Дом, в котором до войны в Витебске жили Нина и Мендель Аликимовичи с двумя маленькими дочурками Женей и Галей сохранился и в наши дни. Это дом номер пять по проезду Гоголя. В июле сорок первого, когда начались все эти события, Жене шёл седьмой год, а  Гале едва исполнилось пять.

 

Случилось так, что в один из тех дней отец ушёл на работу и ушёл навсегда, больше они его никогда не видели. В тот день, эвакуировали витебский завод Коминтерна, на котором он работал. Вместе с заводом вывезли в тыл часть рабочих, в их числе оказался и отец. После его призвали в армию, а с фронта он не вернулся.

Потом начались страшные бомбежки, в детской памяти Жени они отложились на всю жизнь. Соловьева Евгения Михайловна и сегодня помнит, как они бежали с матерью по Задуновской (ныне улица Фрунзе) в сторону Тулова, и там прятались во ржи от пролетавших над головой немецких самолётов. А после, когда возвратились в город, оказалось, что их дом  разбомбили. Они стояли около горящего здания, в котором у них осталось всё. Когда началась бомбежка, они в спешке бежали из него в чём были.

А после ходили по домам и просили хоть что-нибудь, из того, что люди могли дать – одежду, еду, приют. Жене хорошо запомнилось, как в каком-то доме матери подарили пуховую подушку, а им с сестрой, вместо игрушки, маленький красный кувшинчик. Спать в эти дни им пришлось у чужих людей и в разных местах – там, где пускали переночевать.

Ну, а когда пришли немцы, в первую очередь, по городу стали выискивать евреев, и буквально с первых же  дней начались расстрелы и казни. По прошествии нескольких недель такой жизни, Нина решила уходить из города. Было страшно за детей, ведь отец у них был еврей, и об этом люди знали, а кроме того нужно было где-то и за что-то жить.
 И они пошли в Городок, Нина сама была оттуда родом и там проживали два родных брата её матери. Больше идти им было некуда.

Когда шли мимо бывшего Клуба металлистов, где немцы уже вплотную приступили к созданию гетто, через дыры в ещё недостроенном заборе было видно, как там стреляли в людей, и сталкивали в какую-то яму. А в следующую минуту Женя увидела, жуткую картину – крошечному ребёнку разбили о стену голову, и тоже швырнули в ту же яму. От ужаса она закричала на всю улицу. Мать схватила детей за руки и побыстрей потащила прочь от страшного места.

Все тридцать километров до Городка им пришлось пройти пешком, транспорта никакого не было, по пути к ним присоединилась ещё одна женщина с дочкой, у которой тоже был муж еврей.

В Городке они остановились у Семёна – самого младшего из Нининых дядей. Его до прихода немцев, в армию призвать не успели, а старший её дядька Антон был уже непризывного возраста. Жил Семён на улице Пионерской, недалеко от центра. Хозяйство у него было приличное – большой огород, коровы, свиньи, даже лошадь, но впоследствии немцы забрали всё, вплоть до последней курицы.

Но долго, к сожалению, они у него и не задержались, и причиной тому была Женя. Она никак не могла поладить с младшим Семёновым сыном Степкой, её одногодком. Жена Семёна, постоянно защищая своего ребёнка, в конце концов, предложила Нине подыскать себе какое-нибудь другое пристанище. На тот момент пустующих, оставленных людьми помещений, в Городке было предостаточно, и Семён нашёл для них комнату в центре, в доме рядом с немецкой жандармерией.

Очень скоро в Городке возникла та же проблема, от которой Нина бежала из Витебска. Городок был небольшим населённым пунктом, и о том, что она была замужем за евреем, здесь знали все. Стоило девочкам появиться на улице, как их начинали обзывать «юдэ». Они с плачем возвращались к маме, и Нина, в конце концов, перестала выпускать их из дома. Вот только непоседу Женю, где-то запереть было сложно. Но она была светленькой, совершенно непохожей на еврейку, так что мать не сильно её и удерживала. Ну, а черноволосой и смуглой Гале выходить куда-либо Нина запретила напрочь.

Однако все это не сильно помогло. Вскоре появились приказы, обязывающие родителей регистрировать детей-полукровок в полиции. Опасности добавила, гулявшая с немцами,  тёткина племянница. Нина имела неосторожность высказать ей своё мнение по этому поводу, а та недолго думая, донесла на неё в комендатуру. Нину таскали на допросы, избивали шомполами, но она выдержала – ведь не могла же мать отдать на смерть своих детей. В конце концов, помог, живший за стенкой сосед полицай. Он поклялся немцам, что знал её мужа, и что муж у неё русский.

