нельзя лучше характеризует эпоху, в которой мы жили.
До середины тридцатых годов в Волынцах действовала еврейская школа. Ее хорошо помнит Роза Иосифовна Свердлова. Последние годы жизни она провела в Витебске, но родилась в 1924 году и до старости жила в Волынцах. Я встретился с ней накануне поездки в Верхнедвинский район. Роза Иосифовна – серьезно болела, из дома давно не выходила, но память у нее оставалась хорошая. Она рассказала о своей непростой жизни.
«Учиться я начала в еврейской школе-четырехлетке. Потом перешла в белорусскую школу в пятый класс. Еврейскую школу к этому времени закрыли. У нас было две учительницы. Имя и отчество одной – Фаня Марковна». (Уже в Волынцах я выяснил, что ее фамилия Рывкинд – А.Ш.)
…В Волынцах в те годы почти все дома были деревянные, кирпичных – немного. Один из них принадлежал богатому еврею по фамилии Исурин. В середине тридцатых годов его репрессировали, а дом забрали. В нем сделали еврейскую школу. Дом – одно из немногих довоенных строений, доживших до наших дней, – в начале 1990-х годов реконструировали и открыли в нем православную церковь.
«Я окончила десять классов в 1941 году, – рассказывала Роза Иосифовна. – Был выпускной вечер. Наш выпуск – первый полной школы-десятилетки и последний – предвоенный. Гуляли, радовались, мечтали. Вернулись домой под утро 22 июня. А через несколько часов по радио выступил Нарком иностранных дел Молотов и сказал, что началась война».
Здание школы-десятилетки, которую окончила Свердлова, сложили из кирпичей разобранной православной церкви. Церковь была большая, красивая, девять золоченых маковок. Ее освятили в 1893 году.
А плиты, которые лежат на ступенях крыльца и в вестибюле школы, взяли из костела. С костелом расправились в те же атеистические годы. Он был старше православной церкви, костел освятили в 1756 году, и поэтому решили, что кирпичи из православной церкви будут более качественными. Вот так заботились в те годы о народном образовании! А по костельным плитам – пускай дети ходят за знаниями, все же плиты не простые – их привезли для украшения костела из Риги в 1764 году (костел уже действовал). Так на деле сбывались слова пролетарского гимна о том, что старый мир надо разрушить до основания, а затем…
Во время войны в школе на втором этаже немцы сделали госпиталь для солдат, раненных на фронте.
Сегодня старая школа, находящаяся в одном дворе с новой, большой, благоустроенной, – пустует. Двери забиты, окна заколочены. На стене между первым и вторым этажом висят два плаката, нарисованные на жести. Сделаны они, скорее всего, в пятидесятые–шестидесятые годы. На одном из них мужчина и женщина с красивыми лицами держат в руках главную книгу страны, а внизу крупными буквами написано: «Конституция – основной закон СССР!», на другом плакате написаны слова «Советской Армии – Слава! Слава на все времена». От дождей и снега металлические плакаты покрылись ржавчиной, изображения и слова читаются не внятно. И все же, если когда-нибудь в этом здании будет музей, надеюсь, плакаты останутся на своих местах. Это тоже красноречивое свидетельство эпохи.
Экспозиция Музея Черского находится в полуподвальном помещении, которое принадлежит средней школе.
«Музей государственный. Был основан в 1992 году энтузиастами этого дела, – рассказывает Надежда Ананьевна Сосновская. – Они нашли поддержку в Фонде Сороса. На грант фонда была создана временная экспозиция, начат ремонт соседнего здания. Мы планировали туда переехать, сделать постоянную экспозицию. Экспонатов у нас много, и прибавляются они с каждым годом, а места – мало. Потом Белорусское отделение Фонда Сороса приказало долго жить…
Наш музей делится на две части. Одна – посвящена жизни и деятельности геолога и географа Ивана Доминиковича Черского. На географической карте нанесено большое количество названий, связанных с его именем: горная система Черского, пик Черского, хребет Черского, вулкан Черского и т.д.
Вторая половина экспозиции – история Волынцев».
Я хожу по музейному залу, рассматриваю экспонаты, Надежда Ананьевна продолжает рассказ:
«История местечка уникальна. Во времена Ливонской войны 1579–1582 годов польский полководец и король Стефан Баторий со своими войсками завоевал эти места и отдал их иезуитам. Тогда деревня, находившаяся на месте Волынцев, именовалась Акацевщина, имела небольшое количество дворов…»
Мы подходим к репродукции картины Наполеона Орды, известного белорусского художника, композитора, общественного деятеля, жившего в XIX веке. Вспоминают о Наполеоне Орде не часто, хотя это была знаковая личность в белорусской истории, культуре.
«На картине Волынцы в 1864 году. Доминиканский монастырь, гимназия, в которой позже был создан коллегиум, и сам костел. Этот комплекс зданий доминировал в местечке. Далее – православная церковь Успения Божьей Материи, до 1838 года это была униатская церковь. И еврейский молитвенный дом. Здесь же много деревянных домов, в которых живут люди, по всей видимости, еврейских домов, – поясняет Надежда Сосновская. – В середине XIX века все население местечка составляло 1200 жителей, из них – 800 евреев».
Кстати, о еврейском молитвенном доме. Утверждали, что в Волынцах не было синагоги, а был только молитвенный дом. (Молитвенный дом – это помещение, в котором собирается миньян, то есть не менее десяти мужчин, чтобы молиться. В синагоге есть раввин, при ней создаются школа, благотворительные общества, погребальное братство и т.д.)
