Мечта моего раннего детства – стать школьником, обладателем портфеля или ранца, быть одетым в полувоенную форму с широким ремнём и с настоящей фуражкой. Обязательная школьная форма образца 1948 года, напоминала что-то среднее между военной формой и одеждой гимназистов времён Российской империи, и была в чём-то особенно привлекательна для нас, послевоенных детей. И как свойственно всем детям, хотелось поскореее перейти на следующую ступеньку взросления.
Дедушка научил меня читать, писать и считать. В пять лет, благодаря ему, я свободно мог читать любые тексты (даже газету «Известия», в которой, как водится, клеймили агрессивную Америку, и я никак не мог понять почему красивое имя САША печатают с ошибкой, как США).
Я родился 10 марта, и в 12-ю школу города Минска, находившуюся на улице Мясникова, недалеко от нашего дома, осенью 1957 года меня не приняли, поскольку мне не хватало больше полугода до установленных правилами 7-ми лет. В детский сад меня и брата родители не отдавали, за что им отдельное спасибо. В один из тёплых октябрьских дней бабьего лета 1957 года, во дворике у бабушки, я собрал вокруг себя группку таких же, как и я, мелких недорослей дошкольного возраста, и со всем возможным выражением читал им вслух жалисную детскую книжку (возможно это было «Путешествие "Голубой стрелы"» Дж. Родари, одна из моих любимых книг). Мимо проходила соседка, учительница первого класса в 41-й школе, находившейся за Западным мостом. Она услышала моё чтение и спросила: «Кто научил тебя читать?». Я ответил, что дедушка, и она предложила моей маме определить меня в её класс, где большинство учеников после полутора месяцев учёбы ещё не прошли до конца алфавит и еле читали по слогам, а дедушка взялся заниматься со мной, чтобы догнать класс по чистописанию (был такой предмет в первом классе), поскольку писать я умел только карандашом и печатными буквами, которые видел в книгах и в газете. С арифметикой у меня проблем не было.
Получилось так, что в моей жизни не было 1-го сентября с первым звонком, цветами и прочими атрибутами, этого памятного дня для каждого ребёнка. Просто мама взяла меня за руку и привела в серое кирпичное здание, находившееся на довольно приличном расстоянии от нашего дома – 41-я школа находилась в начале Московской улицы, сразу за Западным мостом.
Мне никто не объяснил как надо обращаться к учительнице, и я, под дружный хохот одноклассников, назвал её тётей. Бабушкину соседку, то есть мою первую учительницу, звали Евгения Евдокимовна Сапего, и была она старой девой, гренадёрского роста, с большой косой, закрученной на голове, типичной училкой сталинского типа, без претензий на зачатки интеллигентности. Она могла позволить себе во время урока достать выделения из своего носа и раскатывать их между пальцами.
Я мучился с чистописанием и только благодаря ангельскому терпению дедушки, заставлявшего меня добиваться образцового написания, я через месяц догнал одноклассников в этой премудрости, и в итоге закончил 1-й класс на одни пятёрки (в первый и последний раз за школьные годы).
Со времени учёбы в 41-й школе мне запомнился эпизод, ставший уроком на всю жизнь. Письменные задания ученики должны были выполнять металлическим пером №11, которое крепилось к концу деревянной ручки (вставочки). В то время среди учеников была популярна игра в «пёрышки», которая заключалась в том, чтобы с помощью одного пера перевернуть на обратную сторону перо противника. В случае успеха этого нехитрого действия, удачливый игрок забирал себе перевёрнутое перо. Видимо сноровки и везения мне не доставало, и я проиграл немалое количество взятых в долг перьев. Теперь надо было как-то отдавать заимствованное. Карманных денег на завтраки мне не выдавали – завтрак я брал из дома. Я не смог придумать ничего лучшего, чем взять без спроса (по сути украсть) пять дореформенных рублей (мороженное «Эскимо» стоило тогда 1 рубль и 10 копеек), оставленные дома на столе кем-то из взрослых. Сколько стоило одно перо я не помню, но перьев в школьном киоске было куплено много, и я даже поделился ими с одним из одноклассников, который принёс их к себе домой, и его родители, узнав откуда он их взял, сообщили об этом нашей учительнице. Мою маму вызвали в школу и устроили мне хорошую выволочку. Было очень стыдно. Я запомнил этот урок и никогда в жизни больше не играл в азартные игры на деньги, не посещал казино.
