Белорусско-еврейская кроха
На второй, а может, на третий день знакомства Лев Кричевский привёл Алёну Стонову в дом своей кузины Эстер, вдовы расстрелянного в августе 1952 года еврейского писателя Переца Маркиша. И когда он представил Алёну, Эстер заметила: «А я тебя, деточка, знаю!». После этого она под надуманным предлогом позвала кузена на кухню: «Это тебе не твои подружки! Мы много наплакались над судьбой этой девочки. И мне бы не хотелось, чтобы ты хоть каким-то образом её обидел!»
Из рассказа своей тётки Лев узнал, что до войны в Харькове жили две сестры – Анна и Бэлла. Анна вышла замуж за писателя Дмитрия Стонова и переселилась в Москву, а Бэлла – за Николая Волосевича, своего коллегу, учителя русского языка и литературы. Они жили в Харькове и преподавали любимый предмет. У Бэллы и Николая родилась дочь Алена. Неизвестно, по какой причине семья Волосевич не эвакуировалась из Харькова перед приходом немцев, но последствия оказались трагическими.
Сразу же после захвата города немцы вывесили объявление, в котором всем евреям приказывалось «пройти карантин» на территории тракторного завода. В городе поговаривали, что Николай Волосевич сопровождал Бэллу до самых ворот завода. Он тащил на себе постель для жены. Надеялся, видимо, что карантин, объявленный немцами для евреев, – пустая формальность. А может, он и Бэлла решили, что другого выхода нет и так будет лучше для дочери Алены? А может, Николай и Бэлла были законопослушными (сталинская всё-таки выучка!) гражданами и поэтому немедленно подчинились приказу?!
Можно произнести еще тысячу «а может», но доподлинно было известно, что Бэллу расстреляли в первый или на следующий же день после того, как евреев собрали на заводе. О Николае Волосевиче – одни, как говорится, пересуды, а вот о маленькой Алене – ни слова, ни полслова... К тому же не верилось, что еврейская кроха двух с половиной лет могла выжить в том аду.
За Харьков сражались отчаянно. А после взятия города туда немедленно отправилась концертная бригада, в которую входила известная пианистка и аккомпаниатор актёра Владимира Яхонтова Елизавета Лойтер. Она и обнаружила (вернее, спасла) дочку Бэллы и Николая Волосевича. )Предполагаю, что в поездке концертной бригады кроме Яхонтова, принимал участие и муж Лойтер прекрасный поэт Илья Френкель – вспомните его песню «Давай закурим, товарищ, по одной…» И Елизавета Лойтер всеми правдами, и неправдами – на дворе огненный 1943 год! – вывезла её в Москву и передала Анне Зиновьевне Стоновой, родной сестре Бэллы. С тех пор урождённая Елена Николаевна Волосевич стала Еленой Дмитриевной Стоновой. Правда, официальное удочерение произошло несколько позже – перед поступлением Алены в институт. Память еврейской девочки не запечатлела прошлого: ни облика отца, ни лика матери. Смутно вспоминала она какую-то белорусскую родственницу Зину.
Однажды Лёва, к тому времени уже муж Алены, узнал, что Николай Волосевич был женат на Бэлле вторым браком. От первого у него был сын – будущий писатель Георгий Владимов. Лёве предложили: «Ты бы пошёл к Георгию и рассказал ему историю Алены». Лев заметил: «Это очень щекотливый вопрос. И решать его должен не я, а Алёна. Да и захочет ли она, чтобы я обратился к Владимову?!»
Об этом предложении, а также о том, что у неё, Алены, есть брат, Лёва сообщил жене: «Хочешь, я встречусь с ним и всё расскажу?». Но Алена воспротивилась: «Ни в коем случае! У меня нет никаких братьев! Мой единственный брат – это Лёня Стонов!». О прошлом, видимо, Алёна и слышать не хотела. А может, прошлое страшило её.
Через много лет, когда одна часть семьи Стоновых уже жила в США, а другая – в Израиле, Лёня Стонов, вернувшись в Россию, затребовал дело своего отца Дмитрия Стонова, репрессированного еврейского писателя. Из дела узнал о доносах, подробностях ареста и допросов отца. А из других документов – запросил сведения и на Волосевича – выяснил, что Николай погиб в немецком плену.
Взгляд из Харькова Глазко Ирины Николаевны
Была ещё одна мама – Вера. Это родная сестра отца Алёны – Вера Степановна Волосевич, в семье которой девочка прожила все трагические и страшные годы её жизни, годы войны!
