17 февраля 2020 года Фриде Моисеевне Идельчик исполнятся 100 лет. И хотя желая людям долголетия мы говорим: «До 120!», согласитесь, возраст Фриды Моисеевны очень солидный. Тем более, что её жизнь не была устлана лепестками роз, скорее, ей приходилось наступать на шипы.
В 21 год – война, плен, тюрьма, в 22 года – по приговору военного трибунала десять лет северных лагерей, пять лет, проведённых на зоне, только через пятьдесят лет она дождалась реабилитации.
Фрида Моисеевна сильный человек. Она не только «не сломалась», пройдя сквозь все испытания. Она вырастила двоих детей и сегодня у неё шесть правнуков.
Накануне столетнего юбилея Фриды Идельчик мы предлагаем Вашему вниманию видеофильм «Век Фриды Моисеевны Идельчик»..
Семья. Детство.
– Где Вы родились Фрида Моисеевна?
– Деревня Краснополье Климовичский район Могилёвской области.
– Кто были Ваши родители?
– Занимались сельским хозяйством. Мне было годика два, папа уехал на заработки и мы переехали в Сураж Брянской области. Там он работал на бумажной фабрике и простыл очень сильно. В Сураже мы жили десять лет, потом по рекомендации врачей переехали в Клинцы. Это небольшой городок, тоже в Брянской области.
– Как папина фамилия?
– Раввин. Понимаете, рэббе, раввин. Его звали Моисей Аронович.
– А маму?
– Эсфирь Михайловна. Эстэр.
У папы было два имени еврейских, когда ввели паспортизацию, одно имя он упразднил и стал Моисеем, а вообще был Мойше-Гирш.
– В семье было много детей?
– Я и брат. Он на фронте погиб – Давид Моисеевич. Моложе меня на три года. Ему было 20 лет, и он погиб. Выносил из окопа убитого товарища и сам под пулю попал. Это было в 1943 году.
– Вы до войны работали или учились?
– Был в Клинцах тонкосуконный комбинат, там я работала в профкоме, собирала профсоюзные взносы и научилась печатать на машинке. И потом машинистка стала моей профессией на всю жизнь.
Война
– Как вы узнали, что началась война?
– По радио передали. Я дома занималась уборкой. Мыла пол и радио у меня играло. Объявили, что будет выступать Молотов. Я послушала это выступление и очень испугалась. Мне 21 год. Я была очень активной комсомолкой, состояла на учёте в райкоме комсомола, и даже некоторое время была секретарем в нашей ячейке. Работала на базе текстилькомбината. Меня избрали, как молодую, грамотную. Когда началась война, собрали нас, активистов комсомольских и сказали, что молодёжь должна принять участие в войне. Я была молодая девчонка, ещё даже с парнями не встречалась. И вот выпал жребий, и меня по комсомольской линии направили в армию. Я стала принудительным добровольцем. Попала на службу в штаб армии.
– Родители эвакуировались?
– Родители эвакуировались. Брата забрали в армию, когда ему исполнилось 18 лет. До этого мама работала в библиотеке в текстильном техникуме. Папу по болезни не взяли в армию.
На фронте. В окружении
– Где шли бои, когда вас призвали в армию?
– Наша часть стояла в Костюковичах в Могилёвской области. Я писала домой, что нахожусь на своей родине. И здесь с фронта раненных везут, на фронт – призывников.
Около трёх месяцев была я в армии. Мы отступали в Курском направлении. Были большие бои. Там разгромили нашу армию, она попала в окружение. Командиры на самолётах улетели. Солдатам сказали: «Выходите из окружения, как можете, так и выходите». И я оказалась в этом числе.
Мы попали в какую-то деревушку. Уже вечерело. Я и двое солдат. Стучались, просили: «Нельзя ли попить, переночевать?». Нас пустили, накормили и уложили спать.
У них был сынишка, лет десяти. Его посадили у окна: «Посматривай, когда будут немцы ехать». Немцы забирали у крестьян продукты, коров сводили со двора, и кур забирали. Мальчик заметил, что возле нашего дома остановился мотоцикл. Три немца в дом собрались идти. А тут я. Они на меня быстренько положили всякий хлам, меня укутали, платок завязали, как будто я больная. Немцы очень боялись заразиться.
– Хозяйка знала, что вы еврейка?
– Так всё было по лицу видно. Но я говорила, что грузинка. Родители погибли, и я совершенная сирота, грузинского языка не знаю. Нашу деревню немцы окружили и сожгли.
– Говорили, как вас зовут?