Оказывается, перышки №11 по-прежнему выпускаются и в ХХI веке. И цена на них известна. Стоит такое перышко примерно 50 российских рублей. «Номером 11» охотно пользуются сегодня оформители. Как и ручками-вставочками. Говорят, лучшего приспособления для выписывания красивых букв не сыскать.
С конца XIX века до 1960-х годов ученики пользовались чернильницами-непроливайками и деревянными ручками, к концам которых крепились металлические перья. Таким инструментом нельзя было писать быстро. Чернил в пере хватало на несколько букв. При написании одного абзаца приходилось раз десять макать ручку в «непроливайку», а попытка ускорить процесс приводила к появлению клякс. При малейших помарках школьников заставляли полностью переписывать тексты, иногда по многу раз. Да и качество бумаги тетрадей было очень низкое, что способствовало появлению всевозможных помарок. Тетради лучшего качества выпускались в Литве, и иногда мне доставались эти тетрадки с надписью латинским шрифтом и портретами литовских национальных героев.
В конце шестидесятых вошли в обиход перьевые поршневые ручки. Ручка завода «Союз» стоила 2 рубля и 40 копеек (мороженое-эскимо после реформы 1961 года стоило 11 копеек, а зарплата врача была 100 рублей), и была недоступна многим моим одноклассникам. Я получил такую ручку в подарок на день рождения от друзей бабушки и дедушки Херузе. Чернила заливали прямо в них, поэтому отпала необходимость пользоваться «непроливайками». Писать стало проще, однако кляксы продолжали отравлять существование школьников. На память о тех годах у меня на среднем пальце правой руки осталась мозоль, как «награда» за прилежание в учёбе.
Несмотря на то, что к семидесятым годам шариковые ручки продавались уже в любом магазине канцелярских принадлежностей, пользоваться ими в большинстве школ запрещалось. Лишь к середине десятилетия новинка вытеснила из учебных заведений перьевые поршневые аналоги. С шариковой ручкой появилось и безотрывное письмо. Дети стали выводить слова и предложения быстрее, но текст становился всё более неразборчивым и некрасивым.
За первые два школьных года года я подружился с одноклассником Димой Лазюком. Он жил рядом со школой, и иногда после занятий мы заходили к нему домой, играли с его многочисленными интересными игрушками, которых у меня не было. После переезда моей семьи на новую квартиру наши пути разошлись. Приблизительно через 25 лет я стоял в очереди за билетом в кино и увидел впереди себя очень знакомое лицо. Мужчина, видимо почувствовав мой пристальный взгляд, обернулся и мы встретились глазами. Он улыбнулся, подошёл ко мне и сказал: «Миша?». Несмотря на годы, прошедшие с нашей последней встречи, сильно изменившие нас, мы узнали друг друга. Дима после школы закончил медицинский институт. Он подавал большие надежды как учёный, был заместителем директора Республиканского научно-практического центра «Кардиология» по научной работе. Мы иногда встречались. Дима занимался созданием медицинских приборов и я, по мере возможностей, снабжал его дефицитными деталями. Во время командировки в 2007 году в Японию он подхватил там какой-то вирус, и спасти его не удалось…
Я очень гордился своим новым статусом ученика. Но во втором классе стремление к учёбе было уже не таким, как в начале. Особенно угнетала атмосфера муштры, оставшаяся со сталинских времён, да и учительница первая моя была далеко не светочем педагогики. Во 2-м классе мы проходили написание сдвоенных согласных, в таких словах как: рассказ, рассвет, шоссе и.т.п. Она вызывала учеников, и они должны были называть такое слово, в котором были эти сдвоенные буквы. Все отвечавшие называли вышеприведенные примеры, а мне захотелось продемонстрировать свои технические знания, и я назвал слово шассИ, поскольку был осведомлён о наличии такого устройства в самолётах. Учительница подняла брови и сказала: «Ты хотел сказать шоссе?». На что я ещё раз сказал шассИ, и услышал, что такого слова не существует. Моего объяснения она выслушать не захотела, видимо не решилась показать себя недостаточно осведомлённой в глазах учеников.
