Поиск по сайту журнала:

 

Залман Мирингоф и его жена Таисия Машницкая.В начале 90-х годов во время большого отъезда в Израиль мне позвонили знакомые и спросили, знаю ли я художника Залмана Мирингофа.
Я признался, что впервые слышу это имя. «Он погиб в годы войны, – сказали мне. – Мы его родственники, уезжаем в Израиль, хотим рассказать и показать документы, которые у нас есть».

Тогда отъезжающим казалось, что они покидают страну навсегда, и им хотелось оставить память о себе, о своей семье на этой земле.
Я планировал написать книгу о художниках Беларуси, погибших в годы войны, сделать их выставку. Наши планы сошлись. Я приехал в квартиру, где всё было уже упаковано, готово к отъезду и только на столе лежал альбом с фотографиями, газетными вырезками, письмами.

Ждали меня.
…Прошло тридцать лет. К сожалению, сегодня не могу вспомнить имена и фамилии тех людей, с которыми тогда беседовал. Но личность Залмана Мирингофа и его трагическая смерть из-за недописанного портрета «вождя народов», который нельзя было оставить и который стоил жизни самому художнику, заинтересовали меня. Я стал искать сведения о Залмане Мирингофе. Так появился очерк «Не докурив последней папиросы», который был опубликован в журнале «Мишпоха» № 4 за 1998 год. Потом его несколько раз перепечатывали в интернете, я надеялся на какие-то отзывы, но вокруг была тишина.
Прошло двадцать три года после журнальной публикации. Если кто-то и читал очерк о Мирингофе, успел забыть его. И сегодня я хочу процитировать собственную работу.
«На Мемориальной доске в Союзе художников Беларуси, где отлиты в металле имена живописцев, графиков, скульпторов, погибших в годы Великой Отечественной войны, есть имя Залмана Исааковича Мирингофа. Это, пожалуй, единственная память о нём на земле, где он родился и вырос, где полюбил и женился, где появились на свет его картины и родился сын.
Залман Исаакович прожил короткую жизнь. Ему не было ещё и сорока, когда фашистская пуля перечеркнула будущее. Он много и плодотворно работал. Но кто сегодня помнит его имя, знает его картины? И вовсе не потому, что это полотна ремесленника. Мирингоф был своеобразным, думающим художником. Вероятно, в своём творчестве он не достиг тех высот, чтобы искусствоведы всего мира, запрокинув головы, обсуждали каждую его почеркушку.
И всё же я уверен, что его полотна заслуживают лучшего. Остаётся только надеяться, что когда-нибудь Союз художников Беларуси возьмёт на себя смелость организовать абсолютно некоммерческую выставку художников, погибших во время Великой Отечественной войны. И на этой выставке будут представлены работы Соломона Аншелевича, Александра Орлова, Николая Овчинникова, Абрама Бразера, Моисея Векслера, Георгия Измайлова, Бориса Каплана, Николая Малевича и других. И в этой экспозиции достойное место займут полотна Мирингофа.
Залман Исаакович родился в 1903 году в Витебске. Родительский дом стоял на правом берегу реки Витьбы, недалеко от мостика, соединявшего район, который когда-то назывался Падло, и центральную улицу города, где жили состоятельные люди, а по вечерам выходили на других посмотреть и себя показать все от мала до велика. Район живописнейший. Неслучайно сюда, на Падло, к мостику, ходили на этюды Юдель Пэн, Марк Шагал, Соломон Юдовин.
Начиная с ранней весны и до поздней осени Мирингоф видел неподалёку от своего дома художников. Он подходил к ним, смотрел, как они работают, и появилось у Залмана желание самому начать рисовать.
Родители скептически отнеслись к занятиям сына. Разве можно, рисуя картинки, прокормить семью? Отец Залмана, Исаак Мирингоф, до начала двадцатых годов был мельником. Он хотел, чтобы старший сын пошёл по его стопам, стал продолжателем дела.