– Никто не спрашивал... Среди них был один полицай. Он всё рвался к тому месту, где я лежала окутанная. Хозяин дома отталкивал его, поил водкой, а он всё тянулся к моему дивану.
–Посмотреть, кто вы?
– Поиздеваться.
Сказали немцам, что у меня «свинка». Немцы побросали еду и стали убегать, чтобы не заразиться. И полицая полупьяного вытолкали. Так меня спасли. Старая хозяйка проводила меня до выхода из деревни и показала, куда идти дальше.
В плену
– Мне немцы преградили путь. Обыскали меня. Там у них был дежурный пункт. И меня взяли в плен. Я попала на перевалочный пункт. Привели в деревню, в помещение бывшей конюшни. Сарай большой, тёмный. В одном углу стойло для лошадей, и три лошади. А в другом – разместили пленных. Их было, наверняка, человек, шестьдесят.
– Вы были одна женщина? Остальные мужчины.
– Были ещё женщины в плену. Две медсестры, была зубной врач, две учительницы.
– Они все из армии?
– Я не знаю, как их собрали. В плен попали из армии и местных жителей захватывали немцы. По улице идёт женщина, они её останавливали, обыскивали и плен вели. Нас собралось 15 женщин.
– Где это было?
– Город Рыльск Курской области. Потом нас разместили в школе, и мы там находились десять дней. Наши медсестры смотрели в окно и увидели, что летают наши самолеты, и они стали бомбить.
Немцы заключённых выгнали на улицу: здоровых грузили на машины и отправляли в Германию.
– Были там евреи?
– Конечно, и много. Их вывели из строя на середину барака, и командиров Красной армии и политработников. И расстреляли. У всех на глазах. Мне удалось скрыться между людьми. Ростом я маленькая и меня заслонили. Знакомых там никого не было. Только один кухонный солдат, он мне моргнул, чтобы я не показывала вида, что мы друг друга знаем. Так уцелела.
– Что дальше было?
– Женщин не отправляли в Германию. Всех на выход. Там офицер стоял. По-русски говорил плохо, у него был ломаный язык, но мы понимали: «У нас женщины не воюют. У нас женщины сидят дома, растят детей». Он не немец был, а австриец. Отпустил всех женщин. Сказал, толпой не идти, лучше поодиночке, в какую сторону лучше идти. И сам лично проводил до ворот.
Тюрьма
– Пришли в Сумскую область на Украину. Я осталась одна. Идёт женщина и несёт на коромысле воду. Спрашиваю: «Какая здесь власть? Немцы есть?»
Отвечает: «Всем управляет военная комендатура».
Я решила, что это мне и надо. Пошла в комендатуру. Там дежурный. Рассказываю, что попала в плен, потом вырвалась из плена, ищу свою воинскую часть.
Он говорит: «Посиди немножко. Скоро начальник придёт и поговорит с тобой». Он мне даже принёс чай с сухариками. Пришёл командир. «Кто ты? Что ты?» Я снова стала рассказывать, кто я и что я. Хочу найти свою воинскую часть.
«Ишь, чего захотела? – говорит он мне. – Твоя армия далеко ушла. Посиди, начальника подожди».
Пришёл начальник и меня в третий раз стали допрашивать. И протокол ведут. А потом: «Мы подозреваем вас в шпионаже».
– У вас были документы?
– Нет, я всё потеряла.
– Одеты были в чём?
– На мне была военная форма. Но в деревне хозяева всё сожгли.
Провели допрос, и объявили, что меня в шпионаже подозревают, что будут справки наводить кто я и откуда. Меня задержали. Двое суток была на этом перевалочном пункте, а потом повезли меня в село Горчичное Курской области, туда задержанных для допроса переводили и меня туда. В три часа ночи на допрос вызывали к следователю. Днём мы сидели в тюрьме, а как ночь настигает, два раза нас водили на допрос.
– Долго там были?
– Недели две. Меня обвинили в шпионаже и отвезли в Воронежскую тюрьму, как осуждённую. В тюрьме пробыла два месяца.
– Вы по-прежнему говорили, что грузинка?
– Военным говорила правду. В Воронежской тюрьме протокол делали, следствие вели. Что они заподозрили, не знаю. Меня осудил военный трибунал и приговорил к 10 годам лишения свободы с отбыванием срока на Дальнем Севере.
– Куда вас послали потом?
– В Коми АССР. Это в конце 1941 года. Я попала в колонию.
