– Я родился 27 января 1966 года в Бобруйске. До февраля 1972 года жил вместе с родителями у бабушки и дедушки по маме в маленьком переулке в районе ул. Бахарова. С детства у меня обнаружилась тяга к рисованию и меня отдали в изостудию при Доме пионеров. Тогда он располагался близко к углу улиц Пушкинской и Дзержинского. До революции это был особняк известного в Бобруйске человека Михула Рабкина. Этот Рабкин очень любил детей, у него и своих хватало. Семья моей бабушки были его соседями. Бабушка в детстве была красивым ребёнком, Рабкин оплатил её обучение в прогимназии. Тогда это были серьёзные деньги.
Мама работала инженером-конструктором на заводе им. Ленина, отец был монтажником. В первый класс я уже пошёл в школу по месту нового проживания, в микрорайоне Даманский. Taм я проучился до 1983 г. В переулке, где мы жили до получения квартиры, было восемь дворов. Из них семь – еврейских. Идиш я слышал с детства.
На Даманском было не так.
В 1985 году ушёл в армию. Служил на Дальнем Востоке. Вернулся в 1987 году. В том же году поступил на истфак Белорусский государственный университет в г. Минске. Тогда не знал, что спустя три года брошу учёбу в престижном ВУЗе и уеду в Израиль. Но эти три года дали мне много. В Минске, в том же 1987 г. я вошёл в довольно большую молодёжную группу местных сионистов, где изучали иврит, иудаизм. А в следующем, 1988 г. в моём Бобруйске организовался Клуб еврейской культуры, в работе которого я тоже принял участие.
На улице бушевала перестройка. В голове был тогда один интерес: Израиль, евреи. Это определило дальнейшую судьбу.
Переломным моментом в жизни стала репатриация в Израиль в марте 1990 г. Наш самолёт Москва-Бухарест (тогда летели через третью страну из-за отсутствия дипломатических отношений), поднялся в воздух в день еврейского праздника Пурим. Открывалась новая эпоха моей жизни. 13 марта 1990 года мы совершили алию. Это была алия семейная, с нами в Израиль прибыли родители мамы, мои дед и бабушка. Бабушка – уроженка Бобруйска. Родной язык её был идиш. Дед был уроженец деревни Овсимовичи. Там, где стоял их дом в городе, напротив продмага №20, была Талмуд Тора до прихода большевиков. И мой дед там в детстве учился (детей для этого раз в неделю привозили в город). Это, прежде всего, была их алия, тогда большинство бобруйских евреев хотели в Америку, но мои, получившие в детстве еврейское образование, говорили, если ехать, только в Израиль. Сейчас они покоятся на кладбище Сгула в городе Петах-Тиква.
Петах-Тиква было одним из поселений первопроходцев, в конце XIX в. Они были полны надежд, что вскоре поднимутся много таких поселений. Можно с гордостью признать, что их чаяния сбылись даже в больших форматах, чем это они представляли.
В 1990 г. мы обосновались в Петах-Тикве. Тогда репатриантов из Советского Союза чуть ли не на руках носили, у нас сразу появилось много израильских друзей. Это были, как правило, люди религиозные. Петах-Тиква – смешанный город, здесь и светские, и религиозные, и сефарды, и ашкеназы. Я поступил в Бар Иланский университет, желая завершить образование, начатое в Белоруском университете. Но обстоятельства сложились так, что я снова оставил учёбу и переключился на получение профессии. До алии успел получить образование в Бобруйском художественном училище и в Израиле на первых порах подрабатывал в столярной мастерской. В конце концов, получил аттестацию экскурсовода. Позднее к этому добавилось удостоверение лектора от Института Храма. С 1996 года поселился в Шомроне (Самарии). Здесь познакомился со многими интересными людьми, идеалистами, патриотами. В 2000 году я окончательно (по крайней мере, до сих пор) обосновался в Офре, одном из многих поселений Юга Шомрона. Поселение небольшое, но здесь я встретил, и подружился с выходцами из Бобруйска.