Приезд сразу после революции в Витебск многих именитых художников сделал эту профессию не то что престижной, но популярной в городе. Имена Добужинского, Фалька, Лисицкого, Малевича, Шагала у многих были на слуху. И когда Залман сказал родителям, что хочет учиться рисованию в школе Юделя Пэна, отец, после некоторых раздумий, нехотя, но всё же дал на это деньги.
Новая власть повела борьбу не только с очень богатыми людьми, но и решила искоренить мелких хозяев. Исаак Мирингоф, чтобы прокормить семью, овладел профессией жестянщика. В середине двадцатых годов он ремонтировал крышу городского театра, сорвался с высоты, упал и сломал руку. Через несколько дней у него началось заражение крови, и вскоре он умер.
Мать художника, Шифра Исааковна, была домохозяйкой. После смерти мужа она осталась с четырьмя детьми. Залман хотел забросить занятия рисованием, пойти работать и помогать матери ставить на ноги младших сестёр и брата: Меру, Софью и Вениамина. Но Шифра Исааковна настояла, чтобы сын продолжил учёбу.
Это было время, когда Витебский художественно-практический институт был реорганизован в художественный техникум. На пост директора пригласили скульптора Михаила Керзина, преподавателями стали Валентин Волков, Михаил Энде, Мария Лебедева.
Если раньше художественно-практический институт был “гнездом вольнодумия”, местом, где рождались новые течения в искусстве, шли бесконечные диспуты, то перед техникумом была поставлена другая задача – выпускать специалистов, которые будут работать на благо народного хозяйства.
Но витебская художественная школа имела прочный фундамент. Учебное заведение продолжало готовить интересных и своеобразных художников, которым будет суждено оставить яркий след в белорусском, да и мировом искусстве. В одни годы с Залманом Мирингофом в техникуме учились Л. Кроль, Л. Ран, С. Селихов, А. Гутель, Х. Лившиц, Н. Тарасиков и другие известные графики, живописцы, скульпторы.
Наиболее способные выпускники техникума отправлялись учиться дальше в Ленинград в Академию художеств. По этому пути пошли Владимир Дежиц, Заир Азгур. Кстати, Народный художник СССР известный скульптор Заир Азгур всегда с теплотой и любовью отзывался о своём однокурснике Залмане Мирингофе: «Это был очень способный художник. Из него мог бы получиться Мастер высочайшей пробы. Он показал себя и как талантливый портретист, и пейзажист, у него было абсолютное чутьё на цвет, линию, форму. К несчастью, он прожил совсем короткую жизнь...»
В Академии художеств Залман Мирингоф учился у И. Бродского, Б. Иогансона, С. Обугова. Можно по-разному относиться к этим художникам и педагогам. Кто-то сегодня на первом плане видит конъюнктуру, забывая о том времени, когда лозунг «Кто не с нами – тот против нас» определял не только карьеру, но и жизнь человека. Но, безусловно, все эти художники были профессионалами высочайшего класса, могли многому научить своих учеников.
В Ленинграде Залман Мирингоф жил на квартире у своего дяди Арона Кагана.
В 1937 году в Витебске арестовали сына Арона – киномеханика кинотеатра “1 Мая” Якова Кагана. Обвинение было стандартным для того времени – “враг народа”. И наказание, к несчастью, тоже стандартным. 29 декабря 1937 года по решению несудебного органа, а проще говоря “тройки”, в Витебске был расстрелян за якобы диверсионную деятельность в пользу буржуазной Польши Яков Каган. Только в 1990 году его сын получил из Комитета государственной безопасности официальный документ о реабилитации отца. В годы, когда свирепствовала эпидемия расстрелов, арест кого-то из родственников мог стать роковым для всех членов семьи.
Залману Мирингофу посоветовали срочно съехать с квартиры Кагана, а ещё лучше – покинуть, хотя бы на время, Ленинград. Ему было нелегко в такие дни оставить одного пожилого человека, сделавшего ему много добра. Но мудрый Арон Каган решительно заявил: “Ты уезжаешь от меня. Хватит нам одного несчастья”.
