Как ни откладывай какое-то важное дело на потом, но наступает момент, когда становится ясно, что либо ты начнёшь писать этот текст прямо сегодня, либо уже не напишешь никогда. Я выбрала сегодняшнее июньское утро, чтобы попытаться собрать воедино разрозненные куски собственных воспоминаний, чужих рассказов и объективной документальной информации о судьбе семьи моего дяди Арона Ганкина.
К сожалению, я не могу, как сделала в предыдущем очерке «Эти таинственные Чунцы» («Мишпоха», № 44), предложить вам внимательно рассмотреть довоенную фотографию большой семьи Ганкиных из местечка Щедрин. Я даже не уверена, что эта фотография существовала, а если она была бы сделана, то скорее всего просто исчезла в пламени Второй мировой войны. Как сказал мне двоюродный брат Михаил Вайнер: «Какие фотографии, когда бежали под огнём и чудом спаслись?».
Но проведём мысленный эксперимент и представим себе это фото. В центре снимка, как положено, разместились бы отец Афроим-Мордух Ганкин (1875-1936) и мать Марголис (Марголя) Ганкина (1882-1942), урождённая Пинская, а по бокам – пять братьев: Лев (1900-1942?), Давид (1910-1942?), Арон (1912-1985), Абрам (1918-1941?), Евгений (Евель) (1922-1996) и три сестры: Миня Соркина (1906-1988), Бася Бабицкая (1908-1944), Маня (Михля) Вайнер (1917-2003).
Вопросительные знаки возле дат смерти кричат о трагической судьбе членов семьи. В эвакуации далеко от родных мест (Акбулак, Оренбургская область, РСФСР), от отравления умирает Бася Бабицкая. Её двое детей – Абрам (Анатолий) (1939-1999) и Серафима (Сима) (1939) – слава Богу, дождались отца с фронта и потом воспитывались им и мачехой. Где-то в белорусских гетто погибают со своими семьями Лев и Давид. У каждого из них было по двое детей. Пропадает без вести мобилизованный в Красную Армию Абрам. Даже судьба Марголи Ганкиной, которая погибла в родном местечке Щедрин, сохранилась в памяти выживших в двух версиях. Первая зафиксирована в анкете Яд-ва-Шема, заполненной в 1990 году Евелем Ганкиным, где указано, что она вместе с другими еврейскими жителями местечка была расстреляна весной 1942 года. Эта версия совпадает с информацией, которая приводится в книге «Память».
Семейная история сохранила другую версию гибели. После войны к Арону и Ривке пришёл человек, чудом избежавший гибели, который рассказал, что пожилых людей и детей уничтожили раньше, чем работоспособных евреев местечка. Их загнали в синагогу и подожгли здание. Пронзительной деталью в этой истории является поведение шабес-гойки, которая заходила в дома и указывала, какое количество детей и какого возраста было в семье. Получив эту информацию, исполнители акции старались найти и отправить на смерть всех. Никто эту версию проверить не может, но она сохранилась в семейной памяти.
Таким образом, на гипотетической послевоенной фотографии семьи мы могли бы увидеть только двух братьев и двух сестёр. Однако несколько довоенных снимков всё-таки чудом уцелело.
Прежде чем я подробнее расскажу о судьбе выживших, немного из довоенного и даже дореволюционного прошлого.
Глава семьи Афроим-Мордух получил традиционное еврейское образование и, по воспоминаниям, жил с семьёй в двухэтажном доме, где на первом этаже размещалась мясная кошерная лавка, а на втором жила многочисленная семья. Афроим-Мордух до революции работал шойхетом (кошерный убой животных и птицы – ред.). Свою профессию он не забыл и занимался этим и после революции. Чем это могло закончиться в годы большого террора, можно только предположить, опираясь, например, на воспоминания жителя довоенного Щедрина М. Карасика, который рассказывал, как по обвинению в шпионаже в пользу Германии в 1938 году расстреляли его 69-летнего верующего дедушку.
