Юдовин Лев Исаакович, начало 1990-х г.Есть легенда, что два брата приехали из Лепеля и поселились на излучине реки (Лепель на запад в 60 км от Бешенковичей.) По профессии они были гончарами, по национальности – евреями. Их фамилия была Шенкин. В те годы в моде была латынь, а на латыни «два» означает – «би». Назвали будущий городок Бешенки. А затем, спустя много лет, это слово трансформировалось в слово Бешенковичи.

Во время войны 1812 года в Бешенковичах находился гарнизон Наполеона Бонапарта. В октябре 1812 года русские войска во главе с генералом Витгенштейном освободили Бешенковичи от французов. Памятником о прошедших боях в Бешенковичах стала сохранившаяся до наших дней «Батарея». Так местные жители назвали земляной вал на правом берегу Западной Двины – подковообразной формы, открытый в сторону реки, длиной около 800–900 метров. На гребне этого вала люди пробовали копать и обнаружили человеческие кости.

По рассказам наших дедов, до войны с Наполеоном на берегу реки так же был населенный пункт, который назывался Стрелкой. В подтверждение вышесказанного имеется небольшое старинное еврейское кладбище на опушке соснового бора, примерно в полукилометре от теперешнего поселка Стрелки. Это кладбище с трех сторон: севера, запада и юга, окаймлено глубоким рвом, а с восточной стороны переходит в луг.

Поблизости от берега Западной Двины, на этом кладбище, хорошо видны могильные курганы.

Еврейские профессии

На берегу Западной Двины, напротив пароходной пристани, стояли три амбара огромных размеров, построенных в XIX веке графом Храптовичем. Два из них стоят по сей день (1979 год). Эти амбары были наполнены товаром. Весной причаливали большие баржи, которые перевозили мешки с зерном вниз по течению реки в сторону Риги. Некоторые жители гордились тем, что имели прямые торговые связи с Ригой. Помнится мне одна деталь из механизации, применяемой тогда при погрузке зерна. От дверей амбара устанавливали желоб (из строганых досок), и по этому желобу мешки спускались в баржу.

Наиболее многочисленную группу еврейского населения составляли ремесленники: портные, столяры, сапожники, кузнецы, кожевенники, жестянщики. К этой же группе относится и немалое число извозчиков, которые назывались балаголы. Извозчики делились на две подгруппы. Одни занимались перевозкой грузов внутри местечка, а другие – межгородскими перевозками. Часть извозчиков перевозила пассажиров (седоков) до железнодорожной станции Шумилино и до Витебска.

Значительная часть евреев была занята в сфере торговли. У одних были свои лавки, другие – торговали зерном, льном, щетиной и другими товарами сельскохозяйственного производства. Небольшая группа евреев местечка Бешенковичи была коробейниками. Они ездили по окрестным деревням и продавали жителям мелкие товары.

Такие местечки, как Бешенковичи, были рассеяны по всей Белоруссии, как звезды в небе. Если взять Бешенковичи за центральную точку, то мы увидим следующее: до м. Островно – 30 км, до м. Чашники – 30 км, до м. Сенно – 30 км, до м. Улла – 30 км, до м. Шумилино – 32 км (до г. Витебска 40 км железнодорожного пути). Лепель и Сенно были уездными городами.

В центре местечка была базарная площадь. По обе стороны площади рядами стояли лавки. На противоположной стороне – в миниатюре «Гостиный двор», тоже в форме квадрата. В центре городка всегда было здание пожарной части.

Базарным днем было воскресенье, в субботу евреи справляли шабес – шаббат.

Два раза в году проводились ярмарки. Зимой были «Красные торги», в летом – в Ильин день (20 августа по старому стилю), крупнейшая ярмарка. Съезжалось много людей из разных городов, поселков, деревень, торговали большим ассортиментом товаров.

Несмотря на удаленность от железной дороги, Бешенковичи были связаны с большим миром через реку Западная Двина. Когда река освобождалась ото льда, сразу начинали прибывать пароходы, баржи с грузами и т.д. Также сплавляли плоты деловой древесины целыми караванами, которые следовали вниз по течению в сторону Риги.

Повествование о пожаре,
очевидцем которого я был

Лето 1922 года было жарким. Урожай у моего отца и его соседей был хорошим. В то лето пошли слухи о конокрадах, которые появились в соседних деревнях.

Стоял сентябрь, около месяца не было дождей. Поля были убраны, кроме картофеля. Дни становились короче, ночи длиннее.

Электричества не было, сидели вечером при керосиновой лампе.

В один из вечеров отец решил несколько часов побыть в поле с лошадью, чтобы ее немного подкормить. Он поначалу спать не собирался, а потом усталость взяла верх, и он уснул. Проснувшись, не увидел лошадь и пошел ее искать. Отойдя около полукилометра, обнаружил своего коня. Тот щипал сочную траву и не подозревал, что его удаление принесет беспокойство хозяину.