Под самый занавес 1937 года Залман Мирингоф переехал жить в Минск. К этому времени он уже был известным в Белоруссии художником. Его работы выставлялись на осенней выставке художников БССР, выставке «БССР за 20 лет». Живописные работы З.И. Мирингофа были замечены и коллегами, и критиками. Говорили о картинах “Сплав леса”, “От века мы спали”. В них чувствовалась рука художника.
Не глядя на страшное время, Залман Исаакович не отвернулся от семьи арестованного Якова Кагана.
Летом Мирингоф снимал под Борисовом дачу. Вместе с Залманом здесь жила его сестра Софья, учившаяся в Минском медицинском институте. В 1938 году брат и сестра взяли к себе на дачу сына “врага народа” – Исаака, в то время маленького мальчика.
В начале 90-х годов Исаак Яковлевич Мирингоф (фамилию Каган ему, на всякий случай, после ареста отца поменяли), ветеран Вооруженных Сил, пенсионер, вспоминал о событиях более чем пятидесятилетней давности:
“На даче я жил больше месяца. Вместе с дядей мы ходили на Березину. Я – с удочками, он – с этюдником. Залман Исаакович очень много работал. Местным жителям он как-то сразу приглянулся. Они любили поговорить с ним, узнать городские новости, послушать рассказы о художниках, писателях, артистах, а то и просто посмотреть, как он работает.
Дядя был высокий, широкоплечий, с большой копной чёрных волос. Женщины обращали на него внимание. Он вообще был заметным человеком”.
З.И. Мирингоф участвовал во Всебелорусской выставке изобразительного искусства, где экспонировалась его работа “Солдаты Западного фронта у М.В. Фрунзе”.
Перед самой выставкой художник получил заказ на портрет вождя народов И.В. Сталина, который обязан был написать к 14-й годовщине Октябрьской революции. Этот портрет, по замыслу организаторов праздника, должен был украшать Центральную площадь Минска во время парада и демонстрации 7 ноября 1941 года. В то время более ответственную работу трудно себе было представить.
Залман Исаакович принялся выполнять заказ. Дни и ночи он проводил в мастерской. Сделал десятки эскизов. Носил их на утверждение. Ждал отзывы высоких инстанций. За этой работой его застало сообщение о начале Великой Отечественной войны. Залман Мирингоф пошёл в военкомат. Он хотел уйти на фронт. Но, во-первых, у него были проблемы со зрением, и потом, когда узнавали, что в мастерской художника стоит незаконченный портрет Сталина, никто не хотел рисковать, призывать его в армию и отрывать от такой важной и ответственной работы. Все думали, что война скоро закончится и 7 ноября состоится парад и демонстрация. Если не будет готов портрет Сталина, головы не сносить тому, кого посчитают виновным в этом.
Знакомые уходили из Минска. Кому удавалось, на поездах уезжали на восток. Но Мирингоф не решался покинуть город. Ведь в мастерской стоял портрет самого вождя. Как можно было его оставить?!
Когда немецко-фашистские войска заняли Минск, Залман Исаакович был в своей мастерской.
Вскоре художник попал в Минское гетто и погиб от рук фашистов во время одной из кровавых акций».
Никто на мою статью не отозвался, и я решил, что ничего нового о художнике Залмане Мирингофе не узнаю. Некому вспоминать. «Иных уж нет, а те далече…» И вдруг в ноябре 2020 году по интернету получаю письмо от Елены Елистратовой:
«Извините, что пишу именно Вам. Но хочу уточнить одну информацию. Была статья в журнале “Мишпоха” о Залмане Мирингофе. Её писали Вы?»
Я с удивлением перечитал письмо. Кто вспомнил о давней публикации? Ответил: «Да, я автор».