По данным Полоцкого зонального архива, синагога в местечке Волынцы была открыта ровно через год после посещения этих мест художником Наполеоном Ордой, то есть в 1865 году. По данным «Российской еврейской энциклопедии», в конце XIX века в Волынцах действовали две синагоги, раввином был Элья-Шая Хейфец. Все евреи местечка были хасидами.
Рассказала мне о синагоге и Роза Иосифовна Свердлова. Ее воспоминания относятся к концу 20-х годов XX века.
«В Волынцах действовала синагога. Я, когда была маленькой, ходила с мамой в синагогу. Это было деревянное двухэтажное здание. Сверху на балконе молились женщины. Почему-то я запомнила их плачущими. А внизу – мужчины в талесах молились, раскачиваясь из стороны в сторону. Я запомнила, как они танцевали. Наверное, мои воспоминания относятся к каким-то праздникам. (Скорее всего, это был праздник Симхат-Тора – А.Ш.) Был в Волынцах раввин, но, когда он исчез и при каких обстоятельствах, не помню. Разговоры у нас в семье об этом не велись. Был резник. Перед праздником все ходили к нему, он бил скот и птицу.
Мой отец Иосиф Хаймович Свердлов был религиозным человеком. Каждый день молился в синагоге».
Когда я слушал рассказы о местечке Волынцы, ощущал себя на качелях времени. Евреи живут в этих местах не менее трехсот пятидесяти–четырехсот лет.
Недалеко от Волынцев по дороге на Княжицы находилась корчма. Как обычно, она делилась на две части. Первая – «стайня», куда заезжали лошади. Вторая – где кушали и отдыхали люди. Там же жили и хозяева корчмы. (Я много езжу по Беларуси и вижу, сегодня не хватает придорожных гостиниц, ресторанчиков, а ведь это и есть та же корчма, только нового времени.)
Об этой корчме и о корчмаре-еврее подробно рассказывается в экспозиции Музея Черского. Находки свидетельствуют о многом. Сломанные штопоры говорят не только о качестве винных пробок и слабом металле, из которого делали штопоры, но и о том, что выпить останавливавшиеся здесь люди любили. Кафель, которым обкладывали печи, стоил недешево. Позволить себе такую роскошь бедняк не мог. Понятное дело – корчмарь бедняком не был. Здесь находят много битого старинного кафеля с низким и высоким рельефом. В корчме были две печи. И, наконец, монеты, которые интересуют и нумизматов, и историков. Самые старые, польские, относятся к 1666 году. Значит, корчма стояла, как минимум, с конца XVII – начала XVIII века. А рядом с ними мирно соседствуют русские монеты, выпущенные в XVIII и в XIX веках.
Про последнего корчмаря известно, что у него были две дочери и что погиб он в 1918 году. Его нашли убитым во рву. Кто причастен к этому делу, так и осталось тайной.
Вероятно, именно здесь, в Волынцах в стародавние времена родилась еврейская народная сказка «Лантух в шинке». (Лантух – жаргонное слово – уволень, пентюх, в данном случае, скорее, неповоротливое приведение).
«Недалеко от местечка Волынцы Витебской губернии жил корчмарь по имени Авром-Шмуэль со своей старухой женой. Детей у них не было, так что все их заботы были о корчме. Там все содержалось в образцовом порядке. Большой питейный зал всегда чисто прибран, даже маленькая кладовка, что рядом с залом, и та блистала чистотой. Эту кладовку и облюбовал лантух. Лица его никто не видел, но роста он был высокого. Ровно в полночь он выходил из темной кладовки и прямо при людях начинал безобразничать: опрокидывал помойное ведро, сбрасывал тарелки с полок, бил стаканы – словом, наносил всякий вред и убыток. А когда хозяева заходили в кладовку днем, она была пуста, хотя другого входа в нее, кроме как через питейный зал, не было.
А у Авром-Шмуэля был приятель мясник. Звали его Залман, здоровяк лет сорока, парень не робкого десятка. Услыхал он про лантуха, но не поверил, сказал, что это чьи-то фокусы и он, мол, не успокоится, пока не раскроет все до конца. Остался он в корчме ночевать. Постелили ему в большом зале, укрыли тулупом. Погасил он лампу и лег. Не успел заснуть, как услышал чьи-то тяжелые шаги. Кто-то что-то с шумом разбрасывал по залу. У мясника прямо мороз по коже. Тут кто-то в темноте подошел к его постели, сорвал с него тулуп и бросил на пол. Мясник мигом вскочил и стал звать корчмаря:
– Авром-Шмуэль! Дайте огня, тащите палки, посмотрим, что тут творится.
Прибежал корчмарь с зажженной лампой. Мясник увидел какую-то длинную человеческую фигуру, удаляющуюся в темную кладовку. Все бросились туда, но в кладовке никого не застали и только на полу увидели следы ног лантуха. Эти следы были похожи на следы лап огромной птицы. На другой день корчмарь продал корчму белорусу, а сам съехал с женой в местечко. С тех пор лантух в корчме не появлялся».
Еврейского кладбища в Волынцах не было. Это странно: во всех местечках в округе были, а здесь – нет. Поэтому хоронить евреев возили в Дриссу (нынешний Верхнедвинск). Неблизкий путь.
Работники Музея Черского собирают воспоминания старожилов. В папке (теперь компьютерной) хранятся воспоминания Алины Михайловны Рыжицкой о еврейских похоронах:
«Покойника клали на пол и накрывали. Затем его омывали и пеленали всего. Клали на доски и везли на лошадях на еврейское кладбище в Дриссу. Те, кто провожал покойника, доходили только до реки, потом спускались к воде, мыли руки и возвращались, а воз с покойником ехал дальше. Хоронили покойников сидя, досками обставляли и закапывали. Никаких поминок евреи не справляли».
