«На стихи, что пишет Тарас,
Ты снимаешь «кінанарыс», –
так шутили сотрудники ещё только формировавшегося творческого объединения «Телефильм», когда я в 1963-м, сразу после окончания режиссёрского факультета, запускался с единственным в своей кинобиографии фильмом-плакатом «Слово о республике моей». Рапортовал он об успехах БССР в десятилетие управления Советским Союзом «дорогим Никитой Сергеевичем» Хрущёвым, править которому оставалось меньше года.
Валентин написал заказные, подобающие победному рапорту, звонкие стихи: воспевал, как всё, что он делал и писал, думаю, искренне.
Но ни строфы не запомнилось ни автору, ни мне. Фильм не сохранился, – да и к радости.
Больше мне политических картин не доверяли: не член партии, и, знали, туда не рвался.
Да и не рвался я снимать политическую трескотню. Однако с автором познакомился, и началось на много лет... нет, не дружба, а до его ухода в безвозвратность, скажем так, некое дистанционное уважение.
Он, этот автор, – поэт и публицист, равно талантливо писавший на русском и белорусском, – Валентин Ефимович Тарас (13.02.1930 – 17.02.2009).
НАШ ВНЕШТАТНЫЙ АВТОР
Валентин заглядывал к нам, в комнаты телеобъединения «Телефильм» на Коммунистической. Он со смехом рассказывал, как в редакции газеты «Звязда», где тогда работал, в 1956-м, после ХХ съезда партии в проёме коридорной двери никак не могли разминуться сотрудники с большими кабинетными портретами вождей: Сталина – развенчанный «культ личности» – выносили, портрет Хрущёва – в будущем развенчают как «волюнтариста» – вносили. Смена политических эпох в СССР: каждая имела словесное определение.
Жил Тарас тогда на Калиновского, в панельном доме, удалённом, отодвинутом от проезжей части. Я приходил туда для уточнения каких-то сценарных, не ясных мне позиций.
Выяснили, что я, возможно, мог видеть его как артиста в Гродно в эпизоде спектакля Русского театра «Кремлёвские куранты» – я там подростком не пропускал ни одной премьеры.
Как-то ехал-добирался к Валентину на троллейбусе вместе с его женой Региной Бакунович, также работавшей на телевидении редактором в литдрамредакции.
Время от времени Тарас дописывал закадровые тексты к каким-то документальным картинам, что выпускало наше телеобъединение «Телефильм», чаще анонимно, без фамилии в титрах, как принято говорить, «дотягивал» идею сценария, эпизода.
ПОДРОСТОК В НЕМЕЦКОЙ ПИЛОТКЕ
После выхода фильма в эфир виделись редко.
Я воспринимал Валентина, как того паренька на фотографии его предсмертной книги «На высьпе ўспамінаў». Сам автор подарил мне её с необычным автографом за семь месяцев до своего ухода в безвозвратность.
Да, тогда, в 63-м, он и был таким, и себя таким воспринимал: подросток-партизан в немецкой пилотке, с боевой медалью на немецком френче.
Однажды во време оккупации Беларуси немцами, в тринадцать лет, не сказав матери, просто не вернулся домой, ушёл в лес – в партизаны.
Гэтак мой зрок
зь дзён маленства школілі,
шкельцы гэткія ў зрэнкі ўпёрлі,
што мог я адрозьніваць толькі два колеры – белы і чорны.
Через год после нашего с Тарасом фильма «Слово о республике моей» импульсивного Хрущёва вместе с его метаниями и «оттепелью» отправили на пенсию.
В кафе «Весна» в конце пятидесятых
Мы драли глотки в яростных дебатах.
Не думали, что всё уйдёт в слова,
А думали, что мир переиначим,
Глаза раскроем «винтикам» незрячим…
С тех пор трещит с похмелья голова.
Как ёмко обозначил «шестидесятников»! Однако что же это было за «похмелье»?
ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ПРОЖИТОГО
Отец поэта Ефим Михайлович Тарас был художником, скажем так, прикладного направления: оформлял стенды, иллюстрировал книги, сотворял плакаты. Всем в СССР известна обёртка-фантик конфеты «Мишки на севере» – его творение. Во время войны Ефим Михайлович в эвакуации сочинял и выпускал плакаты антифашистской, патриотической направленности.
В освобождённом Минске Валентин с отцом встретились случайно, на узком тротуаре, и Ефим Михайлович возмужавшего сына-партизана не сразу узнал. Отец сжёг немецкие пилотку и мундир сына, прямо как в сказке старую кожу.
И после ясной и понятной жизни в лесу Валентин стал озираться, осмысливать.
Духовное преображение происходило постепенно, при общении в домашнем «кафе» – в квартире поэта Наума Кислика, жившего на первом этаже дома № 3 по улице Фрунзе с окнами, выходившими на парк имени Горького.
Я узнал об этом «кафе» сравнительно недавно. Туда в любое время входили, собирались для очень откровенных бесед литературный критик Григорий Берёзкин, писатель Алесь Адамович, заглядывал, наезжая в Минск из Гродно, Василь Быков – все фронтовики.
Биография артиллериста Быкова известна.
Следы фронтового – на Курской дуге – увечья пулемётчика-орденоносца Наума Кислика были, как говорится, налицо: шрамы, следы ожогов.
Судьба Адамовича сходна с Тарасовской: тоже подростком стал партизаном, воевал.
Берёзкина в апреле 41-го репрессировали как «буржуазного националиста»: еврей- «белнацдем» – уже смешно! – и определили в тюрьму городка Червень. На пятый день войны, в ночь на 27 июня, при угоне арестантов из Червеня – стремительно наступали немцы – колонну узников стали расстреливать охранники, ему удалось сбежать. Добрался до Могилёва, в военкомате назвался, сказал, что в Минске сгорели документы. Под своим именем воевал в Сталинграде, на Курской дуге, под Киевом, в Карпатах, в звании капитана освобождал Прагу, награждён боевыми орденами и медалями.
Но после войны личность его органы всё же вычислили, установили и Берёзкин «досиживал» недосиженный довоенный срок. В 56-м реабилитировали.
Вот в такую компанию стал вхож молодой литератор Валентин Тарас.
Собирались, вспоминает он в книге «На высьпе ўспамінаў», «патачыць лясы». «Лясы тачыліся вольнадумныя, небяспечныя, антысавецкія – набліжаліся, пачыналіся падзеі ў Чэхаславакіі, пырскі віна свабоды даляталі з Прагі да нас, выклікалі прагу той жа свабоды».
Написанные и подаренные завсегдатаями «кафе» книги заняли у Валентина целую полку.
Из той компании в мир иной ушёл он последним, оставив горькое признание – «жменьку папярэдніх слоў»:
Мой век на схіле –
вечнасць блізкая!
Душа маркоціцца і ные…
І ўсё глядзіш, глядзіш у тыя
Гады, крамяна-маладыя,
І ў смужным моры часу бліскае,
Мігціць былое дзіўнай выспаю,
Дзе ўсе, каго няма, – жывыя.
Я об этом литературном «кафе» тогда понятия не имел, да туда и не подходил: ни по возрасту, ни по биографии, ни по профессиональным интересам, ни по образу мышления.
ДРУГОЙ ТАРАС
Встретились случайно, прогуливались по скверу у Оперного театра: Валентин с семьёй – женой Региной и сыном – уже переселился в этот район, в центр.
Недавно минуло торжество: то ли День Победы, то ли День освобождения Минска. Я его, былого партизана, поздравил.
