Прежде чем предоставить слово нашему собеседнику, кратко представим его. 
Грановский Евгений Борисович родился в Москве в 1940 г. Окончил Московский институт стали и сплавов, кандидат физико-математических наук. Работал во ВНИИ электромеханики. Последние 15 из 20 лет после переезда в США работает аналитиком научной литературы во всемирно известной фирме CAS (Chemical Abstracts Services) в г. Коламбус, штат Огайо.
С 1959 года начал заниматься спортивным ориентированием. Один из основателей судейского корпуса СССР в этом виде спорта, в 1969 году ему присвоено звание судьи Всесоюзной категории. Два года возглавлял Комиссию по слетам и соревнованиям Москвы, неоднократно избирался в состав Бюро Центральной секции ориентирования, возглавляя в нём Всесоюзную коллегию судей. Долгие годы был председателем Федерации ориентирования Всесоюзного совета ДСО профсоюзов.

Нужно сказать, что начиная наш разговор и зная, что одна из генеалогических линий Евгения Борисовича ведёт в Могилёв, я предполагал услышать какие-то новые сведения о могилёвских предках. Но занимательный рассказ, ведущий по извилистым ветвям семейного древа из века XIX в век ХХІ, не только многократно расширил предполагаемую географию, но привлёк странной и загадочной логикой судеб многих людей, значительных личностей и простых обитателей нашей общей Земли. Мне показалось важным поделиться этими воспоминаниями с нашими читателями и, надеюсь, они не оставят их равнодушными.
Слово моему собеседнику.

Как у каждого человека, у меня две бабушки и два дедушки. Одна бабушка из Могилёва (Шик), вторая – из Ростова (Басс). Один дедушка, чью фамилию я ношу, Грановский, тоже из Ростова. А мой четвёртый предок, Зильберман, родом из Москвы. Расскажу о них подробнее.
Я хорошо помню свою бабушку Евгению Львовну Шик, которая родилась в Могилёве в 1885 г., как впрочем, и остальных её 4-х братьев и сестёр (ещё трое умерли в младенчестве) родом из Могилёва. Их отец Лейба был купцом первой гильдии, довольно богатым человеком. Если я не ошибаюсь, был меховщиком. Когда-то в детстве я видел фирменный бланк с его фамилией, но за прошедшие годы он, как и многое другое, потерялся. Прадед был глубоко верующим человеком. По семейному преданию на даче под Могилёвом у купца Лейбы Шика останавливался царь Николай ІІ по дороге в Крым.
Бабушка училась за границей в двух или трёх городах, последним из которых был город в Германии Гейдельберг, в университете которого она получила диплом врача. В Москве, став детским врачом, до конца жизни работала в Русаковской больнице. Больница находилась недалеко от реки Яузы. Я хорошо помню, как весной и осенью Яуза разливалась, а окна и двери первых этажей заливали смолой. На уровне второго этажа прокладывали мостки, по которым ходили люди, в том числе, и в Русаковскую больницу. Во время Отечественной войны в эвакуации бабушка заведовала санитарно-медицинским пунктом при вокзале г. Свердловск, а после войны вернулась в детскую больницу им. Русакова, где и проработала до выхода на пенсию. Скончалась она в 1966 году. Похоронена она в Москве на кладбище при Донском монастыре.
В Гейдельберге бабушка встретила моего дедушку Александра Наумовича Зильбермана и вышла за него замуж. Незадолго до Первой мировой войны в ноябре 1913 года там же, в Гейдельберге, родилась моя мама, Анна Зильберман (в замужестве – Грановская).
Перед самым началом войны Евгения Львовна вернулась в Россию вместе с крошечной Аней. Место рождения всегда вызывало у кадровиков вопросы к ней, а позже и ко мне. Мама (и я тоже) в своих анкетах писала, что хоть она и родилась в Гейдельберге, но была привезена родителями в Россию в возрасте девяти месяцев.
Дедушка, Александр Наумович Зильберман, родился в Москве в 1885 году и был тоже сыном купца первой гильдии. Учился в Киеве, Мюнхене, Бонне и Гейдельберге, где был аспирантом Нобелевского лауреата по физике Филипа фон Ленарта. К сожалению, позже Ленарт оказался рьяным антисемитом, активно участвовал в движении «Немецкая физика» и стал личным советником Гитлера по научным вопросам.