Работы в Городке не было вообще, тем не менее, жить на что-то надо было. Вначале Нина просто ходила побиралась, потом научилась гадать, и этим с горем пополам как-то зарабатывала на пропитание себе и детям. А Женя постоянно носилась по улицам и залазила во все возможные и невозможные дыры. Однажды, заслышав где-то мычание коров, они с соседским пацаном забрались в пустой, примыкающий к соседнему двору дом, и через выбитое окно стали с интересом наблюдать, как немцы бьют скот. Немецкий солдат, заметив в окне двух любопытных детей, выплеснул на них ведро крови. Когда Женя в таком виде возвратилась домой, мать поначалу схватилась за голову, однако выслушав её историю, ещё добавила сверху.

Осенью девочки заболели тифом, их поместили в тифозный барак. Что он из себя представлял? Длинное помещение, а внутри в два ряда двухъярусные нары. И вдоль этих нар, вплотную друг к другу лежали мужчины, женщины, дети, больные, выздоравливающие, живые и уже неживые. Женя с Галей сбежали оттуда на следующий день. Когда они снова появились дома, соседка посоветовала Нине крестить их.

– Глядишь мол, и поможет, – сказала она.

Церковь была рядом, Нина сходила и привела священника. Уже подходя к их двери, он неожиданно остановился.

– Чем болеют дети?

– Тифом.

Ни слова не говоря, священник развернулся и ушёл. Через месяц дети сами пошли на поправку, но после этого Нина уже ни разу в жизни не переступала порога церкви.

Зима сорок первого была голодной и холодной. Мужчин в семье не было, дрова Нине приходилось пилить вдвоём с Женей. В комнате у них стояла полуразвалившаяся печурка, её топили каждый день, но всё равно было холодно, и чтобы не замерзнуть натягивали на себя все, что только было. Однажды с Женей произошёл такой случай – она несла домой из сарая дрова, когда стоявший неподалеку немец спустил на неё собаку. Женя закричала, упала лицом в снег, но помочь было некому, и овчарка с остервенением рвала на ней одежду, прокусывала её насквозь, до тех пор, пока солдат не отозвал её. Так она и зашла домой – в изодранной одежде, заплаканная и перепуганная, неся перед собой охапку дров.

Весной, почувствовав, что уже не в состоянии прокормить двоих, Нина отправила Женю к своей крестной Марии на станцию Залучье, оставив при себе только младшую Галю. В Залучье тётя Маша сразу же начала откармливать бледного и худющего как щепка ребёнка. Она могла даже разбудить её среди ночи, чтобы заставить что-нибудь поесть. Её муж дядя Ваня работал на железной дороге и одновременно был связан с партизанами. К этому впоследствии пристроил и Женю.

Она начала пасти их корову, выпас был недалеко от леса. Каждый раз ей давали с собой маленькую котомку, а в лесу её кто-то забирал. Что было в той котомке Женя конечно не знала, скорее всего, какие-то сведения для партизан.

Вообще, к дяде Ване относились с большим уважением, однажды ей пришлось убедиться в этом. Как-то раз, двое незнакомых попытались забрать у неё корову. Женя расплакалась. Она всячески упрашивала не забирать её,  говорила, что корова не её, что она дяди Вани.

– Какого дяди Вани? – Спросил один из незнакомцев. – Иван Иваныча из Залучья?

– Да, – сквозь слезы ответила Женя.

Парни глянули друг на друга и оставили корову в покое.

В Залучье Женя пробыла больше года, и только осенью сорок третьего, проезжая мимо, Семён забрал её и отвёз к матери в Городок.

А вскоре опять начались бомбежки, на сей раз бомбили наши. С каждым днём они становились всё более и более интенсивными, а по мере приближения фронта, к ним добавились ещё и артобстрелы.

Рядом с их домом во дворе жандармерии немцы выстроили большой и глубокий бункер, в нём обычно и укрывались от бомбежек. Однажды, спускаясь в него, Женя обогнала какую-то женщину. Она уже сбежала вниз и была рядом с металлической дверью бомбоубежища, когда наверху у самого входа в бункер раздался взрыв, и неожиданно к её ногам скатилась голова той женщины, которую она только что обогнала.