В это время дедушка Хайм перенёс первый инфаркт и не мог уделять мне много внимания, и соответственно, я из отличника в первом классе превратился в «хорошиста» во втором и во всех последующих классах.
Летом 1959 года сбылась мечта нашей семьи, и нам выделили (жильё тогда не покупали и не строили сами, а ждали годами в очереди, пока государство не расщедрится его выделить) отдельную 3-х комнатную квартиру в новом доме, в строящемся микрорайоне на тогдашней западной окраине города. Наша семья 6 лет стояла в очереди на улучшение жилищных условий, поскольку мы жили вшестером в двух комнатах в квартире с ещё одной семьёй. По тем временам это был очень маленький срок ожидания.
Улица Карла Либкнехта (Карлочка) была в те годы узкой, мощёной булыжником. Наш новый дом находился, что называется, по другую сторону железной дороги, то есть на окраине. Правда ещё дальше, за нашим домом, застраивался "хрущёвками" самый первый микрорайон города.
В августе 1959 года после летних каникул мы не вернулись в "белый дом", а вошли в новенькую квартиру №17 на 2-м этаже кирпичного дома, построенного по "доХрущёвскому" проекту (Дома хрущёвской постройки (разговорное "хрущёвки" или "хрущобы") — советские типовые панельные или кирпичные жилые дома, обычно 5-этажные, с малогабаритными квартирами. В конце 50-х годов советские люди благодаря новой политике, проводимой в стране после смерти Сталина, стали постепенно переселяться из бараков и трущоб, развалюх и перенаселённых коммуналок. Теперь их ждали панельные пятиэтажки с малометражными, но всё же отдельными квартирами с удобствами – с тёплой и холодной водой, с газовыми плитами вместо керосинок, с канализацией. В жизни многих миллионов это было первое сносное жильё.
В ста метрах от нашего дома в 1959 году открылась новая, 60-я школа-десятилетка (в 32-й школе, которая находилась рядом с нашим домом, дети учились только до восьмого класса, да и репутация у неё была не очень хорошая, потому что там было много хулиганов из проблемных семей). Новая школа была очень перегружена – домов вокруг понастроили много и только третьих классов (я успел в 41-й школе окончить всего два класса) было шесть. Через несколько лет в конце "Карлочки" построили ещё одну школу №80, и многие ученики перешли в неё, поскольку они жили ближе к этой школе. Моим родителям пришлось приложить немалые усилия, чтобы записать меня, а через три года и брата, в 60-ю школу, директором которой был Сергей Данилович Самущев – личность легендарная. Невысокого роста, обладатель зычного голоса, он знал по именам если не всех, то многих учеников. Кличка у него среди учеников была "фараон", которая перешла вместе с ним из 32-й школы. Может быть от того, что он преподавал историю, а может быть из-за его строгого отношения к ученикам и учителям. По слухам, которые, возможно, он сам и создавал, он был воспитанником знаменитой на всю страну коммуны Макаренко (Анто́н Семёнович Мака́ренко (1888 — 1939) — советский педагог и писатель. Выдающиеся достижения в области воспитания и перевоспитания молодёжи, в том числе из бывших беспризорников, и подготовки к её дальнейшей успешной социализации).