Точно известно, что Арон Ганкин успел поучиться в хедере и был отправлен для продолжения религиозного образования в ешиву. Снова вынуждена рассказать несколько вариантов семейной истории. Первый, который помню с детства, выглядит так: мальчик сбежал из ешивы к старшей сестре Басе в Жлобин, чтобы продолжить образование в светской школе. Еврейское религиозное образование было запрещено в 1921 году – специальным приказом Наркомпроса. Можно предположить, что ешиву закрыли, а, возможно, Арон действительно захотел другой судьбы и сбежал из ешивы до её закрытия.
Существует другая версия биографии Арона: он никуда не сбежал, а учился в ешиве до 1925 года, пока она не прекратила своё подпольное существование. Ничего, в том числе полученное в детстве образование, не исчезает бесследно: в Минской синагоге, куда Арон ходил регулярно по субботам после выхода на пенсию, он был одним из немногих «грамотных» верующих. Свободно читал, а главное – понимал Тору. Я хорошо помню, что один из молодых верующих регулярно раз в неделю ходил в гости к Арону и Ривке, дабы изучать, естественно, бесплатно, язык Торы. Уроки такого рода не очень поощрялись советской властью, поэтому в разговорах по телефону этот человек назывался «племянник». Смешная и грустная попытка скрыть от всевидящего ока «подрывную» деятельность.
Надо подчеркнуть, что подписка на единственный в Советском Союзе журнал на идише «Советиш Геймланд» была многолетней семейной традицией. Дядя его внимательно читал и перечитывал. Помню, как он обрадовался, когда в пятом классе я попросила научить меня читать на идише. Он вырезал из какого-то номера журнала все буквы еврейского алфавита, подписал их своим бисерным почерком и торжественно вручил мне этот самодельный букварь вместе с книгой Шолом-Алейхема на языке идиш. Так состоялось моё первое погружение в еврейское культурное наследие.
Хочется рассказать о местечке Щедрин. Документы свидетельствуют, что еврейская община здесь возникла в 1842 году, когда сорок семей «ишувников» купили у местного помещика 600 десятин земли. Новоявленные земледельцы были хасидами и покупку оформили на Любавичского ребе.
Согласно переписи населения России 1897 года в местечке проживало 4234 человека, из них 4022 еврея. В конце XIX века в местечке было семь синагог, Талмуд-Тора, в начале ХХ века открылось отделение Любавичской ешивы. Политические события не обошли местечко стороной. В начале века в Щедрине действовали ячейки социал-демократов, Бунда, Поалей Циона, в это же время щедринская молодёжь начала переезжать в большие города, а некоторые эмигрировали в Палестину и Америку. Отъезд ускорился в 20-е годы, и в результате население Щедрина, по переписи 1931 года, составляло 2021 человек.
Благодаря публикации Евгения Савича (газета «Берега», май 2022 г.) я узнала подробности культурной жизни местечка. С 1905 года здесь работала библиотека, где было около 600 книг на идише, иврите и русском языке. Урядник Царик грозил с ней «разобраться», но, получив очередную взятку, на какое-то время успокаивался. После революции эта библиотека получила наконец-то легальный статус, а что ещё более важно – в 1919 году в местечке открылась одна из первых в Беларуси четырёхлетняя школа с преподаванием на идише. Могу предположить, что дети Ганкиных получали начальное образование в этой школе. Точно известно, что в щедринской школе до 1935 года учился Евель Ганкин. К тому времени школа из четырёхлетней уже была преобразована в семилетнюю.
Лев Ганкин получил образование и работал то ли завучем, то ли директором в каком-то учебном заведении Борисова. По другим сведениям, он до войны работал заведующим районо или даже гороно. В Борисов к старшему брату отправилась доучиваться Михля Вайнер. Поиски материалов о довоенной жизни Льва Ганкина пока успехом не увенчались, но возможно, всё впереди. Забота об образовании младших братьев и сестёр была обычной в семье. Как только в 1935 году Арон Ганкин женился на Ривке Чунц, в Гомель приехал получать «городское» десятилетнее образование Евель Ганкин. Забавная деталь из повседневной жизни. Ривка вспоминала, как жалели её сердобольные соседки: «Такая молодая и симпатичная, а вышла замуж за вдовца с ребёнком».