Во время Первой мировой войны Александр Наумович Зильберман был ограничен в правах, он остался в Германии и был объявлен «гражданским военнопленным». В то время это означало, что он может продолжать образование только частным образом; но это не помешало ему защитить диссертацию по катодным лучам. Дедушка возвратился в Россию в 1918 году, и стал профессором Нижегородского университета. Потом заведовал кафедрой физики Горьковского пединститута, позже – Московского инженерно-строительного института. Но с бабушкой они развелись в 1920-х годах, и дедушка женился на женщине из семьи, которая связана родственными связями с Есениным-Вольпиным – сыном Сергея Есенина (его мать родом из Могилёва).
Мой второй дедушка Лев Борисович Грановский родился в 1878 году в Ростове-на-Дону. Сначала учился в Харьковском университете, из которого был исключен после студенческих волнений. Потом учился в Женеве и в том же Гейдельберге. Но тогда не был знаком с моим первым дедом. В 1904 г. в Берлине он защитил диссертацию, автореферат которой на немецком языке я храню до сих пор. По профессии врач-гигиенист. Когда я видел его давние статьи по гигиене труда и жизни, меня всегда удивляло, что они географически привязаны к каким-то глухим местам России: Оренбуржье, Сибирь, а также Киргизия. Только в конце жизни он рассказал, что многократно подвергался ссылкам. А ссылали его за то, что ещё до революции он был одним из организаторов социальных рабочих касс, а в СССР социальное страхование продвигал Семашко, который отправлял подальше от Москвы, от известности всех, кто стоял у истоков этого дела. Однако к концу жизни дедушка стал заведующим кафедрой социальной гигиены Горьковского мединститута. Несмотря на то, что ему был запрещён въезд в Москву (а его жена и двое сыновей жили в Москве), он, тем не менее, периодически нелегально туда наезжал. На следующее утро обычно приходили из милиции и высылали его. Потом выяснилось, что звонки с информацией о его приезде шли из соседней квартиры. Умер дедушка в 1954 году. Оставил нам в наследство водочный глиняный графин, на котором славянским шрифтом написана мудрая фраза: «Нет питья лучше воды, как перегонишь её на хлебе» и большой медный семисвечник.
После его смерти осталась и огромная библиотека – около 16 тысяч книг. Эти книги он завещал областной библиотеке. Его сыновья исполнили его волю. Несколько лет назад мы нашли в интернете описание его коллекции книг, которая названа в его честь библиотекой Грановского.
Его жена, моя бабушка, Мария Исааковна Басс (1882 – 1965), тоже родом из Ростова-на-Дону и тоже дочка купца 1-й гильдии, владельца магазина по торговле мехами и головными уборами. То есть все четыре моих прадеда принадлежали к купеческому сословию. Исаак Басс был официальным поставщиком Войска Донского. Всего у него было девять детей. Одна из дочерей, сестра моей бабушки Александра, жила в Париже, работала с Луи Пастером, изобрела вакцину против гнойного заражения ран и получила французский Орден почётного легиона за открытие госпиталя для раненых. Бабушка владела основными европейскими языками, работала переводчицей во внешнеторговых организациях. Где она училась, я не знаю. Один из её родственников в свое время переселился в Палестину, и именно его потомки связались со мною во время поисков своих корней.
Более десяти лет тому назад у меня произошло очень интересное свидание. Я в интернете стал искать родственные фамилии и нашёл объявление: «Ищем родственников с фамилией Басс». Там было несколько фраз, которые помогли мне понять, что это мои родственники. Мы списались. Оказалось, что это женщина моложе меня лет на десять, жительница Израиля. Наши общие родственники родом из Ростова-на-Дону ещё до революции перебрались в Израиль. Она говорила и писала на хорошем английском языке. Русского языка не знает. Именно она мне подала идею о разработке генеалогического древа. По её примеру я позже сделал и родословную Шиков.
У моего деда Льва Грановского было двое сыновей. Один – это мой отец, младший, другой – его брат Вениамин Львович Грановский был физиком и перед войной и в начале войны работал над разработкой радиолокаторов. Он работал в открытом институте и только перед его кабинетом стоял вооружённый часовой, охраняя то ли его самого, то ли от него. Интересно, что в книге М. М. Лобанова (который, по-моему, был работником ЦК, отвечавшим за военные разработки) «Мы – военные инженеры» была фотография моего дяди Вениамина рядом с портретом Тухачевского. Тогда это было довольно значительно и символично. Ещё он занимался альпинизмом, и на Центральном Кавказе в верховьях реки Адыр-Су есть перевал Грановского, названный в его честь, как руководителя группы альпинистов, первой прошедшей этот перевал.