Валентин помолчал, погрустнел... Не имею права воспроизводить прямую речь, но суть была такова: «Вот ты видишь, Володя, парадную часть праздника... А потом мы остаёмся сами. При первых рюмках идут боевые, бывает, и весёлые воспоминания. Ещё после нескольких рюмок припоминают обиды: “Вот мы же вместе с тобой в той операции... А ты в мемуарах меня даже не упомянул!” А дальше открывается самое страшное – правда: “А ведь это из-за тебя Федька погиб! Ты же его бросил, струсил! А он...” Это уже кричат истерически... Сейчас стали в деревнях припоминать, что мы грабили: одежду, продукты... Но ведь немцев, армию их снабжали, и то они грабили. А мы три года партизаним, три зимы укрываемся в лесу: кто нас оденет, кто накормит?.. Да, отбирали у крестьян, бывало, последнее, уповая, что защищаем их от немцев, да тоже, по сути, грабили... А скажи, что нам оставалось делать?! Как три года, три зимы в лесу выживать? Но ведь мы действительно громили оккупантов...»
«Я ня быў тады дарослым чалавекам, а быў падлеткам, таму ні ў якім разе ня мог думаць пра тое, што бачыў, так, як думаю сёння», – так пишет в книге.
И там же – мучающие его и на склоне лет вопросы:
– за что расстреляли «особисты» недоступную им красавицу Алёну Станкевич?
– за что расстреляли сдавшихся и сложивших оружие рядовых бойцов Армии Краёвой – поляков, рука об руку с которыми только что били фашистов?
– как дурили людей, забирая коров: давали пустые расписки…
Он скупо рассказывал про некоторые эпизоды…
Деда по отцу Михаила в 42-м сожгли в Освенциме, а бабушку Крейну в 43-м убили в минском гетто.
Кому интересно, возьмите его книгу «На высьпе ўспамінаў».
Там же Валентин Ефимович признаётся: выскажи он себе, тому пареньку с партизанской медалью, свои сегодняшние взгляды, тот паренёк бы отрезал: «Предатель!»
АВАНТЮРА С НОБЕЛЕВСКИМ ЛАУРЕАТОМ
В конце 70-х испаноязычный поэт Беларуси Карлос Шерман по приглашению сестры побывал в Испании. Вернулся в Минск взволнованным и озабоченным – и сразу поспешил к Тарасу.
Какова причина?
К тому времени уже перевели и издали в Москве великий роман-эпопею Габриэля Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества», ставший в СССР, как бы сейчас сказали, бестселлером: книжку давали близким знакомым ровно на сутки, потому что существовала выстроившаяся очередь знакомых, ещё более близких.
И вот Шерман прочитал в Испании и привёз в Минск новый роман Маркеса «Осень патриарха». Пересказав другу Валентину и прямое содержание романа, и как бы другой, зашифрованный, потаённый для СССР смысл, помчались они к Андрею Макаёнку – тогда главному редактору русскоязычного журнала «Нёман». Тот мудрец смекнул: ага, сенсация! Можно опередить, обставить Москву, поднять тираж и вообще престиж нашего журнала!
Что дальше произошло, Андрей Егорович рассказал об этом авторам-переводчикам, а Валентин – мне. «Особа, приближённая к императору», Макаёнок пошёл по ЦКовским кабинетам с яростным призывом: «Вот, хлопцы, роман, запрещённый во франкистской Испании! Надо печатать». Идеологи отреагировали, как и ожидалось: «В фашистской Испании запретили? Так немедленно в печать!»
Но роман следовало ещё перевести с испанского. Подстрочник сделал Шерман, а уже над, так сказать, «авторизацией» текста работали вместе: Шерман признал себя недостаточно искусно владеющим русским языком, почему и обратился к Тарасу.
Я встретил Валентина, когда в 1977 году ожидался выход первого из трёх номеров «Нёмана» с романом Маркеса. Он увлечённо рассказывал, как искал адекватные образы, понятные нашему читателю. Вот, например, у Маркеса прямо назван женский половой орган в изнурительно-жаркий полдень – и Валентин радостно гордился: «Я придумал: потное женское межножье!»
Я лично купил три комплекта журнала с романом «Осень патриарха», тем более что с 75-го сам печатался в «Нёмане» – повесть «Смолино – в год, когда были геологи».