Среди моих одноклассников особенно выделялся, не по годам развитый интеллектуально и физически, Аркаша Рудерман. Он быстрее всех решал сложные задачи по математике, без ошибок писал сочинения, хорошо рисовал, имел неплохие успехи в спорте, был хорошо сложен, красив, и им интересовались самые красивые девочки класса. Ещё в школе он "заболел микробом КВН", был капитаном школьной команды, сам писал скетчи для конкурсных выступлений, отлично держался на сцене. После окончания 8-ми классов наши пути разошлись: мы продолжили учёбу в разных школах – он в 50-й, я в 30-й. Жили неподалёку друг от друга, и иногда встречались на улице или в транспорте.
Потом Аркадий появился на экранах чёрно-белых телевизоров в качестве лидера команды КВН Белорусского политехнического института, студентом которого он был. В 1971 году команда КВН БПИ стала победительницей всесоюзного конкурса, транслировавшегося Центральным телевидением, в чём была немалая заслуга её фактического лидера Рудермана.
Аркадий окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии и стал успешным режиссёром документального кино. Его жизнь трагически оборвалась в 1992 году на съёмках очередного фильма в Таджикистане.
Наш Б-класс был крепким в смысле успеваемости. Я успевал на "хорошо" и "отлично" почти по всем предметам, но до отличника не дотягивал.
Учительница математики Гения Ефимовна Кацман и преподаватель физики Яков Михайлович Папер привили любовь и уважение к этим предметам.
Проблемы были с пением, рисованием, физкультурой. В конце 8-го класса случился неприятный инцидент после возникшего на пустом месте конфликта между мной и завучем Недорезовой (фамилия у неё такая) из-за моего нежелания идти после уроков на встречу с каким-то деятелем. Она пожаловалась директору, солгав, что я оскорбил её. Директор вызвал меня в кабинет, что случалось обычно с ярыми нарушителями дисциплины, и набросился с упрёками в неуважении к старшим и обозвал меня говнюком, на что я, не сдержавшись, автоматически сказал: сами Вы это слово... Дальше была немая сцена и требование не являться в школу без отца.
До этого происшествия (и после него) отец в школе не был ни разу, и отправил разбираться с проблемой маму, но "фараон" не стал с ней разговаривать – только с отцом он хотел объясняться. Пришлось отцу отправиться в школу. Разговор состоялся в моём присутствии. Я был обвинён в неуважении к старшим, и пренебрежительном отношении к труду(?). Мне было приказано в конце каждой недели являться в кабинет директора с дневником для контроля успеваемости и поведения, что само по себе было унизительно. Это издевательство продолжалось вплоть до окончания 8-го класса.
После сдачи экзаменов я получил свидетельстсво об окончании неполной средней школы. Теперь нужно было решать, что делать дальше – продолжить учёбу в школе, поступить в техникум или в производственно-техническое училище, в котором получали рабочую профессию неспособные к дальнейшей учёбе подростки. Поступление в институт с военной кафедрой давало освобождение от призыва в армию. У меня была мысль поступить в радиотехникум, поскольку с раннего детства притягивало таинство говорящего ящика, принимающего сигналы со всего мира. Иногда отец оставлял включённым приёмник, чтобы мы с братом засыпали под тихую музыку, и тогда в темноте мигал зелёным светом глазок-индикатор, и было что-то в этом таинственное и притягивающее. Несмотря на запреты отца я регулярно в его отсутствие включал наш ламповый "Telefunken", а потом "Беларусь-5", и настраивался на "Голос Америки", "ВВС", где под вой "глушилок" слушал новости и музыку, которую не было возможности слушать в СССР.
Но после техникума предстояло отправиться на два года служить рядовым солдатом, чего мне не хотелось. Поэтому я решил продолжить учёбу в школе, и подал заявление о приёме в 9-й класс 60-й школы. Это было первое самостоятельно принятое решение, повлиявшее на всю последующую жизнь.