Волынцы с первой половины XIX века, благодаря коллегиуму и первому в здешних местах театру, были известны как культурный, просветительский центр. Известно местечко и как торговый, деловой центр. В Волынцах проходили крупные ярмарки (кирмаши, как по-белорусски их называли местные жители) и базары. Кирмаши проходили два раза в год. На Коляды – зимой, возле деревянной церкви, и летом, на День святого Доминика. Каждые выходные в Волынцах были большие базары. Съезжались крестьяне из окрестных деревень, покупатели из многих местечек.
Большая еврейская община в Волынцах, как считает директор музея Надежда Сосновская, возникла, в первую очередь, благодаря ярмаркам. На мой взгляд, более реальным выглядит другой вариант. Евреи Волынцев, так же, как евреи многих местечек, занимавшиеся в основном ремеслом и торговлей, стали проводить ярмарки, чтобы иметь возможность сбывать товар без длительных и рискованных поездок.
Евреи ловили рыбу в реке Дрисса и продавали ее, торговали селедкой. Держали корчму и торговали вином. Торговали мануфактурой, которую привозили из Полоцка, Двинска и даже Риги, а позднее – получали по железной дороге. Немало было коробейников, которые торговали вразнос, обходили или объезжали на своих лошаденках окрестные деревни. Евреи были связующим звеном между городом и деревней. Между прочим, не было проблем со сбытом. Евреи занимались извозом, этих людей называли балагулами. Были кузнецы, портные, скорняки… Аптекарь был евреем.
Ада Филипповна Шавердук помнит довоенные ярмарки и базары. Были они уже не такие многолюдные и шумные, как прежде, советская власть по-своему «разобралась» с деловыми и мастеровыми людьми. Но традиции сохранялись. В базарный день собиралась уйма народа.
«Мы с мамой обязательно ходили на ярмарку и на базар. Если теряли одна другую, найти было тяжело. Шли домой и там встречались. Торги устраивались там, где теперь сельсовет. Все кругом было заставлено подводами, а вокруг площади стояли магазины и лавки, которые до середины двадцатых годов были частными. Там работали те же люди – в основном евреи, но принадлежало все уже государству. Много военных с семьями приезжали на базары. У нас была приграничная территория, стояло много застав и частей. Военных, их жен, сразу можно было отличить и по говору, и по одежде.
Мужчины любили в базарный день побеседовать и, конечно, выпить. Раньше вино продавали в розлив бокалами. Были любители, которые выпивали сверх нормы. Но тогда мужчины все же употребляли гораздо меньше, чем теперь, а про женщин и говорить нечего».
«На базары людей собиралось столько, что нельзя было пройти под горку, – уточняет в воспоминаниях, хранящихся в Музее Черского, Владимир Илларионович Ушаков. Он родился в деревне Овласково, недалеко от Волынцев, в 1924 году. – У евреев ларьки были, а наши продавали прямо с возов, или временную лавочку кто-то поставит. Еврей Ялов торговал вином, его магазин стоял там, где сейчас магазин «Юбилейный».
«Торговать и продавать евреи были большие мастера, – это из воспоминаний Владимира Парфеновича Канавальчука, родившегося в Волынцах в 1929 г. – И не хочешь чего-то купить, а зайдешь к еврею в магазин, обязательно он тебе продаст. Хлеб пекли евреи, баранки делали, а когда-то баранки были самым лучшим лакомством. Бывало, смотришь на них, хочешь купить, а денег нет. А еврей тебе их сует и говорит: «Ты потом маме скажешь, чтобы она деньги за баранки вернула». Ну, несешь их домой, а дома ругаются: «На черта ты их брал, денег и так нет». На хлебопекарне тоже работали евреи. Мололи и месили тесто наши, а выпекали хлеб они».
Ада Филипповна Шавердук, вспоминая довоенные годы, тоже рассказывала о местной хлебопекарне. «Мастера там работали настоящие. Выпекали большущие булки, килограмма по два каждая. Сейчас такие не найдешь. Хлеб в разрез продавался по полбуханки, по четверть…»
Мы шли с Надеждой Сосновской по улице Выдрянской. Названия местечковых улиц обычно указывают направление, в котором они ведут. Выдрянская – значит, в сторону деревни Выдрино. Это уже при Советской власти появились улицы Ленинская, Коммунистическая и другие, которые непонятно куда вели.
Следом за бывшей еврейской школой, а ныне – православной церковью, еще один старый дом из красного кирпича. Окна заколочены, комнаты пустуют, и только на лавочке сидит старик и думает одному ему понятную думу. Беспокоить его мы не стали.
«Здесь жил еврей, – поясняет Надежда Ананьевна, – торговал льном. Позднее, пока не построили новую школу, были школьные мастерские. Видите, у дома разрушены углы, – обращает мое внимание Сосновская. Действительно, из фундамента вывались или кто-то вынул большие тесаные камни. – Сами они бы не вывались, дома делали надежные, – говорит Надежда Сосновская. – Есть поверье, что евреи, когда строили дома, клали в фундамент по углам золотые монеты, конечно, у кого они были, – чтобы дом стоял долго и в нем водились деньги. Было так на самом деле или нет, никто сегодня точно не скажет. Во всяком случае, я не слышала, чтобы кто-то находил золотые монеты, хотя, как видите, их искали.
Во дворе – погреб (ледник), сложенный из больших камней. Здесь хранили продукты. Строили надежно – на века, думали, детям останется, внукам».