Но судьба моего дяди сложилась печально. У него была дочь Ольга, которая в 1952 г. поступила в Московский университет на физфак. В день похорон Сталина она была затоптана толпой. Несколько дней дядя и мой отец не могли её найти. Этому факту есть подтверждение в книге «На Банковском» (авт. Сергей Смолицкий), посвящённой Пастернаку, который здесь жил. Здесь же тогда жили и мы. В одном абзаце книги написано, что вскоре после смерти Сталина из соседнего подъезда был вынесен гроб с девушкой, затоптанной на его похоронах. Это и была моя сестра.
6 мая 1964 года в день рождения жены Вениамина Львовича Грановского столкнула под поезд метро невменяемая женщина, которую за пару дней до этого уволил с работы её начальник, еврей по национальности, а у дяди была характерная еврейская внешность. Она в это день в метро пыталась столкнуть под поезд четверых. Между прочим, одним из этих людей был известный баскетбольный тренер Гомельский. (Я с ним потом познакомился, оказалось, что он был похож на дядю). Несколько раз её задерживали милиционеры, но три раза отпускали. Дядя оказался четвёртым.
Когда погибла моя сестра Олечка, тяжело заболел дед и через год умер. Когда погиб мой дядя, тяжело заболела бабушка и через год умерла. Такова судьба одной из ветвей нашего семейства.
Ещё расскажу о тесте Вениамина Грановского. Его звали Самойло Александр Александрович. Он был генералом царской армии и одним из немногих генералов советской армии, доживших до наших времён. Несколько месяцев он командовал Восточным фронтом, который воевал против Колчака. Но основная его военная карьера при советской власти была, когда он командовал 6-й Красной армией, которая сражалась с американцами и англичанами, высадившимися в Мурманске. Дослужился до звания генерал-лейтенанта. А дожил потому, что где-то в конце 1930-х годов оглох и с командных должностей перешёл на преподавание в военно-воздушной академии. Был генерал-лейтенантом авиации, хотя ни разу в жизни не летал и панически боялся самолетов. На его похороны приехали делегации из Мурманской и Архангельской областей. Любопытно, что когда был голод во время Гражданской войны, его жена обменяла 24 его царские награды на мешок муки, а на его похоронах в 1963 году (я был на этих похоронах) на Новодевичьем кладбище за его гробом несли 24 советских награды. Он написал очень увлекательную книгу воспоминаний, которая так и называется «Две жизни». Ещё интересный факт: на четвертый день после начала войны 25 июня 1941 года (мне тогда исполнился год) он вызвал мою бабушку и сказал ей: «Евгения Львовна, немцы будут в Москве. Забирайте детей (а кроме меня, у него было ещё две внучки примерно моего возраста) и уезжайте на Урал». Так бабушка и сделала. Представляете, уже 25 июня он понимал, что немцы могут взять Москву. Это сейчас мы знаем, что они не взяли Москву просто чудом.
Вернёмся к родителям. Отец мой, Грановский Борис Львович, родившийся в Москве в 1909 г., был инженером в области цветной металлургии, проектировщиком. Работал в институте «Гипроцветмет» до последнего дня своей жизни. Как-то придя с работы, он сказал, что плохо себя чувствует. Пока я вызывал врача, он скончался. Это было в вечер того дня в 1980 г., когда я отвез свою жену в роддом, где она родила сына, названного в честь умершего дедушки Борисом.
Мама моя, Анна Зильберман, окончила химический факультет московского университета. Кроме этого она окончила консерваторию по классу вокала, прекрасно пела. На лето на нашу дачу вывозили пианино, устраивали музыкальные вечера, когда мой дядя Вениамин аккомпанировал, а мама пела. Эти импровизированные концерты сбегались слушать все соседи. Перед мамой стоял вопрос: «Кем быть, химиком или певицей?» Мой мудрый отец решил, что она будет химиком, и никто никогда об этом не пожалел. Мама много лет была лучшим преподавателем в Московском институте стали и сплавов.