Август 1965 года мы с братом в первый и в последний раз в жизни провели в пионерском лагере, откуда я вернулся с сильной простудой, и 1 сентября в школу не пошёл. Мама, встретив случайно кого-то из родителей моих одноклассников, узнала, что самые сильные ученики нашего класса перешли в математическую школу, а наш "Б" класс слили с "Г" классом. И снова, случайно, мама узнала от другой знакомой, что её сын записался в школу, в которой изучают радиотехнику, и зная мой интерес к этой профессии, сообщила об этом. Я тут же загорелся этой идеей, и заразил ею ещё двоих друзей одноклассников: соседа по подъезду Володю Вербицкого и Женю Чернухо, с которым у нас были общие технические интересы, и с которым мне доведётся после окончания школы 5 лет сидеть рядом на лекциях в институте, работать в студенческом стройотряде, а в 1974 году сменить его на месте армейской службы в Якутском Заполярье и занять его койку в офицерском общежитии.
Мы вместе отправились забирать свои документы из 60-й школы и тут выяснилось, что разрешение нужно получить лично у "фараона", поскольку много хороших учеников покинуло эту школу, а мы были "хорошистами", и отпускать нас было не в его интерсах. Директор начал отговаривать нас, пугая тем, что в новой школе будет трудно начинать учиться, налаживать отношения с учениками и учителями, да ещё придётся ездить каждый день на занятия, а не ходить пешком несколько минут. Я ответил ему, что комсомольцы трудностей не боятся, а взаимоотношения наши оставляют желать лучшего, и поэтому будет лучше, если мы пойдём своим путём. Ему ничего не оставалось, как распорядиться, чтобы нам отдали документы, которые мы сразу же отнесли в 30-ю школу. Эта школа дала мне, как тогда говорили "путёвку в жизнь".
Во второй неделе сентября 1965 года я переступил порог новой школы. Это было 4-х этажное кирпичное здание, построенное в стиле 40-50-х годов, с высокими потолками и просторными залами-коридорами на каждом этаже. В этом здании царила совершенно другая, не казарменная атмосфера. Первое, что бросилось в глаза и запомнилось – это огромное, на всю стену просторного коридора, служившего и актовым залом, панно с портретом Пушкина и цитатой из его стихотворения:
"Здравствуй, племяМладое, незнакомое!".Директор и завучи школы хоть и были строгими и требовательными педагогами, относились к нам, ученикам-старшеклассникам, уважительно и доброжелательно, что способствовало созданию нормальной обстановки для успешной учёбы. За два года моего пребывания в стенах 30-й школы я не припомню ни одного серьёзного случая нарушения дисциплины.Завуч старших классов, преподаватель математики Моисей Самсонович Фарберов, изредка вёл уроки в моём классе, подменяя нашу учительницу в случае необходимости. Но какие это были уроки! Это был мастер-класс, сродни театральному представлению. Он заставлял включаться в учебный процесс учеников, у которых не было особых успехов в математике. Ну а ребят, проявлявших интерес к этой науке, он заботливо опекал, и я был в их числе.
Вот что написал об отце Евгений Фарберов, сын Моисея Самсоновича:
"В 1952 г. отца демобилизовали в звании капитана. Ему не хватило полгода выслуги для получения военной пенсии. Это было время, когда усилилась кампания государственного антисемитизма.
Моисей заочно получил второе высшее образование, закончил БГУ по специальности «история». Он подал документы в аспирантуру, хотя с его «пятым пунктом» не было никаких шансов попасть туда.
В результате отец вернулся к своей первой специальности и пошёл учителем математики в школу. Это был удачный выбор. Моисей Самсонович стал одним из ведущих преподавателей математики в Минске. Он отличник просвещения БССР. Был членом республиканской олимпиадной комиссии, завучем 1-й, затем 30-й и 24-й минских средних школ. Среди его учеников много крупных учёных: академик, доктора и кандидаты наук.
Несколько лет назад меня разыскали в Минске академик из Санкт-Петербурга Абрамович Борис и другие выпускники 1956 года – ученики моего отца. Мне приятно было слушать их воспоминания. Я тоже рассказал им, что в 1961 – 1963 годах учился у отца. В те годы на республиканской олимпиаде выступало шесть человек, из них – трое ученики Моисея Самсоновича, в том числе и я.