Не могу объяснить, по какой причине в 1941 году в Белостоке оказалась семья Давида Ганкина. Его профессия «рабочий» вроде не предполагала отправку в Западную Беларусь. Но именно Белосток указан в анкете Яд-Ва-Шема, которую заполнил Евель Ганкин в начале 90-х, как место довоенного жительства и гибели Давида.
От судеб погибших членов семьи Ганкиных я перейду к истории уцелевших.
Начну с фрагментарных воспоминаний о Мине Соркиной (в девичестве Ганкиной). Я видела её один раз в детстве, в 1968 году, в Гомеле, и, на мой десятилетний взгляд, она показалась мне очень пожилой женщиной. На самом деле было ей всего шестьдесят два года. Скорее всего, такое впечатление произвела на меня тёмная одежда и натруженные руки. Тяжело было поднять в послевоенную пору четырёх детей: приготовить еду, обстирать, воспитать трудолюбивыми и достойными людьми. Её муж Моисей Соркин, видимо, зарабатывал немного. Совсем не помню её старшую дочь Фаину, зато прекрасно помню трёх сыновей, которые учились заочно и поэтому часто приезжали на сессию в Минск. Лучше всего память сохранила младшего – Наума. Он обладал в молодости незаурядными артистическими способностями, играл на трубе, одно время работал киномехаником и прекрасно рассказывал смешные истории. В нашем доме его с любовью иногда называли Нохым-хохым. Он учился в политехническом институте, приезжал два раза в год на зимнюю и летнюю сессии и всегда ночевал на диване, который стоял в моей комнате. Мне, девочке-подростку, очень нравилось с ним болтать по ночам. Вспоминается, как переживали взрослые, чтобы Наум сдал все курсовые и экзамены «без хвостов». В 80-е годы жизнь разбросала семью Соркиных по разным континентам: Марк и Наум живут со своими семьями в США, Гриша – в Израиле, Фаина (1935 – 1988) совсем молодой умерла от тяжёлой болезни в Гомеле.
Маню (Михлю) Ганкину я помню гораздо лучше, ведь в 1968 году мы почти месяц прожили в гостях у неё в квартире. Во времена моего детства считалось вполне нормальным приехать втроём в двухкомнатную квартиру примерно на месяц. Её хозяйка была женщиной спокойной и доброжелательной, в квартире было уютно и, как говорится, по-домашнему. Из более позднего времени вспоминаю, как Маня приезжала к нам в гости в Минск, помню её аккуратную одежду, дамскую сумочку и спокойный голос. Значительно позже я узнала трагедию, которую пережила эта женщина. Её старший, ещё довоенный, сын Макс (Марик) (1939 – 1959 гг.), очень настойчивый и талантливый юноша, мечтал стать врачом, сдал на отлично все экзамены в Симферопольский медицинский институт, но его не приняли, тогда было преимущество у абитуриентов со стажем работы. Он поступил в Одесское военно-медицинское училище и попал на военную службу в Потсдам. Какова на самом деле причина его гибели, неизвестно.
Через год попадает под машину и гибнет муж Мани Лев Вайнер (1914 – 1960 гг.), и она остаётся вдвоём с младшим сыном Михаилом (1949 г. р.) в городе Севастополе, вдалеке от родных. Спустя какое-то время всё-таки продаёт дом в Севастополе и возвращается в родные места, в Гомель. Маня – высококвалифицированный бухгалтер, её сразу берут на работу в жилищный кооператив, а вырученных денег как раз хватает на двухкомнатную кооперативную квартиру. Я дружу с Михаилом Вайнером, остроумным, образованным и доброжелательным человеком. Недавно он рассказывал мне небольшие истории из жизни его семьи. Например, о том, что его отец с братьями в 30-е годы уехал в Крым, где предполагалось создать еврейскую республику, а потом приехал в Беларусь, женился на Мане Ганкиной и увёз её в Крым. Летом 1941 года она с маленьким Мариком по пути в Гомель заехала в Речицу к родным мужа, там их застигла война. Им удалось эвакуироваться.
Михаил Вайнер – высококвалифицированный инженер, свидетельством чего является его профессиональная востребованность в Израиле. Всего пару лет назад вышел на пенсию. У него прекрасная семья: жена, два сына, внуки и внучки. В марте 2023 года я с мужем провели незабываемый день в Иерусалиме, общаясь с ярким, доброжелательным и мудрым Михаилом Вайнером.