Мы подошли к тому месту, где проходили ярмарки. Песок под ногами да выгоревшая на солнце трава. Ничего уже не напоминает о прежней жизни этих мест.
Из услышанных мною рассказов рождался не только образ местечка. Я узнавал о людях – теперь уже небожителях – порой странных и непонятных, знакомился с обычаями, нравами, традициями. Здесь все переплелось. Деление на «наши» и «не наши», имея в виду христиан и евреев, чаще употребляли жители окрестных деревень, а местные под словом «наши» имели в виду – местечковых.
«Местечко большое. Было, где работать. Молодежь, конечно, разъезжалась по городам, но не так, как в послевоенные годы, – рассказывала Ада Филипповна Шавердук. – За речкой был приличный маслозавод. Делали сыры, масло – возили на машинах в Витебск. Там же, за речкой, была скотобойня. Работали швейная, сапожная, бондарная артели, кузница стояла. Была больница, роддом, аптека, почта».
Рассказывая о довоенном клубе, Ада Филипповна стала улыбаться и назвала его «шикарным». Наверное, у нее остались приятные воспоминания. «К нам военные приезжали в клуб из Боровухи. Ставили фильмы. Помню, первый фильм назывался “Девушка с характером”. Его показывали ночью, на стенке».
«Мой отец работал в магазине вместе с еврейкой Броней, – сказала Шавердук. – А мама – в «Центрспирте». Была такая организация, державшая лабораторию по проверке алкогольных напитков в Волынцах». Мама умерла, когда Аде Филипповне было всего восемь лет.
У каждого свои воспоминания о довоенном времени. Владимир Илларионович Ушаков рассказывал, что «в католическом монастыре – МТС ремонтировала свои тракторы, а костел стоял закрытый. Захоронения шляхты перенесли из костела и закопали останки на польском кладбище. Там было много захоронений Сволынских, Бениславских».
Роза Иосифовна Свердлова вспоминала довоенные годы и слезы текли по ее щекам. Для кого-то – это история, а для нее – молодость, время надежд и фантазий.
«Папа работал в швейной мастерской. Я иногда приходила к нему на работу. Он был грамотным человеком: знал иврит, по-русски говорил почти без акцента, умел читать и писать. Дома, конечно, говорили на идише. В предвоенные годы все местечко: и евреи, и белорусы, и русские, и поляки, говорили или понимали еврейский язык. У нас дома отмечали еврейские праздники Песах и Пурим. Отец это делал по всем правилам. В Йом-Кипур (Судный день) наша семья постилась.
Перед Песахом в местечке были подряды, то есть собиралось несколько семей и вместе выпекали мацу. Мы это обычно делали в доме у Юдиных. Я там бывала, помогала. Русская женщина, звали ее Валентина, обычно замешивала тесто. Перед войной с выпечкой мацы возникли трудности, очень сильной была антирелигиозная пропаганда. Я заканчивала школу, была комсомолкой. Старший брат Михаил, 1923 года рождения, закончил педагогический техникум, жил в Москве, был комсомольцем или даже членом партии. Родители не хотели, чтобы у нас были неприятности, и перестали выпекать мацу. Но старший брат решил сделать родителям приятное и привез мацу из Москвы. Отношения друг к другу в семье были хорошие, заботливые. Это характерно для многих местечковых семей – люди заботились, поддерживали друг друга.
Мама – Ида Рафаиловна, девичья фамилия Тувинская, была домохозяйкой. Малограмотная женщина, нигде не училась, но от природы была мудрым человеком. У нас было четверо детей: три брата и я. С нами жила еще и бабушка, мамина мама. Жили не богато, домик был маленький, но всем хватало места. У нас был небольшой огородик, корова, куры.
Перед войной в Волынцах в швейной мастерской работали евреи из Германии. Как они оказались в местечке, точно сказать не могу. Но я их сама видела, и папа мне о них рассказывал. Думаю, что с приходом Гитлера к власти они сумели перебраться в Польшу, а после 17 сентября 1939 года – к нам в местечко. До польской границы от нас было рукой подать».
У Иосифа Хаймовича Свердлова в Дисне – это до 1939 года территория Польши – жил родной брат Идл. Они не виделись с 1920 года. Когда к Советскому Союзу присоединили земли Западной Белоруссии, братья захотели встретиться. Чтобы помочь им, школьная самодеятельность Волынцев поехала выступать с концертом в Дисну. Дело было в начале зимы. Мороз стоял крепкий. Участники самодеятельности ехали на четырех подводах. На берегу реки их встречали дисняне. Тут же разобрали всех артистов по домам.
«В Волынцах была хорошая самодеятельность, – вспоминает Роза Иосифовна. – Работал клуб, он находился в просторном деревянном доме. Мы собирались по вечерам, устраивали танцы, репетировали постановки. Спектакли ставили на русском языке».
Люди жили надеждой на будущее, влюблялись, женились, рожали детей. Об одной из еврейских свадеб рассказала Алина Михайловна Рыжицкая: «Моя мама была на еврейской свадьбе и рассказывала, что свадьба у них интересная. Маму пригласили помочь приготовить к столу, что-нибудь подать. Она рассказывала мне потом: собирается в доме много людей, женщины с раннего утра что-то делают: кто-то убирает в доме, кто-то печь топит – причем так, что она красная становится. А потом берут коровью печенку и на длинных вилах – в печь, спекут там, а потом перекручивают. (Так кошеровали печень. В жарко натопленной печи быстро удалялась вся кровь из печени, а готовить мясо, печенку, в которой бы оставалась кровь, противоречит законам кошрута. Рубленая печенка – это блюдо еврейской кухни. – А.Ш.). Рыба у них на свадьбе должна быть обязательно. А когда ставят еду на столы, то всего кладут по кусочку.