Запомнился Жене и ещё один случай. Их соседка Маша, у которой была трёхлетняя дочурка Валя, во время артобстрела, вместо того, чтобы спасать себя и ребёнка, принялась спасти своё добро. Она вытащила из дома сундук, посадила на него дочку, а сама бросилась в дом за оставшимися вещами. Когда она выходила с двумя чемоданами, её разорвало прямым попаданием снаряда. После артобстрела, жившая неподалёку Машина золовка столкнула куски её тела в воронку с водой и унесла к себе оставшиеся от родственницы вещи. А маленькая Валя бегала за Женей и плакала – «Зеня забери меня. Забери меня». Чуть позже из деревни приехала Машина мать, она вытащила из воды по кускам свою дочку, чтобы похоронить по человечески, и забрала к себе ребёнка.

Незадолго до освобождения Городка, Семёну пришлось скрываться – немцы ходили по домам и забирали оставшихся мужчин. Трудно сказать, что это было, возможно, насильственная мобилизация в полицию, а может на оборонительные работы. Естественно, что его не устраивало ни то, ни другое. Он выкопал во дворе  погреб, в котором и прятался до прихода наших.

Когда в декабре 1943 года началось наступление, оставаться в местечке уже стало невозможно. Немцы, уходя, сжигали за собой всё – деревья, дома, и зачастую вместе с людьми. После дети видели в домах жуткие обгоревшие трупы. Не дожидаясь худшего, Нина собралась, забрала девочек и ушла к Семёну. Там, в выкопанном им погребе, они и сидели все вместе, пережидая, когда всё закончится.

Погреб был приличных размеров, так что места хватило всем. Семёна затолкали в мешок, а на него посадили детей, так, будто они сидели на вещах. Это на тот случай, если зайдёт кто-то посторонний.

Гостей, естественно не ждали, но однажды незваный гость всё же постучался.  Нина поднялась, открыла дверь – за дверью стоял немецкий солдат в армейской форме. В руке он держал гранату и сразу же пригрозил бросить её в погреб – возможно, подумал, что там партизаны. Нина поговорила с ним, рассказала кто в погребе, тогда солдат спрятал гранату и сказал:

– Я не эсэсовец, женщин и детей не убиваю, а вы сидите тихо, никуда не высовывайтесь и никому не открывайте.

Уже поздно ночью в дверь опять постучали. Решили не открывать, но стук повторился, потом ещё раз. Поняв, что открыть всё равно придётся, Нина поднялась к двери. Когда она открыла, сразу упала в обморок. Перед ней стоял человек во всём белом – это были наши передовые части.

Все высыпали из погреба, женщины и дети обнимали, целовали своих освободителей. Когда наверх поднялся Семён, солдаты, обрадовавшись, что среди спасшихся, оказался ещё и мужчина, принялись его качать. Вокруг всё было изрыто воронками, уже не было ни дома, ни хлева, ни сарая, но в то место, где находился погреб, не попал ни один снаряд, видимо, им всё-таки суждено было жить.

Позже днём в центре Городка можно было наблюдать странную картину. Он практически уже был занят нашими частями, а по улице, как ни в чём не бывало, шёл пьяный немец и играл на губной гармошке. Его повесили как раз во дворе их дома, а  дети с уже нескрываемой злобой, швыряли камни в его полураздетый, болтавшийся на верёвке труп.

Семён вскоре ушёл на фронт, и возвратился без ноги.

Нина с детьми в Витебске оказалась только через полгода, после того, как его освободили. Она не хотела туда возвращаться, в Городке у неё были родственники, а там вообще никого. Но, к тому времени, уже вышло постановление – всем вернуться к месту своего довоенного проживания, так что выбора не было.

Из Городка добирались на открытой платформе. Стоило Нине на одной из остановок на пару минут отлучиться по своим делам, как у детей украли собранные женой Семёна в дорогу продукты – соль, хлеб, картошку.

В неуютном разрушенном Витебске они пошли к фабрике КИМ, где Нина работала до войны. Предприятие было в руинах, но уже начинались восстановительные работы.

Оставив детей возле пустой коробки здания пятого коммунального дома, Нина пошла искать дирекцию. Вернулась она с буханкой хлеба, которую ей выделил директор фабрики Голынчик. Нину приняли на работу, и пока посоветовали найти себе более или менее целое помещение в разрушенном детском садике. А когда  восстановили здание шестого коммунального дома, в нём они получили большую комнату.

Так началась для них новая, мирная, послевоенная жизнь.

С Соловьевой Евгенией Михайловной беседовал Семён ШОЙХЕТ