Не успев рассказать о приключении с конем, папа сообщил маме о подозрительном огоньке, который увидел. Хотя отец вошел в дом тихо, мы, дети, проснулись. Мама ему сказала: «Выйди и посмотри еще раз: не пожар ли это?!» Когда он вышел, увидел огромное пламя и, взволнованно вбежав в дом, произнес страшное слово: «Пожар!»

Вскоре мы все уже были на улице. Соседи спали и ни о чем плохом не подозревали. Папа велел мне немедленно разбудить их, что я и сделал. В это время ночную тишину нарушил грозный и тревожный звон главного церковного колокола. И хотя нашей Стрелке пожар не угрожал, так как ветер дул в другую сторону, все жители нашей стороны были на улице. Некоторых разбудили, а другие встали, услышав звон колоколов. Тем временем огонь распространялся с неимоверной быстротой. Этому способствовали сильный восточный ветер и старые деревянные постройки.

Пожарное депо находилось относительно недалеко от того места, где начался пожар и, когда прибежали пожарники, оно уже горело. Примитивные пожарные машины были уничтожены огнем, прежде чем они смогли воспользоваться ими. Многие наши стрелковчане переехали на пароме на большую сторону, чтобы помочь своим родственникам и друзьям в страшной беде.

Будучи свидетелем этого кошмара, я с ужасом наблюдал, как одновременно море огня полыхало на различных улицах местечка. При порывах ветра было видно, как большие горящие головешки забрасывались на сотни метров, образуя новые очаги огня.

Дома в Бешенковичах были в основном деревянными. Каменные или кирпичные здания можно было сосчитать по пальцам. И хотя планировка была городского типа и улицы по тем временам не узкие, но застройка была сделана без учета противопожарной безопасности. Дома стояли впритык друг к другу.

Примерно через три часа после начала пожара огонь достиг Луговой улицы, что поблизости от реки. И при свете этого страшного огня было видно, как люди стаскивали на берег к самой воде различную мебель, одежду и всякую домашнюю утварь. Я оставался на нашей стороне, мы не были уверены, что огонь не перекинется через Двину, особенно когда пожар охватил береговую улицу. И если бы ветер изменил свое направление, нашей Стрелке был бы конец. Но как говорится: «Бог миловал».

К пяти часам утра весь городок был превращен в сплошное пепелище. То, что люди наживали на протяжении веков, огонь уничтожил в течение пяти часов. Когда наступило утро, на улицах еще дымили остатки бывших домов. Сгорело примерно девяносто процентов зданий городка.

Немного позже мы узнали о еще одной страшной трагедии, связанной с пожаром. Погибли восемь человек. Причем, шесть из них – из семьи моего любимого ребе Алтера Резника. Погибли его жена Хае-­Соре, зять Велв Гильман и четверо внуков: две девочки – дочери умершего ранее сына Алтера – Боруха, и двое детей дочери Алтера – Хаси (мальчик и девочка). Мальчика звали Зямой. Ему было лет одиннадцать. Он был способный, и дедушка его любил больше других внуков. Из другой семьи погибли старик со старухой.

Уставшие, измученные люди бродили по дымящимся пустырям и что-то искали. Мне тогда показалось, что они сами не знали, что ищут. Побродив по неузнаваемым улицам, я вернулся к парому, чтобы пойти домой. Паром был на другой стороне, на берегу оказалось много людей, ожидавших его. В это время к берегу подошел мой старый ребе Алтер и начал спрашивать у людей, не видели ли они кого-либо из его близких и родных. Спрашивал он о тех, которых уже не было в живых. Однако ему казалось, что он, возможно, еще кого-либо из них найдет. Мне было совершенно непонятно, почему он упомянул Боровцы. Эта деревня в четырех километрах от Бешенковичей. Предполагал что кто-то из его близких ушел в названную деревню. Мне было его жаль до слез. Он стоял, сгорбившись, на берегу реки, недалеко от парома. Его большие, всегда добродушные и ласковые глаза, были воспалены, и из них выделялись крупные прозрачные слезы. Хотя внешне казалось, что он не плакал. Его землисто-серое лицо, пронизанное многочисленными морщинами и глубокими складками, свидетельствовало о той тяжелой жизни, которую пришлось прожить этому уважаемому старику. И на склоне лет на его голову свалилось невообразимое горе.

Мой дядя Пейше приютил ребе Алтера, его овдовевшую дочь Хашке с оставшимися тремя детьми.

Вскоре многие погорельцы навсегда покинули Бешенковичи. Одни уехали в Витебск, другие – в Ленинград, третьи – в различные города и местечки к родственникам или знакомым.