Ещё один любопытный факт: моя жена Белоцерковская Лия Григорьевна – внучатная племянница Лазаря Моисеевича Кагановича. Её родная бабушка Рахиль – та самая сестра Лазаря Моисеевича, которую считают, непонятно почему, то ли любовницей, то ли невенчанной женой Сталина, хотя этого не было и не могло быть. В семье Кагановичей было пять братьев и одна сестра. Сестру Лазаря Кагановича звали Рахиль, и она была на 17 лет его старше. Рахиль рано вышла замуж, родила шестерых детей и умерла в 1926 году в Чернобыле, в котором прожила с мужем Марком Ланцманом всю жизнь, никогда не выезжая из печально известного теперь городка. Дочь Рахили Бася – это мама моей жены. Она скончалась в 1965 году. Я ее не знал и никогда не видел. А Григорий Моисеевич Белоцерковский (1905–2006 гг.) – это её муж и мой тесть, который прожил 102 года. Он единственный из всей родни согласился поехать с Лазарем Кагановичем в ссылку в Калинин, куда тот был отправлен после “разоблачения” антипартийной группы Маленкова, Кагановича и Молотова. Лазарь Моисеевич очень любил свою сестру и племянницу Басю. Во время войны пришло известие, что глава семьи Г.М. Белоцерковский пропал без вести (позже выяснилось, что он дошёл со своей частью до Берлина и вернулся домой в середине 1946 года) и семья перестала получать денежный аттестат в соответствии с законами того времени. Лазарь Моисеевич помог Басе и её дочкам перебраться в марте 1944 г. из эвакуации в Барнауле, где они буквально погибали от голода и холода, в Москву к жившему там дедушке моей жены со стороны матери Марку Ланцману. Некоторое время моя жена, тогда ещё маленькая девочка, жила в Кремле (она это очень хорошо помнит) в квартире Кагановича, а затем он помог им получить комнату на Бауманской улице. Летом она выезжала к нему на дачу, где общалась с его женой Марией Марковной Приворотской, дочерью Маей и приёмным сыном Юрой (из Испании).
Она общалась с Лазарем Моисеевичем и Майей довольно плотно и позже, после разоблачения антипартийной группы, когда он уже был забыт и жил один. Тогда к нему приходила его дочь Майя и моя жена. Я несколько раз просил меня с ним познакомить, но, то он отказывался, то был болен. Однажды жена попыталась задать ему такой вопрос: «Дядя Лазарь, вы же все знали о злодеяниях Сталина и были к нему допущены. Почему вы его не убили?» Лазарь пошевелил бровью, и появившийся охранник вежливо предложил пойти смотреть кино в соседнюю комнату. Больше таких вопросов она ему не задавала.
Мы уехали из Москвы вместе с отцом Лии в США в 1992-м. А когда к его 100-летию он получил поздравление от Джорджа и Лоры Буш, тогдашнего Президента США, он потрясённо ходил по комнате и повторял один и тот же вопрос: «Откуда же он меня знает?»
У наших родителей двое сыновей. Я живу здесь, а мой младший брат Лев Грановский, 1948 г.р., живёт в Москве. Он по образованию геолог, закончил МГУ. В свободное от работы время занимается фотографией, причём размеры его фотографий начинаются с метра и более. Это часто достигается съёмкой с уникальной технологией цифровой сшивки конечной работы из множества кадров. Сначала он фотографировал природу, вышло несколько прекрасных его альбомов, затем – вулканы и металлургические процессы, а последняя его работа – интерьеры и иконы Елоховского собора в Москве. Экземпляр альбома с их изображениями подарен Папе Римскому. Персональная фотовыставка Льва Грановского состоялась в Манеже в Москве в 2010 году. Ректор московского университета В.И. Садовничий написал такие слова: «Лев Борисович Грановский, один из тех людей, которые составляют славу университета».
Об эвакуации я помню мало. Жили мы в Свердловске. Папа не служил в армии, поскольку незадолго до войны, упав с лошади, повредил спину. Он работал в Свердловском отделении Министерства цветной металлургии. Мама училась в консерватории и преподавала одновременно в институте химию. Ещё и выращивала на маленьком клочке земли картошку. Можете себе представить, когда в Б-м забытый Коламбус приезжает человек из Свердловска, и выясняется, что мы жили с ним в одном и том же переулке. Более того, оказывается, что он был на защите моей диссертации. А защищался я в Институте физики металлов в Свердловске, единственном академическом институте в нашей области знаний. Я даже возгордился: человек работает не в моей узкой области, но приходит на мою защиту. Но он меня возвратил на землю: оказалось, что он был ответственным за банкет следующего соискателя и только ждал с нетерпением, когда этот Грановский закончит.