Вера Степановна охраняла Алёнку от ужасов войны, невзгод, голода. Во время бомбёжек и артобстрелов закрывала её своим телом, в прямом смысле этого слова.
Для любопытных посторонних говорили: у мамы Веры фактически была двойня – дочь Алёна и сын Владимир (её родной сын, старше Алёны на 4 месяца, разница в возрасте была незаметна). Я двоюродная сестра Алёнки, но старше её, в то время мне было 14, 15, 16 лет. Но война делала детей взрослее, старше. Помню все эти годы до мельчайших подробностей и никогда не забуду.
Жизнь Алёнки в полтора года началась с ужасов войны и трагических событий её семьи. Отец – Николай Степанович Волосевич, как патриот своей страны, сразу в начале войны ушёл на строительство противотанковой защиты города. Вернулся домой за день до оккупации немцами Харькова и эвакуировать семью уже не успел, результат – страшные события. Хотя тогда никому в голову не приходило, что может быть такое зверство, которое совершили фашисты. Мать Алёны – Белла Зиновьевна Идлин – расстреляна как еврейка. Отец поклялся отомстить за жену и пропал без вести.
Хочу вспомнить, что действительно происходило в Харькове в те годы.
Немцами был вывешен приказ о том, что все евреи и дети от смешанных браков, в течение пяти часов должны были прибыть на тракторный завод. За невыполнение – расстрел, за укрытие евреев – расстрел, за недонесение – расстрел...
Сразу же дедушка Степан Осипович и бабушка Мария Иосифовна, родители Николая, пошли на квартиру Николая и Беллы, чтобы забрать Алёнку. Никто не думал, что за это расстрел, что далеко и тяжело идти, через весь город (транспорта в городе уже не было). Не думали, что тяжело сразу идти обратно и нести на руках в одеяле ребёнка, чтобы успеть до определённого времени, после которого за нахождение на улице тоже расстрел. Не думали, что кто-то из соседей может донести, что у Волосевичей откуда-то появился ребёнок. Просто шли спасать внучку, если невестке уже было не помочь.
Когда у людей общая беда, им не до доносов. Начинают «стучать» или травить те подлецы, которые уверены в своей безопасности. Примером тому – соседи по дому Стоновых, которые с радостью говорили Алёнке, что она не родная дочь, её откуда-то привезли. Ребёнок приходил домой, плакал и говорил: «Я знаю, что я у вас чужая». Мне об этом рассказывала тётя Алёны, Анна Зиновьевна, сестра её матери, когда в начале 1951 года я приезжала в Москву в командировку и приходила к ним в гости повидаться с Алёной. Анна Зиновьевна очень просила в разговоре принять её легенду, что в начале войны девочка потерялась и её взяли к себе чужие люди, т.е. семья Волосевичей. Это нужно для спокойствия Алёны. И я приняла её просьбу. Я гуляла с Алёнкой по Москве, разговаривали, и я убедилась, что ужасов войны она не помнит.
Взгляд из Москвы Марины Ковальской-Френкель
Марина Ковальская-Френкель, дочь пианистки Елизаветы Лойтер (помните спасительницу белорусско-еврейской крохи?), записала по просьбе Льва Кричевского всё, что помнила из рассказов своей мамы о её поездке в Харьков в 1943 году. Вот строки, адресованные Оле и её детям, потомкам Алены и Льва:
«Дорогие мои! Ваш папа и дедушка Лёва попросили меня написать для вас историю о том, как появилась в Москве в 1943 году ваша мама и бабушка, тогда совсем маленькая девочка Алёнушка. Конечно, почти все ты, Олечка, наверное, уже знаешь и без моих воспоминаний. Ну пусть тогда эта просьба Лёвы станет для меня поводом вернуться в моё детство военных лет. Пожалуй, одним из самых радостных событий того трудного времени было возвращение моей мамы из концертной поездки в Харьков. Ведь ей удалось выполнить просьбу одной из самых близких её подруг, Анны Зиновьевны Стоновой, и не только разыскать в Харькове её племянницу, следы которой потерялись после оккупации города немцами, но и привезти девочку в Москву. Итак, постараюсь воспроизвести, «как это было», вернее, как это запомнилось мне по рассказам мамы.