Как-то после работы, зашёл в местную закусочную. Присел, начал ужинать. И вдруг услышал разговор на идише. В принципе, тогда ещё (1998 г.) в Израиле идишем никого было не удивить. Наиболее распространенный в Израиле польский или украинский диалект идиша. Один из собеседников на нём говорил. Но второй человек, ему отвечал на том диалекте, на котором говорят у нас в Бобруйске. И мне было всё понятно.
В общем, с идиша ещё в 1979 году началось моё вхождение в еврейство. Я был обычный ребёнок. Но вот процессы, происходившие в городе, были необычными. В каждом закоулке, в каждой подворотне евреи говорили в основном на одну тему – отъезд. Это было время, когда в Советском Союзе слегка приоткрыли ворота за рубеж. Отовсюду сыпалось: Голанские высоты, Иерусалим, Кирьят-Шмона и пр. В этой обстановке, когда все обсуждали Израиль, но в Вене быстренько меняли направление на Америку, у ребёнка, вроде меня, естественно появился интерес к своему народу и его огромному наследию. А тут мне соседский еврейский мальчишка дал почитать настоящий еврейский календарь из Израиля за 1961 год. Правда, календаря там было немного, всего около 10 процентов. Зато все остальное в этой книге было про евреев. Этот календарь я проглотил за одну ночь. Эта ночь сделала меня другим человеком. Я стал осознанным евреем. Понял, что еврейством надо гордиться, понял, что женюсь именно на еврейке и, что жить буду только в Израиле. И с тех пор все мои усилия были в этом направлении. Я решил, что надо начать с языка, разумеется, идиша. (Ещё не знал, что у евреев есть несколько языков). Меня каждое лето родители отправляли к бабушке и дедушке. Теперь я этого ждал, потому что они разговаривали на идиш, в том числе и со мной. Можно сказать, этот язык я понимал, но вот разговаривать... К концу первого летнего месяца (уговорил родителей на это лето меня в лагерь не посылать), уже довольно свободно говорил на идише. Тут появилась новая проблема. Дед, заметив, что я потянулся к разговорному языку, заявил, что это всего лишь жаргон. А настоящий еврейский – это лошн кейдеш. И это мол, нечто другое. А где ж это другое постичь? Оказалось, что дед в детстве его изучал в хедере.
На сей раз мне пришлось подружиться с ведром и лопатой. Потому что деду надо было и воду с колонки натаскать, и огород вскопать, и дрова поколоть. Всё это я взялся делать. Тогда мне уже стукнуло тринадцать. А в награду дед мне передавал всё, что он помнил из этого языка. То, что лошн кейдеш и древнееврейский это один и тот же язык, я понял только впоследствии.
Мой дед Мотл по приезду в Израиль первым делом отправился искать синагогу. К прохожим он обращался на идиш, его не понимали. Израиль страна молодая, средняя семья здесь имеет 3 – 4 ребёнка. И ему попадались люди помоложе, кто идиш только слышал, но уже не понимал. В конце концов, он начал, по его собственным словам, разговаривать жестикуляцией, тогда его поняли. Показали бухарскую синагогу, там были люди, говорившие по-русски. Правда, в исполнении деда русский язык был больше похоже на деревенскую трасцянку.
В первый шабат дед застолбил за собой кидуш. Он принёс угощение: конфеты и водку. Это был его праздник возвращения на свою землю, и это весьма пришлось по душе прихожанам. Люди увидели, как ценят эту землю многие из тех, кто никогда прежде здесь не был.
Родители моей мамы, бабушка и дедушка Мотл и Тайба, прожили в стране всего несколько лет. Бабушки не стало в ноябре 1992 года, деда – в апреле 1994 года. Оба перешагнули далеко 80-летний юбилей. Они покоятся в Петах-Тикве, на кладбище Сгула. В 2021 году не стало моего отца. Ему был ровно 81 год. Он прожил честную трудовую жизнь. В Израиле работал сварщиком металлистом, потом – пенсия. Обладал присущим всем бобруйчанам чувством юмора. У него было очень много друзей. Все такие же юмористы. Не было вещи, которую бы он не мог починить. Я не дошёл до половины того, что он умел.
У меня вторая семья. Подрастают дети, мы с надеждой и оптимизмом смотрим в будущее.
Подготовила Рябова Лариса
