Дочь художника Меера Аксельрода и писательницы Ревекки Рубиной, племянница репрессированного и расстрелянного еврейского поэта, писавшего на идише, Зелика Аксельрода. Родилась в Минске. Окончила литературный факультет МГПИ в 1954 году.

Автор поэтических сборников, книг для детей, книги-альбома об отце, книги воспоминаний «Двор на Баррикадной», переводила прозу и поэзию со многих языков мира.

С 1991 года живёт в Израиле, в Маале Адумим. Печатается в журналах и альманахах в России, США, Израиле, других странах.

***

Всевышний! К тебе я с молитвой одной –
Пусть будет беда моя глубже колодца,
Но пусть она будет МОЕЮ бедой,
Пусть тех, кто мне дорог, она не коснётся.
Мой Боже! Пускай твоя кара строга,
Но только с улыбкой не дай мне расстаться,
Чтоб те, кому я до сих пор дорога,
О боли моей не могли догадаться.

Пускай моя доля – неволя и страх,
Ты сердце мне высуши, если угодно.
Да только и высуши слёзы в глазах,
Чтоб рядом со мною дышали свободно.

***

Бабка моя читала
Только справа налево,
Моего языка моя бабка
Так и не одолела.
Справа строка, слева строка,
Мамины строки скрестились.
Предков моих языка
Мне не пришлось осилить.
Строчки мои по странице
Слева бегут направо,
Сон мне по-русски снится,
Нет на него управы.
Мне не смешаться с толпой,
Мне от неё не скрыться,
мама, родство с тобой
мне никогда не простится.

***

Ветка качалась, качалась, качалась
и от соседок своих отличалась
тем, что качалась вместе с гнездом,
тем, что заботиться было о ком.
И не к себе её мучила жалость,
Страхом она и отвагой держалась,
так как страшилась не за себя.
Ветер грозил ей, истошно трубя,
Гнул и ломал он послушных соседок,
Ветка качалась без дружеских веток –
Только упрямство, надежда на чудо –
ни от кого, ни зачем, ниоткуда.

Кофе под новости дня

Разве не славно пить кофе под «Новости дня»,
Разве не славно помешивать ложечкой в чашке,
Слыша вполуха, что завтра не станет меня,
Или не завтра, и есть ещё месяц в кармашке.
Блажь. Репортаж. Чёрный кофе.
Последний глоток.
Кнопку нажала. Порядок. Всё тихо-спокойно.
Тоже мне новость –
Восток, он и вправду Восток,
Где испокон чуть разбойно и капельку знойно.
Гости пришли. Притворяемся все впятером:
– Слышали? Слышали?
Снова в России ненастно.
Взрыв за окном? Да помилуйте, это же гром где-то в МОСКВЕ...
А над нами ни облачка. Ясно.

январь 2001 года

Строевая

Голубые снегири,
красные мундирчики –
По зиме поводыри,
по сугробам дырчатым.
Давит плечи мне мундир,
наглухо застёгнутый.
Непреклонен командир,
битвами не согнутый.
Я в строю чеканю шаг –
пусть пока на месте.
Мне ль судить, кто нынче враг,
служба – дело чести.
Нам летать нельзя в строю,
попадём на мушку.
Без приказа лишь пою,
да и то в подушку.

1976 год

***

Фильмы ретро: фокстрот, патефон,
урожаи, парады и стройки.
Коммуналки, сидячий вагон,
Общежитий железные койки.
Жизни тень, полуправды куски.
Не взыскательна плёнка цветная.
За экраном черны воронки,
На экране бренчанье трамвая.
Умиляемся, даже всплакнём –
Воскрешаются детства приметы:
Алый стяг, в пионеры приём,
Боевая строка стенгазеты.
Жирный блеск краснобрюхих калош,
Физкультурников белые майки...
Где же те, кто пропал ни за грош,
Не дождавшись обеденной пайки?
Фильмы ретро: чудак-управдом,
Звонкий альт героини-блондинки,
Дунаевский и хор над костром,
брюки-клёши, со скрипом ботинки.
И глядят наши дети, смеясь
Над старинной картинкой экранной,
Не понять им, что, оборотясь,
Видим мы – и как больно, как странно
Отзываются в наших сердцах,
и забывчивых, и боязливых,
этот грим, этот лак, этот прах –
дело рук равнодушных и льстивых.

Старый вальс в новой Варшаве

Раз-два-три, раз-два-три. Скрипка запела.
В сумраке пары кружатся несмело.
Марля колышется на авансцене.
Кружатся призраки, кружатся тени.
Раз-два-три, раз-два-три.
Свадьба в местечке.
Вот в семисвечниках вспыхнули свечки.
Ясно горит бутафорское пламя.
Гости и сваты, рабби, меламед.
Рада невеста, весел жених.
Леках и тейглах поспели для них.
Пары кружатся на сцене Варшавы.
Что же за праздник без острой приправы?
Раз-два-три, раз-два-три. Замерли пары.
Вздрогнул смычок в ожидании кары.
Может, в изгнанье прямо со сцены?
Может, Майданек? Может, Освенцим?
Старый скрипач сдёрнул пейсы, ермолку
и за кулисой всплакнул втихомолку.
Раз-два-три, раз-два-три. Скрипка, футляр.
Ночь у порога. Пустой тротуар.

Старьёвщик

«Альте захен, альте захен», –
Бедуин кричит на идиш.
Мамэ лошн – «алте захн» –
разве этим нас обидишь?
Надрывается старьёвщик:
– Позабудь своё местечко,
Был твой дед перелицовщик,
Просидел свой век за печкой.
Как сюртук того портняжки,
Твой язык перелицован,
Как братишкины рубашки,
Как наследие отцово...
Погоди, старьёвщик юный,
Вынесут тебе, пожалуй,
Эти порванные струны,
Этот говор обветшалый.
От завещанного мамой
Мне остались слов осколки.
Пыль её святого Храма
Ты трясёшь в своей кошёлке.

29 мая 1998 года

Об одном старике

Утренний старик
Бродит меж старых книг,
Снова читает Толстого
неторопливо, за главкой главку,
и поспевает за овощами в лавку
до половины второго.
Вечерний старик,
Провожая последний блик
света дневного, откладывает Толстого,
глядит глазами усталыми,
мается сериалами,
ужинает кашей вчерашней,
становится меньше и старше.
Про старика ночного
Не пророню ни слова.

Сила неподдельной, ничем не камуфлированной исповедальности, чуткость к малейшим движениям души, умение в обыденном, неприметном увидеть отражение всемирных тревог и забот, богатство звукописи, неожиданность и яркость метафор… Высокое мастерство Елены Аксельрод так же несомненно, как и её поразительная правдивость во всём – и в мельчайших деталях, и в широких образных обобщениях, правдивость, без которой , на мой взгляд, в искусстве делать нечего. В стихах Елены Аксельрод вы не найдёте ни одной фальшивой ноты, ни одной строки, написанной в угоду кому-нибудь – говорит ли она о мире или о себе…

Григорий Канович