Северные лагеря
– По этапу в телячьих вагонах везли, под конвоем. Поместили в барак на 60 человек. Двухэтажные нары. Женский барак. Но там были два или три барака мужских и столько же женских. Колония небольшая. Свой медпункт. Но послали без медосмотра на лесоповал.
– Кто были остальные заключённые?
– Всякие: и татары, и монголы…
– За что они сидели?
– Основная статья, как моя – 58. Измена родине, шпионаж, участие в заговорах. У нас была смешанная зона: и бандиты, и убийцы, и воровки, и проститутки. Всякие с большим сроком.
– Какие взаимоотношения были в бараке?
– В бараке чувствовали себя хозяевами уголовники, и они издевались, как хотели над политическими. Я же была политическая. Там были две женщины. Одна учительница, арестована за то, что якобы муж её был «враг народа». Ей тоже дали срок.
– На лесоповале сами рубили лес?
– Мужчины рубили, мы ветки собирали, копали под деревьями ямы, переносили мусор. Морозы 50 градусов и я простудила ноги. У меня началась цинга, стали кровоточить десны, стали шататься зубы. Я совершенно ослабела. И голодно, кормили плохо. Мы ели конину в основном. Когда сдохнет лошадь или убьют её случайно. Мясо довольно жёсткое, пахнет потом конским. Этим мы питались в основном.
– На лесоповале я была недели две или три. Морозы большие, терпели мы всё. Но у меня появились на обеих ногах раны и положили в стационар. Ухаживали за мной, перевязки делали. Гной шёл. Была одна медсестра, очень опытная, полячка, она тоже из-за мужа сидела. Его приговорили к смертной казни. А ей дали десять лет.
– Долго лежали в госпитале?
– Месяца четыре. Потом начала вставать. Увидели, что я помогаю тяжелобольным, оставили меня санитаркой в лагерном госпитале. Я мыла палату, помогала ухаживать за больными. Мною были довольны все больные. Одна была учительница, ростом высокая, пожилая женщина, она курила и говорила мужским голосом. Крыс ловила и кушала их. Днём все над ней издевались. Не пускали даже к печке погреться. Она ночью вставала, зажигала печку, обрабатывала мышей и крыс, кушала их, чтобы никто не видел. Её брезговали все, и так получилось, что когда меня положили в стационар, там были двойные нары и моё место рядом с ней. Она вся в ранах была, кричит, что ей больно, «помогите». Никто к ней не подходил, а я подходила. Она говорила: «Ставь мне ноги дыбарем». В коленках поджать, чтобы ей легче было.
Она была политическая.
– Долго были санитаркой?
– С полгода, а потом меня перевели в цех работать.
Был там цех мягкой игрушки, был столярный цех, и цех по пошиву одежды. Шили шинели, кителя для солдат, для армии. Меня сделали подносчицей. Там два конвейера пошивочных. Я с одного конвейера на другой переносила.
– Родители что-то знали про вас?
– Целый год ничего не знали. Переписка была запрещена. Примерно, в 1943 году разрешили переписку, я от брата получила два письма, а потом он погиб.
– Как долго вы были в лагерях?
– Я освободилась и приехала домой к родителям 14 июля 1946 года. Через год после окончания войны.
– Как в лагере узнали про Победу 9 мая 1945 года?
– Узнали и такой пир устроили, такой праздник.
– Кто сказал?
– В нашем бараке была женщина, которая работала в столовой поваром. Она дежурила ночью. Готовила к пяти утра завтрак для тех, кто на работу уходил.
Она приходит в барак и говорит:
– Бабы вставайте. Победа! Победа! А вы дрыхните. И на нарах пошла плясать. Утром уже по радио передали. Мы три дня не работали. Пир устроили в столовой. И такие танцы были, и очень большая амнистия была. Уголовников много освободили и стали пересматривать дела политических.
Освобождение и реабилитация
– Мне выдали документ. Осудили по 58-й статье, а когда освободили в 1946 году, на руки дали справку, что я была в колонии по статье 14-й – это разглашение государственной тайны. А за разглашение государственной тайны самый большой срок – 5 лет. А мне дали десять и пять лет поражение в правах.
– Куда поехали после освобождения?
– В Луганск на Украину. Там до войны жили папина сестра и брат. В эвакуации они встретились с моими родителями и позвали их к себе. Сын у папы с мамой на фронте погиб, а дочка – в тюрьме. В Луганске у папиной сестры уцелел дом собственный и папа с мамой поехали туда.
А мне в справке, которую дали, написали, что имею право жить в любом городе. Без исключения.
– В Луганске легко устроились на работу?
– Легко, по объявлению.