Я скрупулёзно придерживаюсь информации, которую получила от более старших членов семьи или из вызывающих доверие документов, наконец могу обратиться также к своим личным воспоминаям.
Арон Афроимович Ганкин – муж сестры моей матери Ривки Чунц – был разносторонне одарённым человеком. При всех возникших после революции социальных лифтах далеко не каждый родившийся в местечке мальчик, заканчивал на отлично Плехановский институт в Москве. Далеко не каждый получивший даже очень хорошее образование работал заместителем главного бухгалтера в одном из ведущих министерств БССР. (Речь о Министерстве лесной и деревообрабатывающей промышленности). Менялись министры и главные бухгалтеры, а скромный и молчаливый человек в очках продолжал проверять и сводить воедино многочисленные отчёты предприятий, разбросанных по всей республике. В семейной истории остались воспоминания, как сразу после войны очень не хватало квалифицированных бухгалтеров, поэтому, особенно в провинции, на эту должность часто попадали случайные люди. И вот наступал момент сдачи годового отчёта, который эти люди привозили в Минск. Арон сразу видел, что «цифры не пляшут», но не было никакого смысла отправлять человека назад. Было понятно, что тот составил отчёт, исходя из уровня знаний и навыков. Поэтому Арон помогал устранить все ошибки в документации, мало того, зачастую приводил коллегу к себе ночевать. Понятно, что во время моего детства на предприятиях уже работали квалифицированные специалисты, но в случае необходимости Арон всегда приходил на помощь. Я хорошо помню, как тщательно он проверял контрольные работы студентов финансового техникума. Не просто ставил «зачтено» или «незачтено», а своим мелким бисерным почерком исписывал целую страницу тетради, где указывал все достоинства и недостатки студенческой работы.
Не стоит делать вывод, что главное в жизни Арона была работа. Рискну предположить, что главным в его жизни была всё-таки семья: жена Ривка Чунц, двое детей – Борис (1936-2008 гг.), Маргарита (1948 г.), внуки и я – племянница его жены, которая после смерти родителей жила в семье Ривки и Арона на правах третьей младшей дочери. Нас он любил от всего сердца, радовался успехам, переживал из-за неприятностей, но всё это делал очень интеллигентно, с достоинством. Вообще не любил и не мог пользоваться даже положенными по закону льготами. Например, как ветеран Великой Отечественной войны имел право зайти в любой кабинет в поликлинике вне очереди. Имел, но никогда так не поступал. Объяснял своё поведение очень просто: «Как я пойду без очереди, ведь там, в поликлинике, очень часто ждут приёма женщины моего возраста, а значит, тоже пережившие войну. Я ничем не лучше их». Почти всю послевоенную жизнь работал на двух работах: в министерстве и по совместительству в финансовом техникуме. Ведь был единственным кормильцем в семье. Ривка Чунц работала до войны, работала во время войны и работала недолго после войны. В Минске родилась долгожданная дочь Марочка которая в детстве болела так много, что её нельзя было отдавать в садик. Потом, когда подросла Марочка, и уже можно было пойти работать, из Гомеля забрали пожилого и больного дедушку Лейбу, который нуждался в постоянном уходе. Буквально через пару лет после смерти дедушки в доме появилась я – маленькая и тоже болезненная. Помню, как Ривка иногда говорила, что у неё есть рабочий стаж 17,5 лет и ей не хватило для получения нормальной пенсии всего два с половиной года, которые она так и не смогла доработать. Могу себе представить, каким источником постоянного напряжения могла стать тема пенсии, денег, какого-то финансового благополучия в другой ситуации. Могла, но не стала. Арон работал сколько мог и все деньги отдавал жене. А она разумно ими распоряжалась. Не помню, чтобы когда-нибудь мне не дали денег на кино, на поездку с классом на экскурсию, на книги или другие детские радости. Помню последние годы жизни Арона и Ривки, когда в их двухкомнатной квартире всегда вкусно пахло традиционными еврейскими блюдами: цимусом, фаршированной рыбой, лекахом и т.п. Арон очень любил читать и перечитывать хороших авторов, в их число входили Шолом-Алейхем, Чехов, Драйзер и другие. Он глубоко разбирался в очень многих вещах, имел хорошую память и широкий кругозор. Однажды в 10-м классе учитель истории рассказал нам о сталинских репрессиях. Мне, естественно, захотелось узнать больше, и я решила обсудить эту тему, встретив Арона после работы. Я помню, что за примерно полчаса, пока мы шли с ним от здания министерства до нашего дома, он умудрился без предварительной подготовки рассказать мне основные моменты, связанные с «делом врачей», «еврейским антифашистским комитетом», судьбой Михоэлса и т.п., рассказать подробно, с именами, фактами и выводами, что вся эта история отпечаталась в моей памяти на всю жизнь. Единственное, о чём не рассказал мне Арон, как на него в 50-е годы писали доносы, и только чудом, благодаря порядочности других людей он не оказался в лагере.