Сначала в одной комнате собираются мужчины, в другой – женщины. Одни поучают жениха, другие – невесту. Долго говорят что-то по-своему. Потом садятся за столы. Водки много не пьют, больше разговаривают. Могут за всю свадьбу одной бутылкой обойтись. И рюмочки такие маленькие. Обязательно встают, говорят что-то, а потом поднимают чарку».
Лето 1941 года было тревожным. Военные, часто приезжавшие в Волынцы в клуб или на базар, намекали знакомым, что, если начнется «заваруха», лучше уходить на восток. Польские беженцы 1939 года, а они были тоже в Волынцах, со страхом вспоминали об ужасах фашистской оккупации.
И все-таки для большинства людей война началась неожиданно. Они верили советской пропаганде, были убеждены в мощи и несокрушимости Красной Армии.
«Света в Волынцах не было, а радиоточки – большие черные тарелки – были на почте и у некоторых людей, – вспоминает Ада Филипповна. – По радио мы узнали о начале войны. А потом, по-моему, в тот же день, немцы полетели, как черная тьма. Самолеты бомбили каждый день и наводили страх. Отец сказал, что надо уезжать, запряг лошадь, собрал самое необходимое, и мы поехали. Брат был старше меня на шесть лет. Ехали на большак. Хотя железная дорога от нас в трех километрах, но люди говорили, что в теплушки и на платформы не сесть. Колхозные лошади стояли в конюшне, кто хотел, запрягал – уезжал. На большаке мы были рано утром. Народу много, повозки ехали впритык одна к другой. И тут – немецкие самолеты. Летели низко и строчили из пулеметов. Много людей погибло. Началась паника. Мы потеряли брата, и папа сказал: «Поедем назад». Приехали в Волынцы и видим – горит наш дом.
Еврейские семьи, которые были посильнее, поднялись и уехали на восток. Могу перечислить по фамилиям, кто успел уехать. Ялов с семьей, он жил за речкой. Фейгиновы… В том районе, за рекой, остались в оккупации только старые и немощные люди… Из нашего района выехал Иоффе, рядом с церковью жил Гор, дальше Свердловы, напротив их дома – Акодис, дальше наши соседи – Смирины – два брата. Шацманы выехали, они после войны не вернулись сюда, а их дом стоит по сей день.
Аптекарь мог уехать, но остался. Специалист был, не надо к врачу ходить… Он не был женат, жил с двумя сестрами, и они не были замужем… Много евреев осталось под немцами. Я часто ночами не сплю. Лежу и вспоминаю. Один раз посчитала – 38 домов в местечке было еврейских, и представляете: в каждом доме жила семья. И дети были, и не по одному, и даже не по два…»
Когда началась война, к Свердловым приехал старший сын Михаил. Он, по воле случая, отдыхал в это время в санатории недалеко от Волынцев. Михаил, образованный человек, настоял на том, что надо немедленно уходить на восток.
«Мама запаковала сумки, – рассказывает Роза Иосифовна, – чтобы хоть что-то у нас было с собой на первое время. К нам пришел из Дисны мой двоюродный брат Борис – он был еще мальчишка. И мы пошли, ведя за собой на веревке корову. Дошли пешком до Великих Лук. Нас было семь человек: отец, мать, я, Борис и трое братьев. Младшего брата – он был маленький – какую-то часть пути несли на руках. Из Великих Лук, благодаря Михаилу, сели на платформу товарняка и поехали. Добрались до Багульмы – это Татария.
Михаил там первое время работал учителем. Потом его забрали на фронт. Он воевал, был ранен. После его ухода на фронт я стала работать на его месте – учительницей».
12 июля 1941 года фашистские войска заняли Волынцы. Оккупация продолжалась ровно три года. Освободили Волынцы советские войска 12 июля 1944 года.
В годы войны Волынцы были сильно разрушены. Здесь в 1941 году стояла артиллерийская батарея, которая обстреливала переправу через реку, налетели немецкие бомбардировщики, бомбили местечко, сожгли много домов.
«После того, как немцы заняли местечко, – вспоминает Ада Филипповна, – они вскоре принялись за евреев. Заставили всех пришить на одежду на спине белую шестиконечную звезду. Потом согнали всех в одно место – за реку Дриссу, там было несколько маленьких улочек, до войны в основном евреи жили. Обгородили это место колючей проволокой. Немцы и полицаи охраняли гетто, никуда евреев не выпускали, только на работу гоняли в Прудинки. Евреи дрова резали, дороги чистили, делали другие работы.
Кушать им было совсем нечего. Кто-то из соседей, конечно, помогал. Принесет картошину, свеклу. Но, считайте, полгода люди были заключены в гетто, осенние запасы, если у кого и были, закончились. Люди голодали, болели».
Были среди евреев и те, кто пытался выжить любой ценой. Про одного из них мне рассказала Свердлова. Его фамилия Иоффе. Он старался прислуживать немцам. Думал откупиться. Но его расстреляли фашисты вместе с остальными.
Это произошло 22 февраля 1942 года.
«Даже из казни евреев немцы устроили показуху, – сказала Ада Филипповна. – Провели ее в базарный день, в последнее воскресенье февраля, когда приехало много крестьян из окрестных деревень. Они все это видели, слышали выстрелы. До этого немцы и полицаи заставили евреев самих выкопать себе длинную траншею. Мы, ребятишки, бегали в конец сада, где поворот на кладбище. Оттуда все было видно, как на ладони. Это теперь заросло кустарником, а раньше весь большак просматривался.