– А то, что были судимы, не осложнило жизнь?
– Никто не знал. Я этих документов не предъявляла никому. Скрыла. Только когда меня реабилитировали узнали.
– В каком году вас реабилитировали?
– Считайте, через 50 лет. В 1992 году.
– Кем вы работали?
– Работала секретарем-машинисткой и на заводе, и в учебном заведении, в техникуме лёгкой промышленности в Минске я работала 10 лет. Даже у меня был, как у машинистки, допуск к секретным документам.
– Вы просили документ о реабилитации или вам его автоматически дали в 1992 году?
– Два года я была в переписке с МВД, КГБ. Сначала написала по месту жительства, потом в Москву в Военный трибунал. Пишу в Коми АССР в посёлок Ракпас, трудовая колония. Мне отвечают, что такой фамилии среди бывших заключенных не значится. Пишу в Воронежскую тюрьму. Оттуда прислали, что я отбывала срок в Воронеже два месяца будучи под следствием. Отсюда началось. Справку я послала в трибунал. И военный прокурор выступил в Верховном суде с требованием о реабилитации. В 1942 году меня Военный трибунал судил, а в 1992 году я была полностью реабилитирована.
Богатый человек
– У Вас в серванте стоит очень красивая фотография, на которой вся ваша большая семья. Сколько у вас внуков, правнуков?
– Правнуков шесть. Пять мальчиков и одна девочка.
– Все здесь живут, в Минске?
– Все здесь. У внука двое мальчиков. Одному шестнадцать лет, другому скоро будет десять. И у внучки четверо детей.
– Вы богатый человек…
Уважаемая Фрида Моисеевна, редакция журнала «Мишпоха» поздравляет Вас с прекрасным юбилеем. Ваша мудрость, Ваши воспоминания нужны людям. Мы желаем Вам с таким же оптимизмом, верой в жизнь вступить во второй век. До 120!
Аркадий ШУЛЬМАН
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
В настоящее время Ракпас — это посёлок в Княжпогостском районе Республики Коми, расположен на железнодорожной ветке «Котлас – Ухта». По одной из версий, название посёлка переводится с языка коми как «воронье гнездо».
Посёлок находился на территории Ухто-Ижемского лагеря (Ухтижемлага), организованного 16 мая 1938 г. НКВД СССР. Центром лагеря являлся пос. Чибью (с 1943 г. переименован в г. Ухта) Ухтинского района Коми АССР. Данный лагерь являлся прямым преемником упразднённого в 1938 г. Ухто-Печорского лагеря.
Профилем Ухтижемлага являлись геологоразведка, добыча нефти, радия, строительство, нефтепереработка, лесозаготовки и сельское хозяйство.
На момент организации управление лагерем состояло из 74 человек, в его структуре было 3 отделения (2 нефтяных и 1 радиевое), промыслы, колонны геологоразведки и бурения, управление строительства тракта «Чибью – Крутая», совхозы «Ухта» и «Сьо д-ю», Ухто-Ижемская транзитная группа (дислоцировалась на протяжении всей р. Ижма), Котласский и Вогваздинскийпересыльно-перевалочные пункты, Печорский и Усть-Вымскийразведрайоны, стройучастки. Также в лагере был свой театр, режиссёрами и актёрами в котором являлись сами заключенные.
В январе 1939 г. площадь лагеря составляла почти 58 тыс. га.
В 1939 г. здесь насчитывалось почти 24 тыс. заключённых, в 1941 г. – около 17 тыс., в 1945 г. – более 11 тыс., в 1947 г. – более 25 тыс., в 1951 г. – свыше 31,6 тыс. заключённых.
В 1942 – 1943 гг. существовал самостоятельный Верхне-Ижемский лагерь, отпочковавшийся от Ухтижемлага. Заключённые этого лагеря строили сажевые заводы, занимались лесозаготовками. На газовых промыслах в верховьях р. Ижма действовало 5 заводов и 58 скважин, на которых было выработано более 6 тыс. тонн высококачественной сажи.
В годы Великой Отечественной войны заключённые Ухтижемлага построили Ягерскуюнефтешахту (единственную не только в СССР, но и в мире), мощность которой составляла 125 тыс. тонн в год. Осуществлялось строительство ещё двух шахт. Ухтинский нефтеперерабатывающий завод до войны выпускал 7 видов нефтепродуктов, после войны – 15.
Лагерь был ликвидирован в 1954 г.
Константин КАРПЕКИН
В видеофильме «Век Фриды Моисеевны Идельчик» использованы фотографии её внука Александра Идельчика.