Самое время рассказать, как трагические события эпохи повлияли на судьбу выживших членов семьи Ганкиных.
В июне 1941 года Арон, Ривка и их пятилетний сын Борис жили в городе Гомеле в небольшом домике возле железной дороги. Не знаю, по какой причине, но в эвакуацию Ривка с ребёнком и Арон уезжали отдельно и встретились только в городе Кургане. Скорее всего, это связанно с порядком эвакуации. До войны Арон был невоеннообязанный, как говорили тогда, «белобилетник». На военном заводе, где он работал в Кургане, была бронь для специалистов, но так случилось, что её вовремя не продлили, и в начале 1942 года Арон вместе с другими инженерами завода оказался зачисленным в десантный полк. Нечего говорить, что близорукий и неспортивный боец погиб бы в первом бою. Но во время смотра на него обратило внимание какое-то начальство. Видимо, его сутулая фигура резко выделялась на фоне физически крепких однополчан. Армия во все времена нуждается в ответственных и честных специалистах – финансистах, которые могут внимательно и скрупулёзно вести финансовую документацию. Арон, закончивший к тому времени Плехановский институт в Москве и только не успевший сдать госэкзамены и получить диплом, был ценнейшим кадром. Это поняло начальство и перевело его в другую воинскую часть на должность начальника финансовой части полка. Та, другая часть отнюдь не отсиживалась в тылу, а оказалась на фронте как раз под Сталинградом, была в окружении, участвовала в обороне города с первого до последнего дня. По одной из семейных легенд Арон даже участвовал в первом допросе фельдмаршала Паулюса, так как прекрасно владел немецким языком, но всё-таки, я думаю, что это легенда. После Сталинграда его ожидал Курск, затем
освобождение Румынии. В каком-то румынском городе местные евреи «вычислили» его национальность и пригласили на миньян. Потом при передислокации из Румынии в Венгрию Арон получил тяжёлую контузию, долго находился в госпитале. Война уже шла к концу, и он был отправлен в тыловую часть. Арону удалось получить пропуск для приезда к нему жены и сына. В военное время по собственному желанию уволиться с работы было невозможно. Именно там, в тылу, в землянке, семья Ганкиных встретила вместе 9 мая. Рассказ о военной «карьере» сугубо штатского человека я хочу закончить выдержкой из представления Арона Афроимовича Ганкина, гвардии старшего лейтенанта интендантской службы, начальника финансового довольствия, к ордену Красной Звезды:
«За время работы в полку коренным образом улучшил состояние финансового хозяйства, которое армейской ревизией на 1 марта 1944 г. признано хорошим. Денежное содержание выплачивал в любых условиях боевой обстановки своевременно. Путём широкой разъяснительной работы среди личного состава добился 80 – 90% безналичных расчётов. Систематическим контролем над работой служб хозяйственной части добился решительного улучшения состояния учета и отчётности, в результате чего учёт признан образцовым…»
После этого представления Арон Ганкин был награждён, но не орденом, а медалью «За боевые заслуги». За стандартными бюрократическими формулировками скрываются честность, ответственность и профессионализм, проявленные в «боевой обстановке».