Возникла переписка, я получил новое письмо: «Это статья о моём дедушке. Так мало информации... Дочь еле нашла эту статью. Бабушка рассказывала очень мало, и только в последние годы жизни она сказала, как звали деда, кто он. Видимо, война оставила свой отпечаток страха за сына, семью. Нет в живых уже и бабушки, и папы. И очень хочется увидеть работы деда. Если у Вас есть информация, где их можно увидеть, сообщите, пожалуйста».
В следующем письме Елена Елистратова написала: «В начале января (2021 г. – А.Ш.) умерла мама... С мамой говорила в ноябре – декабре, но у неё, как и у бабушек, всё засекречено было. Сразу вопросы: “Зачем тебе это? Не занимайся ерундой, я мало помню, все фото у Вити (брата)”. Брату позвонила, а тот: “Ничего у меня нет, всё у мамы”.
После смерти мамы я собрала те фото, что она сохранила»..
Так я впервые увидел фотографию, на которой Залман Мирингоф и его жена Таисия. И подпись на обратной стороне «На память Биньёмину от Таси и Зямы. 4 февраля 1938 г. Привет из Минска». Кто такой Биньёмин, я уже вряд ли узнаю. А вот о семье жены художника Таисии Машницкой (осталась после замужества на девичьей фамилии) с помощью Елены Елистратовой мне удалось узнать подробнее. Она прислала вырезку из «Лидской газеты» (к сожалению, не указана дата выхода). Статья называется «Два века медицинской династии». Отец жены фельдшер
П.И. Машницкий работал в медицине с 1902 года. В его семье было 4 детей – 3 дочери и сын. Все в предвоенное время учились в Минском медицинском институте.
Владимир умер от тифа, учась на третьем курсе. Валентина получила диплом врача в 1937 году и уехала работать на Украину. Лида работала врачом в Барановичской области и в Лиде. Таисия сначала трудилась в Минском Доме санитарной культуры, в 1944 году начала работать в Лиде и на разных врачебных должностях трудилась до ухода на пенсию в 1983 году.
С этой «медицинской» семьёй породнился художник Залман Мирингоф.
«То, что рассказывала бабушка, помню слабо, да и рассказывала она совсем мало, – это из писем Елены Елистратовой. – В моём детстве всё это было засекречено. Бабушка боялась, видимо. Узнали мы только, когда бабушке и её сестре было уже около 70-ти. Некоторые обрывки информации мелькали раньше, но я тогда не думала...
…Когда Залмана забрали немцы, когда узнали, кто он и расстреляли, бабушка вместе с сыном уехала в Вороновский район. Жили в деревне (название не могу вспомнить), в доме старосты. Бабушка помогала партизанам как медик. Когда в дом приходили немцы, сына прятала в чемодане за печкой (боялась, что увидят, узнают – наполовину еврей).
А после освобождения бабушка переехала в Лиду с сыном и сестрой. Они общались с сестрой Залмана – Софьей (это я помню, говорили), возможно, и с Мэрой.
…Не знаю, каким образом, но сразу после войны бабушка поменяла фамилию и отчество папе. Отрывочное воспоминание, что был временный брак с русским военным, который согласился дать ей такую возможность. Вот и стал отец Коротким Виктором Александровичем. А бабушка так и осталась на девичьей фамилии – Машницкая Таисия Петровна.
Бабушка возила меня к другу молодости – художнику, он немного показывал, объяснял, как делать рисунок карандашом, растушёвку. Немного акварелью... Помню совсем чуть-чуть. Я ещё дошкольницей была. Помню, ездили с ним на дачу (кажется, в Зелёное, но могу ошибиться). Помню, у него сын тоже рисовал, писал картины. Бабушка говорила, что этот художник учился вместе с дедом. Тогда не приходило в голову уточнять имена. Позже узнала фамилию художника и его имя – Ран Лазарь Саулович. У меня с тех времён остался мой портрет, который он нарисовал карандашом. Ну и фото его с женой осталось от бабушки».
