Учёному в области геологии и геофизики океана, главному научному сотруднику Лаборатории геофизических полей Института океанологии им. П.П. Ширшова Российской Академии наук, доктору геолого-минералогических наук, профессору, академику РАЕН, заслуженному деятелю науки Российской Федерации, геофизику и поэту Александру Моисеевичу Городницкому исполнилось 90 лет.
Школу Александр Городницкий окончил с золотой медалью. Решив пойти в Горный институт на геологоразведочный факультет, выбрал не специальность, а образ жизни.
Инженер-геофизик Городницкий исколесил, прошёл всё Арктическое побережье – от Мурманска до Певека. Работал на многих островах Ледовитого океана. Более 30 лет плавал на научных судах в разных районах Мирового океана. Побывал на Северном полюсе и в Антарктиде, неоднократно погружался на океанское дно в подводных обитаемых аппаратах, исколесил практически всю планету.
Он известен как автор песен «Снег», «Атланты», «На материк», «Над Канадой небо синее...», «Песня полярных лётчиков», «Перекаты», «Жена французского посла»…
Родители Александра Моисеевича Городницкого родились в Белоруссии, в Могилёве, откуда в начале 1920-х годов уехали учиться в Ленинград. Перед войной Александр с родителями каждый год ездили летом к бабушкам и дедушкам в Могилёв. Фотографии бабушек и дедушек не сохранились. Все фото сгорели в октябре 1942 года, в блокаду, вместе с домом, в котором жили Городницкие. Бабушки и дедушки были расстреляны вместе со всеми могилёвскими евреями.
В начале 2000-х годов Александр Городницкий с Натальей Касперович, Юрием Хащеватским, Семёном Фридляндом снимали в Беларуси документальный фильм «В поисках идиша».
В «Мишпохе» № 25 были опубликованы стихи Александра Городницкого, фотографии и рассказ о съёмках фильма «В поисках идиша».
Редакция журнала «Мишпоха» поздравляет Александра Моисеевича Городницкого с юбилеем! До 120!
* * *
Отца никак не вспомню молодым:
Всё седина, да лысина, да кашель.
Завидую родителям моим,
Ни почестей, ни денег не снискавшим.
Завидую, со временем ценя
В наследство мне доставшиеся гены
Из жизни, недоступной для меня,
Где не было обмана и измены.
Безропотной покорности судьбе,
Пренебреженью к холоду и боли,
Умению быть равными себе
И презирать торгашество любое.
Они, весь век горбатя на страну,
Не нажили квартиру или виллу,
Деля при жизни комнатку одну,
А после смерти – тесную могилу.
Чем мы живём сегодня и горим?
Что в полумраке будущего ищем?
Завидую родителям моим,
Наивным, обездоленным и нищим.
2006
Мой перевал
Мне геолог рассказал
За столом по пьяни,
Что назвали перевал
Мною на Саяне.
Там закат пылает ал
Меж лесного гуда.
Только я там не бывал
И уже не буду.
Мне поведал альпинист
Всё о перевале:
Как там воздух горный чист,
Как сияют дали.
Там блестят на гранях скал
Золотые руды.
Только я там не бывал
И уже не буду.
Перевал сейчас пурга
Заметает снегом.
Там олень несёт рога,
Задевая небо.
Мной назвали перевал –
Каменную груду.
Только я там не бывал
И уже не буду.
Там, в заснеженном краю,
У подножья ели,
Парни песенку мою
На привале пели.
Мной назвали перевал,
Видный отовсюду.
Только я там не бывал
И уже не буду.
Потому что век иной
Нынче на пороге.
Перевал мой за спиной –
Нет туда дороги.
15.04.2006
Беженцы-листья
Беженцы-листья, гонимые ветром.
В сером окне догорает звезда.
Киевской линии синяя ветка
Гонит в дождливую ночь поезда.
Снова торопит кого-то дорога,
Даль расцветив желтизною монет,
В поисках родины, в поисках Бога,
В поисках счастья, которого нет.
К югу летят перелётные птицы,
Тянутся листья за ними вослед.
В дальние страны легко им летится...
Мне только ветра попутного нет. –
Сколько бы ни сокрушался, растерян:
Время не то и отчизна не та, –
Я не из птиц, а скорей, из растений –
Недолговечен полёт у листа.
Поздно бежать уже. И неохота.
Капли, не тая, дрожат на стекле.
Словно подруга печального Лота,
Камнем останусь на этой земле.
Теплится утро за тёмною шторой,
И наступает пора холодов...
Слышу, как сердце тревожное вторит
Дальнему стуку ночных поездов.
1993
* * *
Боюсь запоздалой любви,
Беспомощной и бесполезной.
Так детских боятся болезней,
Сокрытых у взрослых в крови.
Боюсь запоздалой любви,
Щемящей её ностальгии.
Уже мы не станем другими,
Как годы назад ни зови.
Был потом посолен мой хлеб.
И всё же, уставший молиться,
Боюсь я теперь убедиться,
Что был я наивен и слеп.
Когда на пороге зима,
Высаживать поздно коренья.
Милее мне прежняя тьма,
Чем позднее это прозренье.
Боюсь непрочитанных книг,
Грозящих моим убежденьям,–
Так кости боится старик
Сломать неудачным паденьем.
* * *
Мне от тайны зловещей себя не отвлечь
Ни в былые года, ни под старость:
Почему так послушно пошли они в печь,
За себя постоять не пытаясь?
Почему, не стараясь хоть голой рукой
С близстоящим разделаться немцем,
Так и двигались молча тупою толпой
Сквозь Майданек и через Освенцим?
Вспоминаю, хотя вспоминать не хочу,
О смертельной той газовой бане,
Где никто из бредущих в кадык палачу
Не пытался вцепиться зубами.
Почему так покорно толпа эта шла?
– Возникает вопрос невесёлый.
Потому ль, что раздели их всех догола,–
Человек же беспомощен голый?
Потому ль, что надежд берегла огонёк
Их молитвы печальная фраза,
Что внезапно еврейский вмешается Бог
И спасёт их от пули и газа?
Лишь частично на это ответили мне
Чёрно-белые старые снимки,
Где Варшавское гетто пылает в огне
И дымятся бараки Треблинки.
16.07.2008
Рахиль
Подпирая щёку рукой,
От житейских устав невзгод,
Я на снимок гляжу с тоской,
А на снимке – двадцатый год.
Над местечком клубится пыль,
Облетает вишнёвый цвет.
Мою маму зовут Рахиль,
Моей маме двенадцать лет.
Под зелёным ковром травы
Моя мама теперь лежит.
Ей защитой не стал, увы,
Ненадёжный Давидов щит.
И кого из моих родных
Ненароком ни назову –
Кто стареет в краях иных,
Кто убитый лежит во рву.
Завершая урочный бег,
Солнце плавится за горой.
Двадцать первый тревожный век
Завершает свой год второй.
Выгорает седой ковыль,
Старый город во мглу одет.
Мою внучку зовут Рахиль,
Моей внучке двенадцать лет.
Пусть поёт ей весенний хор,
Пусть минует её слеза.
И глядят на меня в упор
Юной мамы моей глаза.
Отпусти нам, Господь, грехи
И детей упаси от бед.
Мою внучку зовут Рахиль,
Моей внучке двенадцать лет.
2002