Помню, что у меня было две игрушки. Одна – это тряпичная кукла, вторая – набор эбонитовых катушек. Эти катушки бабушка, детский врач, однажды решила помыть в горячей воде, после чего они сильно скукожились, а я до сих пор помню своё ощущения горя, и слёзы по этому поводу.
Для возвращения из эвакуации в Москву, нужно было получить разрешение. Несколько раз мама ходила за этим документом и получала отказ. Однажды, потеряв надежду, имея решительный и рисковый характер, она явилась к начальнику милиции и сказала ему: «Арестуйте меня!» Он: «За что?» Мама: «Вероятно, вы считаете меня немецкой шпионкой, раз не даёте разрешение на том основании, что я родилась в Гейдельберге, откуда меня привезли в Москву девятимесячной…» После этого ей разрешение выдали. Я думаю, что главную роль в этом сыграла её красота. Вернулись мы в Москву в 1944 году.
В день окончания войны мы жили уже в Москве, и отец с дядей взяли меня на Красную площадь. Понесли на плечах смотреть на гуляние, которое там происходило. Помню выставку трофейного оружия, по-моему, в Парке культуры.
Наш довоенный дом разбомбило, а жили мы до войны в районе, который назывался Сыромятники, возле Курского вокзала. После возвращения жить было негде, и мы жили у сводного брата моей бабушки, который неизвестно куда на это время уехал. Это было в том самом Банковском переулке, где жил дядя Вениамин. Оттуда я ходил в детский сад вместе со своим троюродным братом Андреем Александровичем Лукашевым (доктор наук, профессор кафедры геоморфологии и палеогеографии МГУ, который был внуком сестры моей бабушки Шик. Он моложе меня на пять дней, т.ч. я всегда считался его старшим братом.
Потом мама, и папа получили в своих ведомствах по комнате – одну на Курском вокзале, другую – на Таганке. Позже мы их обменяли, и одной из наших обменщиц оказалась знаменитая артистка Клара Румянова, озвучивавшая роль зайца в мультфильме «Ну, погоди».
В 1946 году мой отец был командирован в Германию по линии министерства с заданием находить инженеров-металургов и получать от них отчёты о технологиях, которые применялись на немецких предприятиях. Поскольку у меня в это время развивалось какое-то легочное заболевание, он меня взял с собой. Полгода я жил с папой в Германии, а когда вернулся в Москву, то по-немецки говорил лучше, чем по-русски. Папу я видел редко, а основной мой круг общения был – два соседских немецких мальчишки. Потом я немецкий язык напрочь забыл, и пришлось его учить снова. Учил я в школе и в институте английский, а дома – немецкий и французский. И когда я приехал в США, знал четыре языка, что мне очень пригодилось в нынешней работе. И в Коламбус мы переехали, как я говорил, из-за моей работы в в Chemical Abstracts Services. В Москве в советское время только в двух библиотеках получали этот журнал. Я ездил раз в две недели в одну из них, чтобы посмотреть относящиеся к моей специальности статьи. И, конечно, я и вообразить тогда не мог, что буду работать в этой компании. Но, когда мы приехали в США, первое место, куда я послал резюме – это именно туда. Тогда мне ответили, что «будем держать Вас в файле». В то время я ещё не знал, что это означает примерно: «мы бросим ваше резюме в корзину». Тем не менее, спустя шесть лет я смог попасть туда на работу.
Семья у нас была совершенно ассимилированная. Я не слышал никогда, чтобы родители говорили на идиш. Даже не знаю, знали ли они его… Подозреваю, что не знали. Да и разговоров особых о еврействе не было. Помню, что в Москве у нас была открытка, подаренная моим дедушкой Зильберманом бабушке Шик, которая была написана на идиш. Если бы меня в свое время спросили, кто я по национальности, я бы ответил – москвич.