Они выстроили евреев и строчили из автоматов. Крик стоял страшный. У меня и теперь, как вспомню, дрожь идет по телу. Людей на такую погибель привести. Говорят, кто убитый, а кто и раненый, в эту яму падал. После расстрела ходил по Волынцам староста, собирал людей закапывать траншею. Они рассказывали потом – дышала траншея. Ужас какой!»
Шавердук провела ладонью по старой довоенной фотографии, как будто хотела ее разгладить: «Вот я, а вот моя подруга рядом стоит – Соня Гуревич. Перед расстрелом она спряталась под печь, и ее не увидели полицаи. Если бы старше была, сидела бы тихо, ждала, когда все успокоится. А так, ребенок – вылезла и побежала к маслозаводу. От страха побежала искать родителей, хотела узнать, что с ними. Полицаи ее заметили, догнали и привели в управу. Сидят там двое немцев и староста. Немцы спрашивают: «Кто это?» Староста сделал вид, что не знает. А на беду, там Римка была, жила в Волынцах фашистка такая. Она говорит: «Что, ты не знаешь? Это же жидовка». Соню повели к траншее и пули тратить на нее не стали – кинжалом зарезали там».
Редко кому из евреев удалось спастись в тот день.
После разговора с Шавердук я с Надеждой Сосновской отправился к мосту через реку Дриссу увидеть своими глазами и то место, где было гетто и откуда местные ребятишки смотрели на казнь, и ту страшную траншею, в которую падали ни в чем не повинные люди.
Если бы не Надежда Ананьевна, я бы не нашел место расстрела. С асфальтированной дороги видна только зеленая стена кукурузы и островок высоких деревьев, метров в пятидесяти. Среди этих деревьев и находится братская могила. Отмечена она двумя ограждениями и черной пятиконечной звездой на длинном металлическом шесте. Такую черную звезду я видел впервые. Наверное, выкрасили в такой цвет случайно. Краска от времени потрескалась, по лучам звезды прошли бороздки, и это стало усиливать эмоциональное восприятие. Думаю, к нашему приезду заботами Надежды Сосновской сельсовет решил огородить этот островок памяти. Вокруг лежали недавно отесанные сосновые столбики. Стало понятным, как среди кукурузного поля появилась тропинка, ведущая к братской могиле.
К 70-летию расстрела узников гетто в Волынцах собираются поставить памятник на братской могиле. Одним из инициаторов этого стала директор Музея Черского Надежда Ананьевна Сосновская. Сельсоветом подписано обращение в Фонд Лазарусов, который помогает устанавливать памятники на местах массовых расстрелов евреев в годы Холокоста. Объявлен сбор пожертвований на памятник.
В Волынцы приезжают дети и внуки тех, кто уцелел в годы войны. Так в Музее оказался фотоархив Фаины Иоффе. На фотографиях вся жизнь Фаины Соломоновны, родившейся в Волынцах в 1920 году. ...Школьные годы, друзья и подруги по пионерской организации. Фотография директора школы Герасима Клементенко и подпись «Лучшей ученице 7-го класса Фаине Иоффе. 1935 год». ...Берег озера был любимым местом отдыха местечковой молодежи. Здесь сделан снимок летом 1940 года. Счастливые лица, не знающие, что их ждет впереди. ...Военные фотографии 1943 года. Фаина Соломоновна на Ленинградском фронте, медсестра в госпитале в блокадном Ленинграде. ...Первые послевоенные годы. Сестер Фаину Иоффе и Анну Хандогину вместе с мамой Софьей Берковной сфотографировал известный фотограф Николай Иванович Хандогин. Он не только их земляк, но и муж Анны Соломоновны.
И еще одна фотография Николая Хандогина – место расстрела евреев Волынцев. Опушка леса, чернильными крестиками обведено место братской могилы. Надпись на фотографии: «Здесь похоронены родные». И дата, когда сделан снимок: 10 декабря 1944 года.
Николай Хандогин (1909 – 1989) известен, как фотолетописец блокадного Ленинграда. Он снимал ленинградцев в самые страшные дни на улицах городах, воинов-красноармейцев, которые обороняли Ленинград, колонны машин, которые везли продовольствие по «Дороге жизни», был в первых рядах тех, кто шел на прорыв блокадного кольца. В книге «Война... блокада. Победа» опубликовано более 100 снимков Николая Ивановича Хандогина.
Знаменитого фотографа похоронили на родине – в деревне Волынцы. На его могиле стоит памятник.
Фаня Марковна Рывкинд до войны работала в Волынцах учительницей в школе. Жила с братом и старой мамой. Фаня и ее брат во время оккупации несколько раз приходили к бургомистру Малею с подарками. Уже партизаны появились в лесах. Рывкинды надеялись как-то оттянуть время, узнать, где дислоцируются партизаны и уйти к ним. Брату это удалось, а потом и Фаню Марковну он забрал к себе. А мать их погибла в гетто. Фаня Марковна после войны жила в Ленинграде.
Роза Иосифовна Свердлова после перезда в Витебск была внештатным корреспондентом областной газеты «Народное слово». Эти строки из ее заметки «Была у меня подруга».
«В Волынцах есть братская могила “Жертвам фашизма февраля 1942 года”. А рядом захоронение мирного времени, где покоятся супруги Шенкман – подруга моего детства Рива и ее муж Михаил, участники Великой Отечественной войны, люди удивительной судьбы.