Как только окончилась война, Арон начал добиваться мобилизации. Казалось бы, тыловая часть, семья рядом, можно было бы, как предлагала жена, хоть немного улучшить своё материальное положение. Однако Арон по характеру был настолько штатским человеком, что не мог находиться в условиях армии ни одного лишнего дня, и в ноябре 1945 года был демобилизован.
Встал вопрос: куда ехать, где начинать мирную жизнь? Было принято решение отправиться к родственникам жены в Баку. Тем паче, что они настойчиво приглашали к себе, обещали помочь на первых порах. Остались трогательные воспоминания сына Арона Бориса, вдоволь наголодавшегося в эвакуации в Кургане, о фруктах, которыми откармливали худого мальчишку, о жизни в послевоенном Баку и о трагедии бакинских родственников, потерявших на фронте двоих из трёх сыновей.
В начале 70-х годов я была в Баку и видела удивительной доброты пожилую женщину, которой пришлось на старости лет ухаживать за тяжелобольным сыном. Он, в отличие от братьев, вернулся с фронта живой, окончил институт, стал врачом, но потом оказался прикованным к постели на долгие годы. Меня в том путешествии просто покорила атмосфера южного города и дружная семья бакинцев. Я помню посылки с инжиром, гранатами и другими дарами природы, которые приходили в Минск из Баку. На сегодняшний день старшего поколения бакинцев уже нет в живых, среднее живёт в Израиле, младшее – в США и Испании.
Арон и Ривка очень быстро устроились на работу, Борис пошёл в школу. Семье фронтовика дали небольшую квартиру. Казалось бы, всё прекрасно…
У семьи Ганкиных после эвакуации не было фактически необходимых вещей. На послевоенных фотографиях Ривка «щеголяет» в платье, перешитом из шинели мужа. В частности, не было никакой необходимой для обычной жизни утвари, например, ведра для воды. Арон ходил за водой с кастрюлей, и однажды эту картину увидел директор его предприятия. Когда он понял, в чём причина, велел пойти на склад и взять необходимую утварь, на что Арон ответил, что взять он не может ничего, а написать заявление и получить официальную помощь как фронтовик может. Могу представить выражение лица директора предприятия, но Арон таки заявление написал и ведро получил официально. Спустя какое-то время он поступил в аспирантуру в Москве, и я уверена, с его трудолюбием и интеллектом стал бы успешным учёным. Ривка была готова остаться в Баку с сыном и позволить мужу учиться. В этот момент в дальнейшую судьбу семьи вмешался единственный выживший после войны брат Арона – Евель Ганкин. Он к тому времени работал в Минске на киностудии «Беларусьфильм» и написал своему старшему брату письмо, в котором сказал, что тот «не имеет права опять оставлять жену одну, что хватило с неё военных лет, что в Минске не хватает людей, полно работы и пора им жить в одном городе». Видимо, это письмо настолько подействовало на Арона, что он единственный раз в жизни не посоветовался с женой и сообщил ей уже из Минска, что ждёт её с сыном в разрушенном городе, где ему выделили комнату, площадью восемь метров в коммунальной квартире на улице Шорной. Не знаю, что подумала Ривка, но она уволилась, собрала немудрёные вещи и приехала к мужу.
Так началась жизнь семьи Ганкиных в Минске.
Перебирая в памяти детские воспоминания, сравнивая рассказы старших членов семьи с документальными источниками, я наконец добралась до рассказа о Евеле (Евгении) Ганкине – заслуженном деятеле искусств БССР, оставившем после себя богатое и разнообразное творческое наследие. Кроме многочисленных графических и живописных работ, которые выполнялись в рамках должностных обязанностей художника-постановщика студии «Беларусьфильм», сохранились графические портреты современников, карикатуры, иллюстрации к книжным изданиям, эскизы из путешествий и многое другое.