Вырвав из журнала страницы с романом, отдал в переплёт: один комплект остался у меня, второй послал в Москву другу, артисту Лёве Дурову, третий – тоже кому-то в Москву. Московские переводчики предыдущего романа Маркеса скрипели зубами, но всё же потом в Москве издали «Осень патриарха» в переводе Карлоса Шермана и Валентина Тараса.
ТАРАС – ПОЭТ-ПЕСЕННИК
Летом 2008 года в телепроекте ОНТ «Обратный отсчёт» я снимал дилогию: «Песняры. Белорусское чудо» и «Песняры. Прерванный полёт». В рассказе о военной программе ансамбля 1984 года непременно должен участвовать её автор Валентин Тарас.
В середине 80-х в «Песнярах» наметился раскол: одни ратовали за рок-оперы, за крупные формы, стимулирующие творческий рост, другие – за песни типа «Вологды», приносящие популярность и высокие сборы.
И вот появилось произведение, примирившее и апологетов крупных форм, и любителей песен.
Как это случилось, и должен был перед кинокамерой рассказать Валентин. Я ему назначил встречу у Дома кино на бульваре Толбухина.
Он сидел на скамейке лицом к кинотеатру. Я подошёл со спины, поздоровался. Он, продолжая писать, коротко ответил. Окончив, протянул мне книгу. Я принял её, но, не раскрывая, заговорил о том, что Валентин должен рассказать для фильма.
Рассказывал он перед съёмочной камерой:
– У меня раздался звонок. «С вами говорит Мулявин. Знаете такого? Хочу с вами встретиться». Я говорю: «Владимир Георгиевич, если вы хотите песен, то их нет у меня». «Дело в том, – говорит Мулявин, – что мне попала в руки ваша книжка “Две тетради”, я прочитал».
Книжка вышла в 1982-м, автор подарил экземпляр журналисту Павлу Якубовичу, тот, прочитав, – Мулявину.
Но на эту тему сделаю тут врезку – о книге «На высьпе ўспамiнаў», вручённой мне Валентином 16 августа 2008-го перед съёмкой.
На 444-й странице при печати выпала строчка – она у меня курсивом, – и Валентин сделал на полях собственноручную вписку:
«…фотаздымак, які салдат усю вайну насіў у нагруднай кішэні, і я за адзін вечар напісаў “Балладу о фотокарточке”».
Не знаю, была ли эта вписка только в мой экземпляр или в весь тираж, во все 1000 книжек.
Короче, Мулявин и Тарас встретились дома у музыканта.
Оказалось, Мулявин уже положил на музыку стихотворение «Возвращение» из этого сборника. Он наиграл и напел поэту:
Усталая, счастливая, хмельная
Орала песни каждая теплушка,
И называлась «Голубым Дунаем»
Любая привокзальная пивнушка...
Как образно описан победный поход Красной Армии:
На сапогах – истоптанных, протёртых –
Осели пылью все крутые тропы...
А дальше – я вспомнил двоюродных братьев и сестру моего папы, моих дядей и тётю: Михаил окончил войну в Вене, Николай, пройдя Европу, добивал на Дальнем Востоке японцев, освобождали от фашистов Европу тётя Валя с мужем дядей Женей, вернувшемся с фронта без ноги.
За каждую освобождённую столицу чеканилась специальная медаль с названием города. Как ёмко – в двух строках! – восхитился этим поэт:
...Медалями на потных гимнастёрках
Звенела география Европы.
Мулявин предложил Тарасу подобрать стихи и написать новые для программы к 40-летию освобождения Беларуси в 1984-м и заодно ко Дню Победы в 1985-м.
Рассказывал перед камерой Валентин:
– Решили с ним: никакого парада, никакого украшательства, фанфар, никакого звона литавр. Война – какой она была: суровая, страшная, грязная, смердючая.