Но сначала – несколько вступительных слов. На протяжении всех военных лет моя мама, Елизавета Лойтер, прекрасная пианистка, выезжала на фронт и выступала перед бойцами. Она играла соло, аккомпанировала певцам, музыкантам. Принимали её всегда очень хорошо в любой аудитории. Тем более, что благодарными слушателями были солдаты, которые радовались всем артистам, отваживавшимся к ним приехать.
На этот раз мама должна была выступать в только что освобождённом после тяжёлых боев в конце 1943 года Харькове вместе со знаменитым актёром и чтецом Владимиром Яхонтовым. Всё свободное от репетиций и выступлений время мама посвящала поискам Алёны. Перед ней стояла почти неразрешимая задача: найти ребёнка в хаосе, царящем в недавно отбитом у немцев городе, при том что она не располагала достаточной информацией, необходимой для успешных поисков.
Было известно, что мать ребёнка, родная сестра Анны Зиновьевны, погибла в Харьковском гетто (на тракторном заводе. – Ред.), что отец, белорус Волосевич, исчез. Впоследствии подтвердилась версия: погиб в концлагере. На окраине Харькова жили его родители, но их адреса у Анны Зиновьевны не было. Лишь приблизительно был известен район, где можно было попытаться их искать. Разумеется, никаких вестей от стариков Анна Зиновьевна во время войны не получала и о судьбе девочки ничего не знала. И вот мама начала ежедневно ездить в тот район и посещать расположенный там базар в надежде, что кто-нибудь из торговок или покупателей сообщит что-нибудь о местонахождении стариков или их судьбе.
Взгляд из Харькова Глазко Ирины Николаевны
При оккупации единственная возможность добывать продукты питания – это обмен своих вещей в деревнях. Попробовали ходить зимой с санками, потом с самодельными тележками. Это был непосильный труд. Поэтому наша семья нашла возможность снять комнату в 60 км от Харькова, и уже оттуда ходить заниматься обменом по деревням, а потом возить продукты родителям в Харьков. Уточню: продукты – это зерна пшеницы и кукуруза, которые ещё надо смолоть на самодельной мельнице, картошка, чаще мёрзлая, макуха. Зимой 1942 года за Харьков начались ожесточенные бои. Наши войска хотели освободить город. Мы не могли в это время попасть в Харьков. Алёна была с дедушкой и бабушкой. Продукты у них заканчивались. Бабушка, как любая русская женщина оставляла еду ребёнку и мужу, утоляя голод водой. Опухла и не могла уже вставать. Дед понял, что они умирают и тут ему сказали, что есть приют, где принимают детей, оставшихся без родителей, и там их кормят. Вот так Алёнка попала в приют. Дед заготовил нам записку, где искать девочку, если их уже не будет. Но фронт ушёл на восток, мы сразу пришли в Харьков, принесли продукты. Сразу же забрали Алёнку из приюта, где она пробыла почти 1,5 месяца и увезли в деревню, где она пробыла с нами почти до конца 1943 года. Думаю, что подобные приюты организовывали наши люди, работавшие под каким-то «прикрытием». Не немцы же заботились о наших детях.
Взгляд из Москвы Марины Ковальской-Френкель
Теперь представим себе картину: по украинскому пригородному базару ходит никому не известная женщина, резко отличающаяся от местных жителей: одета по-городскому, явная еврейка. И если иметь в виду, что были украинцы, которые сотрудничали с немцами, не говоря уже о почти повсеместной неприязни к евреям, то можно догадаться, что в ответ на все мамины расспросы о семье Волосевич торговки поджимали губы и говорили по-украински: «Ни, ничого нэ знаемо!» Ведь они слышали, что их сын вроде бы ушёл с немцами. Скорее всего, эта чужая женщина пытается выведать что-нибудь о нём. Может быть, она из «органов»?
Бесплодные поиски продолжались несколько дней. Приближался день отъезда в Москву. Но вот однажды у мамы появилась неожиданная идея. Она всегда была человеком острого и живого ума, способной на импровизации. Мама приблизилась к одной из торговок и прошептала: «Вы не проводите меня к Волосевичам? Я привезла им вести от сына». И тогда, наконец, маме показали полуразвалившуюся хату, находившуюся в двух шагах от рынка.
Когда мама вошла в эту хату, её поразили нищета и запустение, царившие там. На полу сидела худенькая девочка в лохмотьях и смотрела на маму огромными чёрными глазами. Разговор шёл только с бабушкой. Возможно, дед опасался участвовать в беседе.