Отец имел боевые награды: орден Отечественной войны 2-й степени и медали «За боевые заслуги», «За Победу над Германией», «За оборону Москвы».
Он скончался в Минске в 1984 году. Было ему 67 лет".
Классный руководитель, преподаватель математики, Людмила Дорофеевна Башкова поначалу отнеслась к нам, новичкам, с подозрением – ей было непонятно почему трое хороших учеников в начале учебного года вдруг перевелись в другую школу, более удалённую от дома. Пришлось доказывать, что мы хорошие парни и пришли изучать радиотехнику. Предмет был абсолютно новый и приходилось много заниматься самостоятельно. Благо библиотека, находившаяся на первом этаже нашего дома, располагала достаточно большим фондом книг по радиоэлектронике.
В 10-м классе у нас был преподаватель радиотехники – Иван Тимофеевич Клёцин, который был профессионалом в своём деле, талантливым, строгим педагогом, старавшимся привить ученикам любовь к профессии. К концу 10 класса я вполне свободно умел читать схемы телевизоров и радиоприёмников и знал принцип их работы. На экзамене по профессиональному обучению, который принимала комиссия, я получил оценку "отлично".
За лето 65 года я очень вырос и теперь был одного роста с новыми одноклассниками, с большинством которых у меня сложились хорошие отношения. У меня появились новые друзья, относившиеся ко мне как равному, наделившие меня прозвищем Майкл, которое сопровождало меня и все 5 лет учёбы в институте. В школе царили дружеские отношения между учениками разных поколений. В учебный 1965-66 год было два выпускных класса – 10-й и 11-й. Старшие ребята опекали нас, девятиклассников, заботились о сохранении школьных традиций, привлекали нас к участию в самодеятельных спектаклях и проведению праздничных вечеров.
С наступлением тёплых дней весны 1966 года я впервые без родителей вместе с одноклассниками стал выезжать по воскресеньям на Минское море. Мы загорали, окунались в холодную, мутно-зелёную от цветущих водорослей воду, и снова валялись на горячем песке. Однажды я заметил довольно большую группу людей, обступивших молодого человека, который что-то пел, аккомпанируя себе на гитаре. Я подошёл поближе, чтобы разобрать слова, и с первых услышанных строк был поражён их содержанием. Парень пел о цветах на нейтральной полосе, о блатных и воришках, об антисемитах, и о том, что стало с Лукоморьем, о штрафных батальонах, о братских могилах, на которых "не ставят крестов", о подводниках, умоляющих спасти их души, о психах, проживающих в "Белых столбах", и о многом-многом другом, о чём я раньше никогда не слышал. Парень пел долго, но никто расходился. Все окружающие стояли молча, словно заворожённые ясными простыми словами, проникающими прямиком в душу. Такие слова невозможно было услышать по радио или по телевизору. Это было что-то совершенно новое, неведанное, с привкусом запрещённого. Так я впервые услышал песни Высоцкого, которые сопровождают меня всю жизнь.
Весна и лето 1966 года были как бы переходным периодом от детства к взрослой жизни. Нам хотелось выглядеть похожими на героев песен Высоцкого, которые мы часами слушали на лентах катушечных магнитофонов вперемежку с записями "The Beatles". Всё это не могло не сказаться на моей успеваемости. Я старался проводить как можно больше времени с друзьями вне дома, начал покуривать и понемногу выпивать вместе с одноклассниками – нам казалось, что мы уже вполне взрослые люди. Девятый класс я закончил на четвёрки, кроме физики, истории и географии – по этим предметам были пятёрки. Но в выпускном 10-м классе мне стало понятно, что нужно приложить больше усилий, чтобы подготовиться к поступлению в институт. По воскресеньям я ходил заниматься математикой с очень известным в Минске репетитором. К середине учебного года у меня были отличные оценки почти по всем предметам, и учителя мне дали понять, если я постараюсь, есть шанс получить медаль. Справедливости ради надо сказать, что по химии и биологии я не вытягивал на "отлично": мне не нравились эти науки, да и с учительницей этих предметов отношения не сложились. У школы был "план" по выпускникам медалистам, и администрация убедила "химичку-биологичку" поставить мне нужные оценки. Выпускники медалисты имели право сдавать только один предмет на вступительных экзаменах в институт, но зачислялись лишь при получении отличной оценки. Чтобы получить серебряную медаль нужно было иметь в итоговом аттестате не более двух четвёрок. По русскому и по английскому языкам, при всём моём усердии, больше четвёрки не выходило.