Я писал о Лазаре Ране. Очерк вышел незадолго до его смерти, в самом начале 90-х годов. Человек с трагической судьбой, и этим буквально пропитаны его работы. В Минском гетто погибла его семья. После войны он создаёт графическую серию «Минское гетто». Уничтожена еврейская культура. И вторая серия Рана – «Разбитые памятники».
Биографии Рана и Мирингофа часто пересекались: вместе учились в Витебске, выставлялись на одних и тех же выставках, возможно, заглядывали друг к другу в мастерские, а потом Минское гетто…
Наверное, поэтому Лазарь Саулович Ран по-особому относился к вдове Залмана Мирингофа, его сыну и внучке.
«Моя дочь давно хочет узнать побольше о предках. Всех, кто хранил семейные тайны, уже нет… – написала мне Елена Елистратова. – Любовь к рисованию у всех в семье. Папа пытался поступить в художественный институт в Витебске. Но решил, что цвета оперения на шее утки сделал не слишком хорошо, и забрал документы. Поступил в медицинский, на санитарно-гигиенический факультет…
Я училась в Витебске в ТУ-19. Получила профессию закройщика женской одежды.
В то время вся информация о деде, его родственниках была в большом секрете, и я не знала про них. За два года до смерти отца (1997 г.) они сами нас нашли. Внуки Мэры – Катсоны Яков и Даниил. Мы ездили к ним один раз. Какое-то время я пыталась поддерживать связь.
Война многим жизнь поломала. И моей бабушке, и даже маме. Брат до сих пор самой идее найти хоть какую-то информацию про деда не слишком рад. Даже не понимаю причину. Хотя уверена, что ему это тоже не безразлично».
Многое интересовало меня не только из жизни и творчества Залмана Мирингофа, но и как сохраняется память о нём вдовой, сыном, внуками. Я понимал, что Таисия Петровна, пережившая войну и гитлеровский геноцид, который напрямую мог коснуться её сына, потом пережившая годы сталинского антисемитизма, старалась лишний раз вслух не произносить имя и отчество своего погибшего мужа, как могла, уберегала сына и внуков от обидных слов и косых взглядов.
И в то же время она бережно сохраняла редкие газеты, где упоминалось о Залмане Мирингофе, и фотографии. В семье переписывали на листах из ученической тетрадки данные родителей и родственников Залмана Исааковича.
Это была советская действительность. По секрету можно было говорить одно, на людях – второе, и чтобы дети не дай бог на улице или в школе не проболтались.
Несколько абзацев из газетной публикации с упоминанием фамилии Мирингофа:
«Живёт в памяти и живописец З. Мирингоф. Он занимался в техникуме ещё тогда, когда директором был Керзин.
Мирингоф оставлял впечатление флегматичного, инертного, слова из себя буквально выдавливал, делая частые паузы. Зато в творчестве он был красноречивый. Мне запомнились его этюды и пейзажи в холодной гамме того времени, когда он после учёбы в институте переехал на постоянное место жительства в Минск.
Хотя пейзажи, откровенно говоря, мне нравились не очень, а вот написанная чуть позже картина “М.В. Фрунзе в штабе Западного фронта” была интересная по композиции, активная по общему колориту, – это была настоящая удача художника.
Фашисты расправились с З. Мирингофом в первые же дни после оккупации Минска…»
(Е. Тиханович «Ученики и учителя» (перевод с бел. – А.Ш.), «Лiтаратура i мастацтва», 8 августа, 1967 г.)
Человек живёт, пока о нём помнят… Если внуки и правнуки хотят знать о своих предках, и эти знания нужны не для карьеры, не для богатства, если этого просит душа, зовёт внутренний голос, думаю, они идут по правильной дороге…

Аркадий ШУЛЬМАН

Залман Мирингоф и его жена Таисия Машницкая. Машницкая Таисия Петровна с сыном Короткиным Виктором. Короткая Лена. Рисунок Лазаря Рана.