Я на очень высоком уровне занимался спортивным ориентированием, и везде со второй моей фразы меня спрашивали: «Ты из Москвы?». Просто по моему выговору и интонации. Еврейскую тему я для себя открыл после смерти деда в Горьком, когда к нам попала его менора. В школе в старших классах никаких проблем не было, хотя были какие-то проблемы в младших классах. Была проблема при поступлении в институт. У меня золотая медаль, и я хотел поступить в московский университет. Никто меня не отговаривал. Родители сказали: «Пробуй». На письменном экзамене одна задача у меня была не решаемая. Я получил четвёрку и не был принят. А институт стали и сплавов был одним из тех, куда евреев брали. Может быть, это одна из причин, почему туда попала и моя жена, хотя она хотела быть редактором, журналистом. Но один её родственник, который оказался совершенно случайно аспирантом моего дяди Вениамина, сказал: «Во-первых, тебя никуда не возьмут, во-вторых, если и поступишь, то не сможешь себе зарабатывать на жизнь. А будешь инженером, сможешь всегда иметь кусок хлеба». Интересно, что в институте мы с ней друг друга не знали. Она училась на три курса раньше, а это достаточно большая разница. Они на нас смотрели свысока и с нами, с младшекурсниками, не общались. Пересеклись мы первый раз в туристическом походе спустя несколько лет. Она окончила все же наш институт, но профессию не любила. Проработала по специальности только два года, а затем перешла на литературную работу. Последние годы она работала в издательстве «Машиностроение» в редакции литературы по авиационной технике и космонавтике. Среди авторов, чью книгу она редактировала, был преемник Генерального конструктора ракет Сергея Королева – Валентин Петрович Глушко.
При распределении после окончания у меня тоже никаких проблем не было, и работал я совершенно спокойно. Был только один случай. Кто-то накатал жалобу, что в нашем институте евреи и армяне занимают все руководящие посты. Это на самом деле было близко к истине. Директором был академик Андраник Иосифьян, который с удовольствием брал на работу евреев и армян. В нашем институте и в филиале под Москвой было пять материаловедческих отделов. Национальность всех пяти их начальников была такая же, как и у меня.
Мне пришлось столкнуться с антисемитизмом и в области спорта. Пока мое любимое спортивное ориентирование находилось в ведении Совета по туризму, я был председателем Всесоюзной коллегии судей. Затем мы добились того, что нас перевели в Спорткомитет. Когда там начали формировать органы федерации, чётко и ясно сказали: «Таких нам не надо!»
Моему научному росту национальность никогда не мешала, однако при подготовке к защите диссертации меня предупредили, что все оппоненты должны быть русскими.
Да и в начале 1950-х годов никаких особых проблем у родителей не было. Единственное, по-моему, бабушка, когда шло дело врачей, на год-полтора увольнялась из больницы. Потом восстановилась. Да и дядя Вениамин в это время был лауреатом Государственной премии за работы в области радиолокации. А гонения на деда Грановского никак не связаны с его национальностью, но только с его деятельностью. У кого были проблемы, так это у бабушки Андрея Лукашева – Фанни Львовна Шик (Лукашовой). Причём, пока она была жива, мы ничего об этом не знали. Только после её кончины брат Андрей показал мне её записки, которые я с ужасом прочитал, почти, как рассказы В. Шаламова.
Из предыдущего перед нашим поколения живы два человека, наши с Андреем Лукашевым дядья. Один, Александр Яковлевич Шик был профессором Ленинградского физтеха, сейчас профессор Торонтского университета, живёт в Канаде (его отец, Яков Львович Шик, брат моей бабушки, заведовал кафедрой рентгенологии в ленинградском мединтитуте), второй, Лев Самуилович Шик – в Свердловске. Ему за восемьдесят.
Ещё одного родственника мы нашли в Севастополе. Примерно год назад я получил материал о том, что в Севастополе установлен памятник евреям-кантонистам, служившим под началом Нахимова при обороне Севастополя. Этот памятник из белого мрамора, в основании которого выложен магендовид. Благодаря радению купца Савелия Шмерлинга в Севастополе на Северной стороне – на берегу Панайотовой бухты – в 1864 году установлен единственный в Европе памятник евреям, воевавшим в регулярной армии. На мраморной плите надпись на русском языке и иврите: "Памяти еврейских солдат, павших за Отечество при обороне Севастополя во время войны 1854-1855 гг."