Это позиция поэта. Вот строфа из его стиха «Рисунок тушью»:
Какие вам нужны полотна?
Триумф? Парад?
Но горы трупов не бесплотны –
Они смердят!
Рассказывал перед камерой Валентин:
– Вот есть знаменитое стихотворение поэта Семёна Гудзенко, фронтовика, у него часть черепа была снесена осколком, и живой мозг пульсировал. Он прожил ещё целый год после конца войны и умер. И вот у него есть такие строки о рукопашном бое:
…Бой был коротким. А потом
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую.
Ну, когда программа была готова, её ещё надо было сдать Министерству культуры, официальному заказчику. Чиновники прицепились к Гудзенко: «Что это такое “выковыривал ножом”? Как это можно петь?! Ну переделайте, ну смягчите! Гудзенко обязательно нужно смягчить!». Владимир Георгиевич сказал: «Во-первых, Гудзенко, можно считать, погиб на поле боя, погиб от страшной раны. И что я буду после Гудзенко вмешиваться, переделывать строки, которые были написаны поистине кровью, его собственной? А во-вторых, я ничего в этой программе менять не буду! Вам не нравится – снимайте всю программу!». И мы ушли.
Недели на две всё затихло: сверху ни приказов, ни указов. А «Песняры» активно работали над программой, у которой не было названия: что приходило на ум, всё отбрасывали. Но как всё же нашлось такое точное и образное название?
Пишет в книге Тарас, как Мулявин взял его стихотворение «Баллада о фотокарточке»:
– Ён прысеў да раялю, пачаў падбіраць мэлёдыю. Ён варушыў вуснамі – бязгучна напяваў тэкст. І раптам: «Дык вось жа назва!». Я паімкнуўся да яго: «Дзе?». Мулявін патыцкаў пальцам у радкі: «Каждый свою вспоминал жену, верил в свою звезду, с которой пронёс через всю войну два слова: “люблю и жду”…» Я ўсё яшчэ не цяміў: дзе ж тут назва? Ён усміхнуўся: “Через всю войну”. Назва “Через всю войну” – проста і ўсеахопна». І я падзівіўся чутнасці яго вуха, яго слыху, ня толькі музычнаму, але й паэтычнаму. Хоць гэта былі мае радкі, ён раней за мяне пабачыў у іх і схапіў тое, што трэба. Цяпер і ўявіць сабе немагчыма іншую назву той праграмы.
Один из самых музыкально грамотных «песняров» Владимир Ткаченко в том же моём фильме рассказывал:
– Военная программа делалась не на заказ, а от души – она потрясает! И это, когда народ и не хотел уже особо слушать про войну: ведь это стали навязывать – всем надоело! А у нас настолько сделано было искренне – люди плакали. И даже на сцене первое время нам самим было трудно удержаться от слёз. Военная программа в «Песнярах» – самая сильная.
Рассказывал перед камерой Валентин:
– И была премьера в большом зале филармонии при огромном стечении народа. Ещё были живы мои друзья Саша Адамович, Наум Кислик... Наум Кислик – фронтовик. Саша Адамович, как и я, партизан. Ушёл в партизаны почти таким же мальчишкой, как и я. Они ещё были живы, сидели рядом со мной. Их, как и меня самого, несколько оглушали децибелы. Но всё-таки программа эта – она и их, и меня перевернула: мои вкусы, моё представление о новой музыке «Через всю войну». И не потому, что я автор семи песен, – моя роль подчинённая. Там главная роль – это Мулявин: Мулявин – композитор, Мулявин – исполнитель, Мулявин – режиссёр, Мулявин – дирижёр, Мулявин – всё! И тем не менее, я испытываю естественное чувство и гордости, и радости, что я причастен к этой программе – вершине Мулявинского творчества.
Считаю, что в эстрадной музыке Тарас и Мулявин свершили то, что в прозе – Быков, Некрасов, Астафьев.