Мне представляется интересным хотя бы пунктирно описать его творческий путь, а также поделиться некоторыми воспоминаниями. Как часто бывает, всё началось с раннего детства, когда малолетний Евель залезал с карандашами под стол и делал наброски портретов стариков, которые приходили в гости к его отцу. Как относился к первым художественным опытам сына Афроим-Мордух? В Государственном архиве Витебской области сохранился уникальный документ: письмо Афроима-Мордуха от 31 июля 1930 года в Витебский художественный техникум. Он писал, что его восьмилетний сын очень хорошо рисует, его рисунками восхищается всё местечко, но в местечке некому учить Евеля рисовать, поэтому он обращается к специалистам за советом. К письму прилагались рисунки юного художника с подписями на идиш. Мы не знаем, что ответила администрация техникума. Но сам факт заботы отца, как бы мы сейчас сказали, об образовательной траектории сына очень показателен.
Евель Ганкин оказался как сейчас говорят, эстетически одарённым ребёнком и кроме рисования пробовал свои силы в сочинении стихов на идиш. Стимулом стало погружение в мир еврейских поэтов. Предлагаю прочесть маленький отрывок из книги воспоминаний Евгения Ганкина «Крыло ангела»:
«Навсегда запомнился зимний вечер у нас дома у натопленной грубки. Мне – лет десять. Два моих старших брата очень любили еврейскую литературу. В тот вечер один из них, Арон, при закопчённой керосиновой лампе читал стихи Харика. До сих пор вижу чёрные буквы, выстроенные в ряды на желтоватых под светом лампы страницах:
Шелками не кутано детство моё,
Не ласкано тёплой и нежной рукой…»
Книга Евгения Ганкина, выпущенная уже после его смерти, представляет, на мой взгляд, уникальный документ эпохи. В ней наряду с яркими воспоминаниями о жизни присутствуют многочисленные литературные портреты художников, режиссёров, актёров и писателей, с которыми судьба сводила Евгения на протяжении творческой жизни. Последуем за автором книги в местечко Щедрин, куда летом 1932 года впервые приехал Изи Харик. Яркими сочными мазками Евгений Ганкин рисует заполненный зал и самого Харика, который обладал незаурядной харизмой и был подлинно народным еврейским поэтом. Евель вспоминает, что на следующий день, когда Харик уезжал, молодёжь местечка кричала: «Будьте здоровы, товарищ Харик, приезжайте к нам ещё!»
Евель с чувством самоиронии описывает свои первые литературные опыты, в том числе и поэму, посвящённую современной жизни местечка. Её чтение занимало целых сорок пять минут и пользовалось успехом у слушателей. А дальше, мы опять сталкиваемся со случаем, который меняет судьбу.
Школьный учитель еврейской литературы Самуил Шуб завёз эту поэму Изи Харику, и тот не только нашёл время её прочесть, но в одном из номеров журнала «Штерн» за 1934 год разместил отрывки из этого произведения, не забыв указать, что автору двенадцать лет. В своих воспоминаниях Евель подробно описывает, как он отправлял Харику свои стихи, и что самое важное – получал в ответ серьёзный анализ литературных опытов. Когда, окончив семилетнюю школу в Щедрине, в 1935 году Евель отправился продолжать образование в десятилетку в Гомель, то по инициативе Харика Союз писателей Белоруссии выделил ему стипендию – 75 рублей в месяц.
Можно только предположить, как бы сложилась литературная судьба Евеля Ганкина и оправдал ли бы он надежды, которые возлагал на него сам Изи Харик, но грянул 1937 год, и Харик был объявлен «врагом народа».
Лучше всего рассказать об этой трагедии, используя текст воспоминаний:
«Я почувcтвoвaл, что лечу в пропасть. Вся моя жизнь, всё моё существо со всеми идеалами и представлениями моментально перестали существовать. Мне не хватало воздуха, чтобы дышать…
Я тогда допускал, что в стране действительно много врагов – газеты же не могут врать. Но Харик! С этим я не мог согласиться...
В 1938 году я окончил среднюю школу. Встал вопрос – куда пойти учиться? В Литературный институт? Или ещё куда? Харик исчез, у меня не было на кого опереться. Все еврейские институты, учебные заведения, еврейские газеты и журналы, музеи стали закрываться... Учителя пожимали плечами, вздыхали, советовали:
– Ты хорошо рисуешь, иди в художественный институт, в литературу всегда успеешь.
Я послушался моих мудрых учителей. Еврейского поэта из меня не вышло. Стал художником. Но иногда утешаю себя тем, что если у меня действительно были какие-то поэтические способности, то они сублимируются в моих художественных работах».