Рива Цирклина росла в большой бедной семье. Ее отец и мой до войны работали в швейной артели и дружили. А мать Ривы рано умерла, оставив пятерых детей…»
В местечке всегда были известны подробности из личной жизни каждой семьи. А иначе, что же это за местечко, если оно не обсуждало и не выносило общественный приговор каждому поступку. Кстати, в Волынцах до сего времени сохранился дом, в котором до войны жила семья Цирклиных. После смерти жены Захар Израйлевич Цирклин не стал жениться вторично, а взял в дом женщину намного старше его: одинокую и бедную. Она хлопотала по хозяйству, помогала держать корову. Вот так и вырастил пятерых детей. Местечко поступок Цирклина одобрило, здесь все подчеркивали, что живут ради детей. И так было из поколения в поколение.
Узники гетто понимали, что изо дня в день их ждет самое худшее. Ходили слухи, что в соседних местечках гитлеровцы уже учинили кровавые расправы над евреями. А когда выкопали глубокую яму в сосоннике, сомнений не осталось. Да и полицаи, издеваясь над евреями, говорили, что пришел их последний день.
По совету отца Рива Цирклина с братом Лёней решила бежать. Ей было 16 лет, Лёне – 12. Отец Цирклин Захар Израйлевич, 1895 г.р., остался с тремя детьми: Яшей, 1927 г.р., Идой и Симой, 1933 г.р.
Конечно, Захар Израйлевич понимал, что грозит ему и оставшимся детям. Но уйти вместе с Ривой и Леней – значит, и себя погубить, и всех пятерых детей. И тогда он сделал страшный выбор. Сказал Риве с Лёней уходить из гетто и получить хоть какой-то шанс на спасение, а сам остался с тремя детьми на верную смерть.
Ада Филипповна рассказала подробности этого побега.
«Рива с братом ушли из дома затемно, перешли железную дорогу и подались в сторону Зеленовщины. На горе стояла деревня. Ее фашисты в 1943 году сожгли дотла. Ребята постучались в первый же дом. Мороз был большой, и далеко бы они не ушли. Их впустили, поняли, в чем дело. Отогрели, накормили, а потом спрятали в погребе. Но долго так продолжаться не могло. В деревне все известно друг про друга. И тогда ребят решили отвезти в другую деревню».
В деревне Ярмолино Верхнедвинского района приняли еврейских детей, хотя у Петровских была своя большая семья: родители и восемь детей. Старшие: Александра (1919 года рождения) и Зинаида (1924 года рождения), а младшие – еще под стол пешком ходили.
Петровские прятали Риву с Лёней несколько месяцев. Днем ребята таились в баньке, в сарае под сеном, а ночью – грелись в хате на печке.
О подвиге Петровских написано в книге «Праведники Народов Мира Беларуси». (Составители И.П. Герасимова, А.Л. Шульман, Минск, «Топник», 2004 г.)
«Сначала никто не знал в Ярмолино, что в доме у Петровских скрываются евреи, но вскоре соседи стали подозревать это. Последовали угрозы выдать евреев оккупационным властям.
В апреле 1942 года Петровские, узнав о предстоящем обыске, спрятали Цирклиных на окраине деревни в сарае.
Полицаи ворвались в дом Петровских и жестоко избили главу семьи Аркадия Петровского, пытаясь узнать, куда он спрятал евреев. Аркадий ничего не сказал, и обыск не дал никаких результатов. Было решено отправить Цирклиных в более безопасное место: в Россонский район, в места, контролируемые партизанами».
При наступлении советских войск брат и сестра Цирклины влились в действующую армию. Лёня стал сыном полка. Рива окончила краткосрочные курсы медсестер. Перевязывала, выхаживала раненых. На фронте ее наградили медалями «За боевые заслуги», «За отвагу», «За Победу над фашистской Германией».
В 1998 году Аркадий Петровский, его жена Мария и дочери Александра и Зинаида были удостоены звания «Праведник Народов Мира». Родители были награждены медалями посмертно, а Александра и Зинаида часто встречались с Ривой, помогали друг другу.
Закончилась война, Риву и Леню Цирклиных демобилизовали. В Волынцах чудом уцелел их дом, и они поселились там. Вскоре Рива вышла замуж за бывшего партизана Михаила Шенкмана, жену и двоих детей которого фашисты расстреляли.
Из книги «Встали мы плечом к плечу… Евреи в партизанском движении Белоруссии. 1941 – 1944 гг.» (составитель И. П. Герасимова, Минск, «Асобны дах», 2005) я выяснил, что Михаил Шенкман воевал в отряде Табачникова. Пришел в партизаны из плена. Вероятно, сумел обмануть немцев по поводу своего происхождения, а затем совершить побег.
Более подробно рассказывает об этом Лобкович Валентина Семеновна – дочь Ривы Захаровны Шенкман (Цирклиной)
«В конце февраля 1942 года недалеко от дороги на д. Забелы была выкопана большая яма. Ночью 26 февраля 1942 года перед расстрелом моей матери и ее младшему брату Леониду удалось бежать. Они долго скитались по лесу, пока не добрались до д. Ярмолино. Там они попросились на ночлег к семье Петровских...
В этой семье мама и ее брат были до мая месяца, а затем их переправили в партизанский отряд им. Сталина. В отряде они находились до 1944 года. С приходом Красной Армии отряд влился в армию генерала Баграмяна.
Я родилась 8 января 1945 года.