Взгляд из Харькова Глазко Ирины Николаевны
Харьков был освобождён 23 августа 1943 года. Наша семья жила в 60 км от города и там ещё были немцы. Маленькая Алёнка ещё пережила вместе с нами страшные дни. Немцы решили оставить после себя на Украине так называемую «мёртвую зону». Всем жителям было приказано покинуть дома и уходить на запад обязательно по дороге, иначе расстрел. Другого выхода у нас не было, посадили двух детей (Алёнку и Вову) на тележку, взяли тёплые вещи, еду и пошли. Но мы знали, что в 2-х км по дороге есть глубокий овраг, заросший лесом. Туда мы и спустились, когда нас никто не видел. Из глубокой воронки от взрыва бомбы сделали что-то вроде землянки или шалаша и затаились. Сложно было убедить детей не разговаривать громко, чтобы нас не обнаружили и как-то отвлекать во время обстрелов, чтобы не пугались от взрывов и свиста снарядов, приходилось все время занимать их, придумывать и рассказывать сказки. И так мы прожили 8 дней. Было слышно, как отступали немцы, их обстреливала наша армия, бомбили, снаряды свистели над головой. Было страшно в последние дни перед освобождением оказаться в братской могиле, где бы нас никогда не нашли. Но мы выжили! Наш дом во время бомбежки был разрушен
Смогли под жилье приспособить одну 15-метровую комнату. Была плита, где готовили еду. Воду носили из родника (почти 0,5 км от дома). На отопление шли заборы. Но мы были счастливы, оккупация закончилась. Наша мама Вера Степановна пошла работать в свою контору, вернувшуюся из эвакуации. Я пошла учиться. Были продуктовые карточки, появились магазины. И то, что мы – 6 человек – жили в одной комнате, было в порядке вещей, в разрушенном городе так жили многие.
Взгляд из Москвы Марины Ковальской-Френкель
Мама объяснила, что она приехала из Москвы от сестры Алёниной мамы, Анны Зиновьевны, которая разыскивает ребёнка и готова взять девочку к себе. Бабушка рассказала обо всех невзгодах, которые им пришлось пережить при немцах. Они, особенно дед, боялись – конечно, не без оснований, – что немцы расправятся с ними, если узнают, что в их доме находится ребёнок матери-еврейки. Дед требовал, чтобы бабушка нашла способ избавиться от малышки. Пришлось отдать двухлетнюю Алёну в детский дом, где из-за голода и болезней она перестала разговаривать. После этого сердобольная бабушка, невзирая на опасность и непрерывные скандалы деда, периодически их обеих выгонявшего из дому, забрала Алёну из детдома. Слава Богу, дожили до ухода немцев. Но и теперь они бедствуют: нет денег ни на еду, ни на одежду. Несмотря на то, что никаких документов, насколько я помню, у мамы с собой не было, старики тут же, без всяких колебаний, отдали девочку маме. В гостинице мама отмыла ребёнка и одела в свою пижаму. В таком виде они и поехали в Москву. В дороге мама давала Алёне понемногу ложечку-другую меда (боялась перекормить изголодавшегося ребёнка), а та каждый раз, показывая на банку с медом, спрашивала: «А это на завтра, да?». Маму она сразу стала называть «мама Лёля», в отличие от удочерившей её вскоре «мамы Ани».
Ощущение родственной и душевной близости с Алёной возникло у меня сразу после её появления в Москве, и наша взаимная привязанность сохранилась на всю жизнь, за что я благодарна судьбе».
P S Алена Стонова уже в шесть лет знала, что с её рождением связана какая-то тайна. Одна из писательских дочерей (а дом в Лаврушинском переулке, где они жили, был сплошь писательский!) выкрикнула: «Ты не настоящая дочь!» Но происхождение «ненастоящей» дочки Алёны было ещё более фантастичным. Она была любимым ребёнком трёх матерей: мамы Бэллы, мамы Лели и мамы Ани. Оказывается, что была ещё четвёртая… Но это пусть решает читатель: ибо спросить уже не у кого, Алёна покинула этот мир. И прах её покоится на Святой Земле. Хотя, в Белоруссии есть одна женщина, по имени Жанна Дубатовка, родом из Уручья, а может, Столбцов, которая услышав этот рассказ от самой Алёны, долго плакала над историей рождения этой белорусско-еврейской крохи.
Ян Топоровский,
Израиль