Евель Ганкин поступил во ВГИК, во время войны защищал Москву в дивизии народного ополчения, потом был отправлен в Рязанское военное училище, а оттуда отозван назад во ВГИК завершать учёбу. Он начал профессиональную работу в кино на съёмках «Ивана Грозного» Сергея Эйзенштейна. В этом великом фильме рисовал фреску с ангелом по эскизам режиссёра. Эскизы для всех декораций делал сам Сергей Эйзенштейн. Но ведь не зря книга воспоминаний Евеля Ганкина названа «Крыло ангела». Значит отложила в нём первая работа глубокий след.
Я могла бы долго перечислять все фильмы, в которых Евгений Ганкин был художником, но этот список можно найти в любом поисковике. Гораздо важнее сказать хоть пару слов о его человеческих качествах. В первую очередь, я бы назвала колоссальную работоспособность. Помню персональную выставку Евгения Ганкина в выставочном зале на улице Козлова в Минске. Меня просто поразили количество и размеры работ. Ведь в те времена художник-постановщик к каждому фильму должен был сделать не просто серию набросков, а проработанные живописные или графические работы, отражающие ключевые сцены фильма. Важнейшими качествами Евгения Ганкина были его интеллигентность и внутреннее достоинство. Его очень личные воспоминания написаны человеком, который восхищается талантом других людей, переживает за их трагическую судьбу, а где-то на заднем плане присутствует автор, который порой получает от этих людей моральную, а порой и материальную поддержку, о которой помнит всю жизнь. Чего стоят жёлтые туфли, которые подарил ему в военной Москве Заир Азгур. Жена Евгения Ганкина, известная белорусская писательница Лидия Арабей, часто говорила мне после его смерти, что она никогда бы не стала писательницей, если бы не поддержка мужа. Этот невысокий щуплый человек обладал острым внутренним зрением и внимательно вглядывался не только во внешность, но и во внутренний мир окружающих людей. А ещё он носил в своём сердце постоянную боль не только из-за гибели матери, но и в память о многих людях трагической судьбы, повстречавшихся ему в жизни.
В завершение очерка я хочу предложить вам всмотреться в пронзительный графический портрет Е. Ганкина, на котором изображена Марголя Ганкина. Эту работу можно назвать «За минуту до расстрела».
Неудивительно, что именно Евгений Ганкин был художником дилогии «Сыновья уходят в бой» и «Война под крышами», фильмов «Часы остановились в полночь» и «Я родом из детства». Но человек не живёт только трагедиями, поэтому в фильмографии Евгения Ганкина есть лирическая комедия «Наши соседи» и один из лидеров советского проката искрометная комедия «Белые росы».
Подходит к концу рассказ о старшем поколении Ганкиных, а на самом деле сколько ещё судеб осталось «за кадром»: удивительная личность Бориса Ганкина (1936 – 2008 гг.) – конструктора, поэта, неутомимого путешественника, его жена Рита Ганкина (Немцова) (1937 г.) – человек, наполненный интересом к жизни и красоте мира, её родители, которых я прекрасно помню. В США живут их два сына – высококлассные специалисты в сфере IT, их жёны, внуки и внучки Бориса и Риты.
Там же, в США, живёт Маргарита Мордухович (Ганкина), которая в юности рисовала, писала стихи, а потом проявила незаурядные математические способности и стала высококлассным программистом. Между прочим, её литературные способности не ушли в песок, на моей книжной полке стоит её детская книга, написанная на английском, а ещё я с нетерпением жду выхода её воспоминаний. Муж Маргариты – Борис Мордухович, является без преувеличения математиком мирового уровня.
Я нашла бы много хороших слов в адрес его родителей, которых прекрасно помню. Две дочери Бориса и Маргариты Мордухович сами состоялись как хорошие профессионалы, а сейчас уже две старшие внучки учатся в американских колледжах.
Жизнь берёт своё, и дерево, берущее своё начало в белорусском местечке Щедрин, пустило побеги в разных концах Земли.
Закончить свои очерки я хочу фразой Маргариты Мордухович: «Главное, что все они были прекрасными людьми!»
Инесса ГАНКИНА