Его недавно восстановили. Оказалось, что он был на задворках завода в совершенно «жалобном» виде. Архитектором проекта восстановления оказался мой родственник по линии Грановских. Фамилия его Шеффер. Адольф Львович Шеффер – мой троюродный брат: его бабушка Роза Борисовна Гиммельфарб (в девичестве – Грановская) была родной сестрой моего дедушки Льва Борисовича Грановского. В память о её муже – Адольфе Гиммельфарбе – брат и получил своё не слишком популярное имя. Мы с ним неоднократно встречались и в Москве, и в Севастополе, причём в первый раз в 1954-м году, скорее рядом с Севастополем. В те годы город был закрыт, и Адольф на катере подошёл к борту нашего теплохода, плывшего из Сухуми в Одессу, и мы всё время нашей непродолжительной стоянки на рейде перекрикивались с борта высоченного теплохода на борт крошечного катера.
В прошлом году ему исполнилось 90 лет. Он окончил архитектурный институт и всю жизнь жил и работал в Севастополе. Там выстроено масса домов по его проектам. Он уважаемый гражданин города, и его 90-летие праздновалось очень широко.
Я родился в 1940-м году в Москве, где и прожил всю свою основную часть жизни до 1992 года. Я окончил Московский институт стали и сплавов по специальности металлофизик, т.е. я металлург, работающий в области физики металлов. Проработал на одном и том же номерном предприятии всю сознательную жизнь и доработался до известной всем советским людям медали «Ветеран труда», которая выдавалась по окончанию 25 лет службы. В 1992 г. мы переехали в США. Вначале жили в Нью-Йорке, а затем перебрались в Коламбус, штат Огайо. Это было связано с моей работой. Работаю я в Chemical Abstracts Services, такая всемирно известная база данных, публикующая рефераты научной литературы во всех областях химии, включая генетику, биологию, лекарства, а также и смежных областях, включая металлы, водоочистку и т.д.
У меня три сына, и все три с разными фамилиями. Первый от первой жены, второй – у второй жены, третий – наш общий. Старший живёт в Сан-Франциско, средний – в Санкт-Петербурге, младший – в Вашингтоне. Самый интересный образ жизни – у младшего, Бориса. Он родился в день похорон своего деда Бориса Грановского, поэтому и назван в память о нём его именем. В Москве он учился в 9-м классе гимназии в возрасте 11 лет. Мы переехали в США, чтобы он избежал службы в Советской Армии, которая нашему старшему досталась очень тяжело. После переезда Бориса хотели по возрасту поместить в пятый класс, но к директору школы пришёл его старший брат и сказал, что младший помогает ему решать задачи за колледж. Директор впечатлился и определил сына в класс на год старше. После окончания средней американской школы (она здесь оканчивается в 7-м классе) он выдержал экзамены в школу в Манхеттене, одну из лучших в стране, в которой конкурс был 24 тыс. человек на 700 мест. Это одна из немногих школ, в которую нужно для поступлении сдавать экзамены. Когда он начал здесь учиться, вся математика у него была уже позади, ему предложили слушать курс математики в соседнем университете. В середине года (он тогда учился в 11-м классе) умер его любимый школьный преподаватель математики. Оказалось, что в 12-м некому вести уроки математики, и он заменил своего учителя, полгода вёл уроки у своих старших товарищей. Более того, его попросили принять у них экзамены. После окончания школы он поступил в Гарвардский университет. В университетах в США принимают две разные комиссии. Одна оценивает знания и принимает, либо не принимает. Если студента принимают, то его дело передаётся во вторую комиссию, которая определяет финансовые условия учёбы и жизни вновь принятого. Тогда мы только приехали, я работал не по профессии. Я получил письмо из Гарварда с вопросом, почему при своём преклонном возрасте на моём пенсионном счету всего 100 долларов, хотя должно быть раз в 100 больше. Мне пришлось объяснять ситуацию. Тогда нам установили вполне приемлемые условия оплаты.
Пока он учился в Гарварде, он самостоятельно изучал шведский язык, ничего нам об этом не говоря. После окончания, он вернулся в свою любимую школу, проработал там три года и неожиданно для нас поступил на следующую ступень в один из старейших университетов Европы – в город Упсалу (Швеция), там работали Линней, Ангстрем и многие другие. Восемь или девять лет он учился и работал в Швеции. Связано это было с тем, что его любимый вид спорта, спортивное ориентирование, активно культивировался именно в Уппсале, где есть потрясающий клуб. Это и было мотивом для его переезда туда. После возвращения в США он работает в библиотеке конгресса США в его исследовательском центре, который выполняет задачи по прогнозированию последствий тех или иных законодательных предложений в области образования. Вот это самое интересное, что в нашей семье произошло за эти годы.

Записал Александр Литин