Рассказ перед камерой Валентин закончил так:
– И когда Мулявин ушёл из жизни, я подумал, что «Через всю войну» – это и о нём, как о солдате, прошедшем через всю войну.
На Восточном кладбище могилы Быкова и Мулявина почти рядом.
Но, как оказалось, сборник Валентина Тараса 1982 года «Две тетради» – стихи на русском и на белорусском языках – заинтересовал не только песенника Мулявина.
Известная рок-группа «Сузорье», игравшая в одноимённом молодёжном кафе Минска по улице Богдана Хмельницкого, выискала в той книжке большое стихотворение «Не только шуты смеются» – о двусмысленно-остром выступлении шута перед королём. И хотя после названия шёл курсивом подзаголовок «подражание Роберту Бёрнсу», наш просвещённый народ привычно улавливал, о каких «королях» – вершителях судеб в СССР читалось между строк. Музыку написал гитарист ансамбля Валентин Пучинский, дав песне-балладе название «Король и шут». Она оставалась в репертуаре группы, даже когда музыканты стали штатными артистами Белгосфилармонии.
И ВНОВЬ – «ТЕЛЕФИЛЬМ»
В 1994 году, к 50-летию освобождения Минска, наше телевидение показало 4-серийный фильм моего коллеги Валерия Жигалко «После победы». Валентин Тарас предстал там как автор сценария и ведущий.
Поскольку это был уже не подросток с партизанской медалью, а многое повидавший, переживший и переосмысливший поэт, то суждения его вызвали негодование некоторых ветеранов войны в высоких чинах – из популяции тех, кто травил воинов-правдолюбцев, кто бил окна в гродненской квартире Василя Быкова – в Минске это сделать сложнее, поскольку квартира писателя в доме, соседнем с моим, на 10-м этаже, – чьими стараниями и наветами вытеснен был за рубеж создатель «лейтенантской прозы» Виктор Некрасов.
А в 1997-м мы с Валерием Жигалко сняли фильм «Сеанс мой вечерний». Конструктивная идея принадлежала мне: соединить резервный метраж из производственного плана «Телефильма» для документального фильма с неиспользованным метражом игровой новеллы – оттуда же.
Речь шла о рождении призвания у мальчика, старший брат которого работал киномехаником передвижки, повсюду таская за собой на сеансы малыша. Выросший мальчик в итоге становится кинорежиссёром. Это судьба моего коллеги Валерия Жигалко.
А выстроить рабочий киносценарий документально-игровой картины поручили Валентину Тарасу, что зафиксировано в титрах фильма «Сеанс мой вечерний».
Но об этом и о многом другом подробно в книге Валентина Тараса «На высьпе ўспамінаў».
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
Когда съёмка окончилась, я проводил Валентина, и мы простились, открыл подаренную мне эту его книгу и увидел на первой странице рукописное стихотворение – это тот экспромт, который выплеснулся у поэта, ожидавшего меня у Дома кино.
Художники с меня написали много портретов, ещё больше карикатур. А вот стих, посвящённый мне, – первый, единственный.
Володе Орлову
Кончается жизнь, как пьеса,
гаснут софиты в зале,
но этот хлопчик из леса
не думает о финале.
Его дорога необозрима.
Он не знает, что будет дальше,
но будет стараться играть без грима,
без позы, без лжи и фальши.
...Кончается пьеса, и на исходе
раздумий мучительных и исканий
он приглашает тебя, Володя,
на остров воспоминаний.
Валентин Тарас
16. 7. 2008 г.
А через семь месяцев и один день после нашей встречи на съёмке фильма, едва отметив 79-летие (13.02.1930 - 17.02.2009), Валентин Тарас отошёл в безвозвратность.
Думаю, не каждый из людей его близкого круга, даже посвящавшие ему свои стихи, может гордиться тем, что Валентин Ефимович посвятил им такое, как мне, исповедальное и, возможно, последнее в своей жизни стихотворение.
Я – горжусь.
Владимир ОРЛОВ,
кинорежиссёр,
писатель