Поначалу многие сомневались в том, что наш родной городок когда-либо поднимется из руин и пепелищ. Однако оставшиеся в Бешенковичах погорельцы думали по-другому. Их мысли были заняты тем, как остроить сгоревшее.

Тем временем потерявшие свой кров люди нашли временный приют на нашей Стрелке и на окраинных улицах в уцелевших домах. Некоторые перебрались в ближайшие деревни к знакомым крестьянам.

Так как наш домик был небольшой, мы приняли к себе только одинокую женщину по имени Рейзл. Мой отец в детстве учился в хедере у ее отца. Упомянутая женщина жила с мужем свыше двадцати лет в своем доме на Луговой улице. Детей у них не было. Примерно за два года до пожара она решила разойтись со своим Иосифом. Мотивировала тем, что у них нет детей. Ее муж возражал, но отсутствие детей явилось поводом к их разводу. У ее мужа был свой наследственный дом в Сенно. Как выяснилось позже, причиной их развода была вовсе не бездетность. В молодости Рейзл любила одного парня по имени Залман. Он ее тоже любил. Многие их считали женихом и невестой. Но впоследствии они разошлись, как в море корабли. Залман где-то женился, а Рейзл вышла замуж за упомянутого Иосифа. И вот за два года до пожара Залман овдовел и переселился в Бешенковичи. Тут-то Рейзл вспомнила свою старую любовь и решила развестись с мужем и выйти за Залмана. Но последний, по-видимому, не проявлял к ней особого интереса, и она осталась одна. Что касается Иосифа, то он периодически ее навещал и каждый раз настаивал на том, чтобы они снова сошлись. Но Рейзл продолжала упорствовать и не соглашалась. Узнав через два дня о пожаре, Иосиф примчался из Сенно и встретился с женой на большой стороне. Мы об этом не знали. Он к нам не приходил, а Рейзл ничего не рассказывала. Иосиф надеялся, что теперь она согласится снова сойтись с ним. Ведь ей негде было жить, а у него в Сенно хороший хозяйский дом.

Я уже упомянул о том, что у нас рано ложились спать. Зато и рано просыпались, примерно в 5–6 часов утра. Проснувшись, обычно разговаривали тихо между собой. Рейзл спала в углу комнаты, у окна на нашей жесткой кушетке. Во дворе у окна была скамейка. В то утро родители и Рейзл повели снова разговор о ее разводе с Иосифом. Она начала подробно рассказывать, как они все разделили поровну, друг друга не обидели. Папе показалось, что она громко разговаривает, и он бросил реплику: «Говори по-тише, помни поговорку: «Стены имеют уши!» И тут мама заметила: «Не придет же Иосиф из Сенно, чтобы подслушать наш разговор». И в ту же минуту раздался голос Иосифа за окном. «Рейзл, – говорит он, – не ври, неправда, не так мы делили наши вещи». Услышав этот голос, мы все были настолько изумлены, что не поверили своим ушам. Как выяснилось, Иосиф всю ночь пролежал на нашей скамейке под окном в ожидании встречи с Рейзл. Впоследствии они сошлись, и она уехала с ним в Сенно.

Вскоре власти объявили, что погорельцы, желающие построить новые дома, могут получить бесплатно строительный лес. Благо, сосновый бор был рядом. И в начале зимы на многих пустырях появились ярусы свежего делового леса. А несколько позже начали подниматься стройные красивые срубы будущих домов. В середине следующего лета на некоторых возрожденных улицах люди справляли новоселье. И, несмотря на то, что отстроенные дома пока выглядели хуторами, для всех было ясно, что наш родной городок снова заживет нормальной жизнью.

Как известно, в начале 20­х годов был провозглашен НЭП. Появились небольшие лавки и ларьки со всякими товарами повседневного спроса. Большая паровая мельница была возвращена ее бывшему хозяину – Пайкину. Она работала на полную мощность: и отделение для простого помола, и вальцовое отделение, где изготавливались лучшие сорта пшеничной и ржаной муки. Тогда появилась возможность покупать отруби для коров и мелкого скота.

Будучи подростком, я занялся этим делом. Раз в две недели привозил с мельницы воз отрубей. У нас тогда были четыре коровы: две дойные и две телки. Мы им давали восемь килограммов отрубей в сутки, да плюс клевер. Лугового сена у нас не было. Основной корм для скота был красный клевер.

Зимой 1925 года я попытался заняться еще одним делом. У нас тогда была в моде «навалка», или «извоз». Это означало возить различные грузы из Бешенковичей в Шумилино (железнодорожная станция) и обратно. В среднем грузили на одну лошадь 30 пудов, и за это платили три рубля. Не густо, не правда ли? Но это было лучше, чем ничего.

Лев ЮДОВИН

Юдовин Лев Исаакович, начало 1990-х г.