В этом же году мать со мной и братом Леонидом вернулась в Волынцы. Впоследствии мать вышла замуж за Шенкмана Меера Хаскеловича (Михаила Александровича), который вернулся из рядов Красной Армии, имел много боевых наград. Родители Шенкмана М.Х. (Шенкман Хаскел Израйлевич,1871 г.р., Шенкман Хая Нотановна, 1874 г.р.) были также расстреляны в Волынецком гетто. До 1965 года мама с отчимом проживали в Волынцах, а затем переехали в г. Полоцк.
Лёню забрал в Ригу двоюродный брат, помог получить образование.
Шенкман М.Х. оградил место захоронения еврейского гетто, поставив металлическую ограду, а обнесенное цепями –это предположительно место захоронения евреев, которые скрывались, но были пойманы и расстреляны.
Перед смертью в 1985 году Шенкман М.Х. попросил похоронить его в Волынцах, рядом с братской могилой. Мать попросила похоронить ее рядом с мужем. Она умерла в 2000 году».
После войны в местечко вернулось несколько еврейских семей. Одной из них были Свердловы.
Роза Иосифовна рассказывала мне: «В 1944 году, когда наш район освободили, я написала письмо в Белоруссию в областной отдел народного просвещения. И мне дали направление на учительскую работу в родные места. Приехали в Волынцы, наш дом остался цел, но в нем жили другие люди. Моя мама была боевая женщина, она сказала: «Это наш дом. Мы будем здесь жить». Вот так мы вселились в родной дом. У нас практически ничего с собой не было. (Роза Иосифовна заплакала) Соседи встретили нас хорошо: кто подушку принес, кто – ведро картошки. Постепенно и мы стали обживаться».
«Есть мгновения, которые запечатлеваются в душе навсегда, – это строки из заметки Розы Свердловой «Хорошеет малая Родина» в газете «Народное слово». – 9 мая 1945 года мне помнится до мельчайших подробностей. Тогда я жила в Борковичах. (Соседнее местечко с Волынцами – А.Ш.) Работала в школе учителем. Ранним утром нам постучали в дверь и окно: «Победа! Собирайтесь на митинг!» Сельский клуб был полон. Люди обнимались, целовались и плакали. Это были слезы радости, что война закончилась, и одновременно печали, ведь у многих с фронта не вернулись отцы, мужья, сыновья, братья и женихи.
У меня был любимый человек, друг детства. Мы с ним переписывались, строили планы, как хорошо будем жить после войны и какая крепкая у нас будет семья. Но не суждено было этому сбыться: мой суженый не дожил до Победы пятнадцать дней. Пал смертью храбрых на подступах к Берлину.
…Минутой молчания почтили участники митинга светлую память павших. Потом из саперной части, находившейся на тот момент в Борковичах, в клуб прибыл духовой оркестр, и начался праздник».
После войны Роза Иосифовна окончила заочно факультет иностранных языков Минского педагогического института и более тридцати лет преподавала немецкий язык в родной школе в Волынцах.
…Ушел в мир иной муж. Тридцатилетним умер сын, получивший большую дозу облучения во время службы в Советской Армии. Невестка с внуком переехали в Израиль. Роза Свердлова последняя из евреев уехала из местечка.
В 1991 году жительница Волынцев Мария Егоровна Булавская по памяти составила список евреев местечка, расстрелянных в феврале 1942 года. В нем около сорока фамилий, а всего фашистами и их пособниками было уничтожено около восьмидесяти человек. (Страшно, когда о людях пишешь слово «около». Но точных списков нет. И в музее Волынцев надеются, что откликнутся те, кто знает и помнит: сообщат фамилии, имена.)
…Еще про одного человека я хочу рассказать. Жил в Волынцах Иосель Волопьянский. Был у него конь, ездил Иосель по окрестным деревням, собирал тряпье, макулатуру, кости. На обмен привозил краску, кисти, ситец, а иногда картузы или боты. И хотя говорили, что заготовители – народ не бедный, семья Волопьянских была, как говорится, голь перекатная. У Иоселя – пятеро детей, жена Эстер-Бася работала в колхозе, русские соседи ее называли Захаровна, да еще старуха-мать жила с ними. Обедали они обычно так: варили котел картошки, высыпали ее на стол, только руки подставляли, чтобы не упала на пол. А посередине стола ставили миску с селедочным рассолом. Его Иосель бесплатно сливал с бочек в магазине. Макали картошку в рассол и ели. Если во время обеда кто-то приходил в дом, обычно к детям забегали друзья, их обязательно усаживали за стол. Семья была бедной, но гостеприимной.
Младшая дочка Рива до войны умерла от туберкулеза. Еще одна дочь трагически погибла. А старшая – уже жила в Полоцке. Когда началась война, Иосель сказал, что немцы принесут смерть. Ему вспоминали Первую мировую, говорили, что простым евреям бояться нечего. Иосель никого не слушал, он усадил на подводу семейство, бросил мешок с нехитрым скарбом и пошел вслед за отступающей армией.
После войны Волопьянский вернулся в Волынцы. Теперь уже с тележкой ходил по деревням, продавал всякую мелочь. Знал про все и про всех. Если у кого-то из деревенских были проблемы, шли советоваться к Иоселю. Он любил давать советы. А еще любил приходить в гости. Ходили слухи, что у Иоселя есть золото, оно зашито в поясе, который все время при нем. Ох, уж эти легенды о еврейском золоте! Скольким людям они не дают спокойно спать? Иосель дожил до девяноста лет. Он говорил, что все время находится в дороге и поэтому смерть никогда не сумеет его догнать.
…Мертвого Иоселя нашли комбайнеры на краю хлебного поля. Однажды старик возвращался со своей тележкой из очередного похода по деревням, прилег отдохнуть, и смерть догнала его.