Я заканчивал школу в 1967 году. Это был год, когда по всей стране готовились отмечать 50-летие Октябрьской революции. Темы сочинений на выпускном экзамене становились известны только после вскрытия конверта, присланного из Министерства образования, когда все экзаменуемые уже сидели за столами. Но в тот год тема просто сама напрашивалась к этой дате. Под руководством бабушки и при моём скромном участии загодя был написан, проверен и выучен практически наизусть этот текст. И как было задумано, так и получилось – тему нам дали: "Сегодня история пишет: Советской стране 50!". В итоге я получил "отлично" за содержание и "хорошо" за грамотность благодаря бабушке Перле. Остальные экзамены я сдал на "отлично" (кроме английского) и на выпускном вечере мне вручили серебряную медаль.
За свою жизнь мне пришлось сменить три школы, но самой главной я считаю последнюю, 30-ю школу города Минска, в которой я учился в девятом и десятом классах – выпуск 1967 года. Эти два года, во многом благодаря замечательному человеку, нашему учителю радиотехники Ивану Тимофеевичу Клёцину, определили мой выбор профессии, о чём я впоследствии не жалел, и всю жизнь занимался любимым делом.
Классным руководителем была Людмила Дорофеевна Башкова – преподаватель математики, очень строгая и требовательная. Я не считал себя её любимым учеником, но зная, что мне предстоит сдавать два экзамена по математике при поступлении в институт после окончания школы, она пригласила к себе домой, и снабдила целой стопкой всевозможных пособий для поступающих в ВУЗы. И ещё она показала теорему Безу, которой не было в школьной программе. И вот на письменном вступительном экзамене по математике мне попадается одна задача из пособия, которое она дала, и ещё уравнение, которое без той теоремы я бы не смог решить. Я сдал оба экзамена на "отлично" и стал студентом Минского радиотехнического института.
С благодарностью вспоминаю учителей, помню их всех, и всё то хорошее и полезное, что они сумели вложить в наши несознательные подростковые головы. После окончания школы я поддерживал связь с любимыми учителями. Меня иногда приглашали в школу выступить перед старшеклассниками, чтобы рассказать о моей профессии радиоинженера – в Минске тогда был один из трёх радиотехнических институтов Советского Союза и много предприятий радиоэлектронной промышленности.
Когда, через много лет, пришла пора отправлять в школу мою дочь Иру, я обратился к администрации 24-й школы с просьбой принять её, хотя мы жили в другом районе города. 24-я школа, в которую после ликвидации перешли многие учителя из моей 30-й школы, к тому времени стала специализированной, с углублённым изучением английского языка, и было много желающих определить туда своё чадо. Формально у меня не было шансов на положительное решение, но завуч младших классов, моя учительница истории (предмета, который мне всегда был очень интересен), Алина Александровна Корень в ответ на мою просьбу сказала: "Твою дочь мы обязательно примем!", и она успешно окончила эту школу, давшую ей знания, очень пригодившиеся в жизни.
Прошло более полувека с того дня, когда мы "ушли со школьного двора", но этот период жизни навсегда остался в памяти. Давно уже в старых стенах на улице Революционной, 11 в Минске находится совсем другое учреждение, и нет с нами наших учителей, но память о той прекрасной школьной поре живёт в моём сердце.
Михаил Каганов,
Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.
